услышал он ясный голос Саши.

- Будет жить?

- Будет, товарищ генерал, - уверенно ответила Саша.

- Он в сознании?

- Уснул, товарищ генерал, после инъекции.

Глебу хотелось крикнуть: "Я уже проснулся!" Он открыл

глаза и увидел перед собой Колю.

- Коля? Это ты? Живой? - не воскликнул, а как-то робко,

неуверенно проговорил Глеб, и голос его пропал в гуле мотора.

Глеб снова легонько прикрыл глаза. "Не сон ли это?" - спросил

самого себя и почувствовал, как кто-то вошел в машину и сел

рядом. И когда вошедший взял его руку, нащупывая пульс, он

сразу догадался, что это она. Рука ее была теплая и нежная, и

это ее тепло жаркой струйкой побежало к нему по руке и

разлилось по всему телу приятной волной.

Машина тронулась. Глеб открыл глаза и увидел напротив

сидящего Колю, который внимательно и сосредоточенно

смотрел на него в упор. Глеб улыбнулся долгой улыбкой и тихо,

с душевной теплотой произнес, переводя взгляд на Сашу:

- Значит, не сон. Жив, сынок. А мы так за тебя

волновались. Где ж ты побывал?

- Молчите... Вам нельзя, - тихо и нежно прошептала

Саша.

А Коля сказал:

- Я в сено спрятался, когда немцев увидел. Они к стогам

не подходили. А потом Иосифа встретил.

Глеб одобрительно кивнул, и лукавая ободряющая

улыбка сверкнула в его глазах.

- Как вы себя чувствуете? - спросила Саша голосом,

полным нежности и обожания.

- Нормально, - ответил он и, взяв ее руку в свою,

продолжал медленно, с чувством: - Рана заживет. Важно не

это. Важно, что мы живы, что мы вместе, что Бородинское

поле очистили от фашистов, что мы наступаем и будем

наступать до самого Берлина. До самой победы. Верно,

сынок?

Коля молча кивнул, а Саша крепко пожала руку Глеба, и

лицо ее запылало. А Глеб, не выпуская ее руки и глядя на

Колю, продолжал:

- После победы начнем новую жизнь. Начнем, Коля?

Вместе. Как, Александра Васильевна, согласна?

- Молчите, Глеб Трофимович, вам нельзя. - Ясная улыбка

осветила ее пылающее лицо, а глаза блестели счастьем. Она

задыхалась от прилива чувств.

- Почему нельзя? Можно, - продолжал он неторопливо. -

О жизни всегда можно. Думать, говорить, мечтать... Коля

пойдет учиться...

Саша приложила ладонь к его губам и, наклонившись

над ним, прошептала в глаза:

- Молчите же. Лучше я буду говорить, а вы слушайте.

Он поцеловал ее ладонь и сказал:

- Говори, Сашенька, - впервые назвав ее так.

- Кончится война, высохнут слезы вдов и матерей, -

медленно начала Саша, держа его руку, - зарубцуются раны -

телесные и душевные, вырастут дети, пойдут внуки. И будет у

них красивая, распрекрасная жизнь. Будет у них счастье.

- У них? Почему только у них? А у нас? У нас, Сашенька,

будет счастье вдвойне. Проливать кровь за Отечество - это

самое великое счастье на земле. Умирать за Отечество -

значит уходить в бессмертие. Как Виктор Иванович Полосухин,

как Александр Владимирович Гоголев, как Кузьма Акулов.

Верно я говорю, сынок?

Он опять ласково улыбнулся Коле и устало прикрыл

глаза. И от этого простого, задушевного и такого теплого слова

"сынок" в Саше пробудилось что-то первобытное, мятежное,

ненасытное, и она, не стесняясь сына, пылко прильнула к лицу

Глеба.

Загорск, 1971-1975 гг.

КНИГА ВТОРАЯ

ДЕСЯТЬ ЛЕТ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Генерал-лейтенант Макаров Глеб Трофимович, по-

домашнему расположившись на широкой, такой обжитой и

уютной тахте, читал только что полученное письмо от Лены.

Дочь писала издалека, из студенческого строительного отряда.

Читал и мысленно говорил себе: "Как всегда - сплошные

восторги. Ах, Аленка, тяжело тебе достанется в жизни с твоим

всем ветрам открытым характером. О таких говорят: душа

нараспашку". Мысли его прервал телефонный звонок. Генерал

был один в квартире, жена - Александра Васильевна - еще не

пришла с работы.

С письмом в руках генерал подошел к телефону.

Незнакомый и в то же время кого-то напоминающий голос

спрашивал Глеба Трофимовича.

- Я слушаю, - с некоторым любопытством отозвался

Макаров.

- Глеб Трофимович, говорит Брусничкин Леонид

Викторович. Помнишь такого?

Тон бывшего комиссара - приятельски веселый, свойский,

словно они расстались неделю назад. А ведь не виделись с

сорок седьмого, ровно двадцать лет.

- Здравствуйте, Леонид Викторович. Рад вас слышать, - с

обычной учтивостью ответил Макаров и тут же прибавил: -

Вспоминал вас последние дни, читая рукопись вашего

сочинения. Вы, очевидно, знаете, что издательство попросило

меня ознакомиться и дать отзыв о ваших мемуарах, если

можно так назвать ваш труд.

- Я рад, что именно в ваши руки попала моя рукопись, -

быстро проговорил Брусничкин, а Макаров решил про себя:

"Знал, что рукопись у меня. А возможно, и сам попросил

редактора направить мне".

- Предположим, радоваться особенно нечему, - как-то

само собой сорвалось у Макарова, твердо, но спокойно, и он

уже в сотый раз подосадовал на свою прямолинейность,

которую люди, плохо знавшие Глеба Трофимовича, иногда

принимали за резкость и даже бестактность. И чтобы как-то

смягчить сказанное, продолжал со сдержанным

великодушием: - Как раз сегодня закончил читать ваше

сочинение и вот собираюсь писать нечто вроде рецензии.

Он опасался, что Брусничкин сейчас же спросит его

мнение, но, должно быть, фраза "радоваться особенно

нечему" и сдержанный тон Макарова несколько охладили и

озадачили Леонида Викторовича, и он поспешно заговорил о

другом:

- Нам нужно встретиться, Глеб Трофимович. До того, как

вы напишете отзыв. И вообще - хочется повидаться. - И

предложил решительно и настойчиво: - Желательно бы не

откладывать. Например, сегодня. Как у вас со временем? Я бы

мог сейчас подъехать. Судя по номеру телефона, мы с вами

должны быть соседи. Во всяком случае в одном районе. Или

вы ко мне. Милости прошу - буду рад!

"Нет, уж лучше ты ко мне. Разговор не из приятных", -

подумал Макаров и переспросил:

- Именно сегодня?

- Да, очень желательно. Дело в том, что завтра я должен

уехать в командировку, за рубеж, - солгал Брусничкин. Ему

очень хотелось встретиться с Макаровым сейчас, по горячим

следам, пока еще свежо в памяти впечатление от

прочитанного. Брусничкин знал, чего хотел, все взвесил и

продумал, он умел навязывать свою волю, свое мнение

другим. Свидание с бывшим комиссаром артполка именно

сегодня было нежелательным для Макарова, но неотложная

заграничная командировка казалась причиной более чем

веской, и Глеб Трофимович сдался. Сообщив свой адрес, он

только и сказал:

- Жду вас, Леонид Викторович.

Макаров сел на тахту, быстро дочитал письмо дочери и

задумался. Неожиданный звонок Брусничкина выводил из

равновесия и расстраивал его планы. Сегодня в конце дня

ждал своего сына Святослава, который только что возвратился

из Египта, где все еще дымились развалины так называемой

шестидневной войны.

Шел август 1967 года.

Глеб Трофимович еще не виделся с сыном после его

возвращения; ожидалось, что Святослав, как

непосредственный очевидец израильской агрессии, расскажет

много интересного и, главное, ответит на вопрос: почему

арабы, и в первую очередь Египет, потерпели поражение? На

встречу со Святославом Глеб Трофимович пригласил своего