– Но надежда есть?

– В лучшем случае удастся его вытянуть из могилы, но полноценно работать товарищ Сталин не сможет.

– И на том спасибо! – грустно отозвался Никита Сергеевич. – Вы нам обо всем говорите, ничего не утаивайте.

Лукомский ушел.

– Молотов так и светится! – подметил Булганин.

– Как фонарь!

– Давай Жукова в Москву вернем?

– А Лаврик не взвоет?

– Лаврентий не злопамятный, в конце концов, мы их помирим.

– Я бы Жукова вернул, – согласился Хрущев. – Жуков нам благодарен будет.

– Идем к нему? – кивнул на дверь Булганин.

Дверь предательски заскрипела, никогда такого не случалось на «ближней», здесь вообще не полагалось посторонних шумов, даже слегка повышенный голос вызывал раздражение. Больной шевельнулся.

– Иосиф Виссарионович! Товарищ Сталин! – позвал Булганин. – Держитесь, дорогой вы наш!

Хрущев видел, как больному трудно, но, похоже, он видел и узнавал. Через минуту пришли сестра и доктор.

– Нам надо откачать товарищу Сталину мочу, – сказал врач.

– Пожалуйста, пожалуйста! – Никита Сергеевич посторонился. Они с Булганиным отсели, а медработники стали делать свое дело. Сталина раскрыли, спустили кальсоны, потом подстелив клеенку, стали вводить в член катетер. Больной побледнел – видимо испытывал нестерпимую боль. Хрущев поежился, даже ему, наблюдавшему со стороны, делалось не по себе, глядя на варварскую процедуру. Убедившись, что сестра совершает манипуляции правильно, врач сел за историю болезни.

Медсестра закончила откачивать мочу и отошла от больного, забыв закрыть его одеялом. Здоровой левой рукой, которая пока подчинялась, Иосиф Виссарионович пытался прикрыться, видно, чувствовал неловкость. Никита Сергеевич поспешил на помощь.

– Вот так, вот так! – бережно прикрывая больного, приговаривал он.

– Стесняется, – шепнул Булганин.

– В сознании.

– Мы с вами, Иосиф Виссарионович! Мы вас не бросим! – наклонясь, шептал Николай Александрович.

Пронзительно зазвонил телефон. Никита Сергеевич поднял трубку. На проводе был Берия.

– Не сдох?! – спросил он.

– Живой.

– Врачи говорят, окочурится!

– Состояние тяжелое, – ответил Никита Сергеевич, ему по-человечески было жаль старика.

– Сдохнет! – повторил Лаврентий Павлович. – Привет Булганину! – и повесил трубку.

Через полчаса Хрущева и Булганина сменили.

Ворошилов смотрел на вождя как-то по лисьи, а Каганович вообще не смотрел, завалился в глубокое кресло и пробовал дремать. Он даже не пошел проведать больного, его беспокоили сейчас совершенно другие мысли, а не этот немощный, рябой, уже дурно пахнущий старик.

Берия сидел в кремлевском кабинете Маленкова:

– Скорей бы сгинул. Вот он у меня где!

– И я жду развязки. Когда, когда? – Как эхо в голове! – Георгий Максимович медленно выговаривал слова.

– Руки чешутся падаль в могилу столкнуть! Только и делал всю жизнь, что перед ним пресмыкался!

– Лукомский говорит, надежды нет, умрет, – подтвердил кадровик, он пил чай с молоком.

– У меня при нем свои люди, – вполголоса добавил Берия.

– И хорошо, забота надежней будет, – отрешенно ответил Маленков.

– Надо с Молотовым потолковать, а то понесет дядю! Видел, как он в сталинское кресло запрыгнул?

– Узрел.

– И Хрущев, как пес цепной, на всех лает. Его направлять надо.

– Хрущ наш, – вскинул голову Георгий Максимович, – а с Молотовым ты сам потолкуй, он меня слушать не будет, чересчур гордый.

– Поговорю. Налей-ка твоего чайку.

Маленков приподнял заварной чайник.

– Повезло нам, – улыбнулся Лаврентий Павлович. – Разбил вампира паралич. Ну, счастье! – он широко, во весь рот, заулыбался, а потом отхлебнул крутой заварки.

– Постой, а молочко? – спохватился Маленков.

– Услышал Бог молитвы! – радовался Лаврентий Павлович. – А то так бы и сидели шутами гороховыми. Рябой и меня чуть не угробил! Мне разрядка нужна, поеду подурачусь, – закончил Берия.

– О твоих дурачествах вся Москва гудит!

– Да хер с ней! Я на пределе. Сам посуди, каждый день в одной клетке с драконом.

– По городу слухи ползут, что ты молоденьких девиц по улицам ловишь, затаскиваешь к себе и насилуешь.

– П…ят! – отмахнулся Берия. – С тремя, правда, было, нет, с четырьмя, их точно на улице отловил, ну и подвез, – заулыбался маршал. – Но они не возражали. Я баб не обижаю.

– Заканчивай, Лаврентий, заканчивай!

– Девчонки меня любят. Да, да, Егор, да! И не верти головой! Я в любви ласковый, – и маршал изобразил на лице умиление. – Старые клячи надоели. Иногда, сам знаешь, свежатинки хочется! А слухи, – потянулся Лаврентий Павлович, – каких только слухов на Москве нет! Народ любит посудачить, посмеяться, поудивляться и от страха потрястись. Страх народу необходим. А девоньки сладенькие – моя единственная радость! Зойка, – вспомнил возлюбленную маршал, – беременна, ее мучить нельзя, вот я и путешествую потихоньку. Знаешь, есть у меня одна такая кареглазая, с маленькими сисечками! – мечтательно заморгал Берия.

Маленков строго посмотрел на товарища.

– Сейчас, Лаврентий, мы на виду, держи себя в руках!

– Хватит! – отмахнулся Лаврентий Павлович. – Позвони-ка в Волынское, узнай, не подох случайно наш Бог?

Маленков придвинул телефон, попросил сталинскую дачу и с полминуты с кем-то разговаривал.

– Жив, – вешая трубку, сообщил он.

– Придется туда прокатиться, – став серьезным, проговорил Берия. – Ты в Кремле всех собери, а я на «ближнюю» смотаюсь.

Лаврентий Павлович отставил чашку, встал и направился к дверям.

– Может, Молотову должность министра иностранных дел вернем? Ему такое понравится, – задержавшись у самого выхода, предложил он.

– Можно, – согласился Георгий Максимович. – Как бы нас с тобой старики не прижали! – буркнул он.

– Херня! – отрезал лубянский маршал. – Я пошел. Попрошу врачей, чтобы больного лучше лечили.

Суматоха в Волынском приутихла, в действиях всех прибывающих появилась некая последовательность. При больном постоянно дежурили врачи, отрекомендованные Лукомским, сам он приезжал утром и вечером, но каждый час профессору докладывали обстановку. В Москве открылась внеочередная сессия Академии медицинских наук, где решали, как помочь любимому вождю. Иосифу Виссарионовичу регулярно ставили пиявки, измеряли артериальное давление, брали анализы. Все показатели вносились в специальный журнал, который вели помимо истории болезни. Журнал и история болезни пухли на глазах, обрастая академическими заключениями и рекомендациями, но больному лучше не становилось.

Хрущев и Булганин прибыли на дежурство, выслушали неутешительный медицинский доклад и попросились побыть со Сталиным наедине. Они зашли к тяжело больному и, взяв стулья, подсели поближе.

– Мы тут! – тихонько проговорил Булганин, прикасаясь к неподвижной бледной голове.

Сталин пришел в себя и посмотрел как-то несчастно, жалостливо.

– Как вы?

Больной вытянул руку. Никита Сергеевич погладил ее. Сталин еле уловимо сжал кисть, один раз, потом второй, сильнее, сильнее.

– Скорее! – воскликнул Никита Сергеевич и толкнул Булганина.

Николай Александрович сунул в сталинскую ладонь свою.

– Вы поправитесь, обязательно поправитесь! – отвечая на рукопожатие, причитал он.

– Он благодарит нас за то, что мы здесь! – растрогался Хрущев.

Скоро Сталин опять впал в забытье. Врачи принесли кислородную подушку. Ближе к девяти утра, появилась Валечка.

– Может, я вас покормлю? – не своим, а каким-то потерянным голосом, предложила она. – Вчера лапшу куриную сготовили.

– Покушаем лапшу.

– Могу язычок отварной дать, с пюрешкой.

– Мне язычок, – отозвался Булганин.

Валя ушла.

– А Светланка с Васей знают? – Николай Александрович вспомнил о детях Сталина.

– Похоже, им ничего не известно, – предположил Никита Сергеевич.