Чтобы не закапать одежду, Берия и Маленков заправили за воротники рубашек салфетки. Булганин разложил свою на коленях, он принимал пищу, интеллигентно орудуя ножом и вилкой.
– Проголодались? – во весь рот улыбался Сталин, показывая редкие мелкие зубы.
– Проголодались! – поддакнул Маленков, угодливо склоняясь над столом.
Хрущев потянулся за «Боржоми», в горле пересохло, жадно выпил и стал по примеру товарищей заправлять за ворот салфетку. Он постоянно улыбался, даже когда его ругали, на оттопыренных толстых губах не исчезала обескураживающая улыбка.
– Ты, смотрю, тоже голодный, – обратился к нему вождь и учитель.
– Как зверь! – заявил Никита Сергеевич, в обед он предусмотрительно отказался от второго, чтобы в гостях порадовать Хозяина, подналечь на угощения.
– По-ку-ша-ем! Надо было ехать скорее, а то заждался, – с укором проговорил Сталин. – А вы руки мыли?
– Забыли! – растерянно проскулил Булганин.
– Марш руки мыть! Что за несознательный народ!
Все послушно побежали мыть руки. Необъятный Маленков спешил в уборную, приговаривая:
– Да, гигиена, конечно, как же это мы…
– Неряхи! – хмурился Сталин. – Мойте с мылом!
Умывальник в уборной был один, и возле него образовалась очередь.
Каждодневные ночные застолья были очень похожи, менялись лишь времена года за окном, а в доме все оставалось по-прежнему – та же до мелочей знакомая аскетическая обстановка: добротная громоздкая мебель, непритязательные люстры, плотные, всегда наглухо задернутые портьеры, тот же, то ли затхлый, то ли кисловатый, пропитанный ветхостью дух величия; лицемерно предупредительные и дерзкие глаза охраны, приглушенные разговоры вполголоса, чтобы, не дай Бог, не обеспокоить его, Хозяина. Не менялся и сам вождь – походка, голос, жесты, знакомый серый френч, до блеска начищенные черные полуботинки.
– Эй! Где вы застряли?! – донесся в открытую дверь уборной недовольный голос.
В последний год Сталин стал особенно подозрительным, мстительным и беспокойным.
Берия первым устремился в столовую. Снова расселись по местам. Маленков, этакий неповоротливый, в три обхвата, педант, со съехавшим на лоб чубчиком, стал опять заправлять за ворот салфетку. Приземистый лысый Хрущев, также не отличавшийся худобой, по примеру Булганина в этот раз оставил салфетку на коленях.
– Э-э-э, про лекарство забыл, – протянул вождь и, раздраженно мотнув головой, поднялся из-за стола. – Вы берите, берите, налегайте! – позволил он.
Подойдя к буфету, Иосиф Виссарионович открыл дверку, достал с полки мензурку и флакончик рыжего стекла. Во флакончике был йод. Плеснув в мензурку воды, Сталин поднял пузырек на уровень глаз и, развернувшись к свету, стал сосредоточенно капать лекарство. Он стоял спиной к гостям, запрокинув седую голову так, что сидящим за столом было видно большую, во весь затылок, сталинскую проплешину. Ему шел семьдесят третий год. Старость беспощадно сжимала отца народов своими неумолимыми тисками.
– Пят, шест, сем, восем! – сосчитал он.
Каждый день вождь выпивал ровно восемь капель йода. Это было его универсальное лечение. После ареста врачей-убийц, опасаясь приступов неизлечимых болезней, Иосиф Виссарионович стал производить такую процедуру регулярно.
– Не хочу докторов звать, отравят, как Жданова отравили! Сам полечусь, – объяснял он. – Йод – отличное средство. Как его пить стал, почувствовал себя другим человеком, не хожу, а летаю!
Причмокнув, председатель правительства осушил мензурку.
– Теперь и сока можно. Что нам сегодня подсунули? А ну, прокурор, проверь!
С некоторых пор вождь стал величать Берию «прокурором». Отлучив от себя Молотова, Микояна, Кагановича и Ворошилова, он сделал его бессменным тамадой. Сталин постоянно пил грузинские вина, которые ласково именовал «сок». Берия послушно подошел к батарее бутылок, выставленной на краю стола.
– «Хванчкара», «Киндзмараули», «Оджалеши», «Твиши», «Манавицвани», – перечислял он. – С чего начать?
– Открывай все, что жалеть!
Лаврентий Павлович ловко откупорил бутылки и благолепно развернулся к Хозяину.
– Теперь пробуй! – велел тот.
Берия наливал в стакан по чуть-чуть и пробовал.
– Как?
– «Напареули» выразительно, – указывая на этикетку, похвалил тамада.
– Ты не ленись, лучше вкус познай! – Иосиф Виссарионович подошел к тамаде и налил добрую порцию: – А то пробовал, как воробушек, ничего не разобрал! – притянув Берию за шею, закончил он.
Лаврентий Павлович выпил, и не просто выпил, а как положено, сначала подержал напиток во рту, поболтал между небом и языком, а уж затем проглотил.
– «Напареули» лучшее! – подтвердил он стоящему над душой Сталину. – Если не веришь, сам пей!
Берии единственному дозволялось называть Хозяина на «ты».
– А это? – плеснув в бокал «Манавицвани» и подсовывая Лаврентию под нос, не унимался генералиссимус.
Пока напитки, выставленные на столе, не перепробуют, вождь к ним не прикасался.
– Я его уже пил, – отнекивался Берия.
– Не кривляйся!
Берия снова выпил.
– И это нравится! – оценил он белое, с умеренной кислинкой, «Манавицвани».
– Раз нравится, значит, пить будем! – отозвался владыка.
Он внимательно всматривался в лицо дегустатора – не пойдут ли вдруг щеки бордовыми едкими пятнами? Не перекосится ли корявой судорогой рот? Не перехватит ли дыхание трагический приступ удушья? Очень беспокоился отец народов, что в последний момент чья-то недобрая рука подсыпала в бутылку смертоносный яд.
Берия преданно, как собака, смотрел повелителю в глаза.
«Вроде жив, под стол не падает!» – успокоился вождь.
– Что стоишь? Сам напился, а другим не дал? А ну, разливай! – Говорил Сталин медленно, допуская долгие паузы, которые каждое его слово делали обстоятельным, весомым.
Булганин выпил, и Хрущев, проглотив солидную порцию, раскраснелся, и задумчивый Секретарь Центрального Комитета Маленков дышит. Яд ни на кого не действовал, получалось, что не было в вине яда.
– Как? – глядя на седовласого красавца Булганина, спросил Сталин, все еще не дотрагиваясь до собственного фужера.
– Обалденное! – нахваливал Николай Александрович. Он залпом проглотил терпкое, в меру прохладное «Оджалеши».
– Вот Булганин силач, пьет и не падает! – глядя на своего первого заместителя, усмехнулся Хозяин. – Недаром он военный министр! – Конопатое, изъеденное оспой лицо изобразило полнейшее восхищение.
Наконец председатель правительства тоже выпил и сразу целый бокал. Глаза Иосифа Виссарионовича забегали по столу:
– Тебе, Никита, чего положить? Ты, вижу, на потроха смотришь? – Правитель стал выкладывать на тарелку дымящиеся гусиные потроха, томленные в русской печи с золотистым луком, морковкой и лавровым листом. – Ешь, Никита, ешь, а то дома тебя не кормят! – в шутку приговаривал генералиссимус.
Никита Сергеевич с удивительным напором принялся за замечательное лакомство. Тут и печеночка попадалась, слегка сладковатая на вкус, и желудочки, и сердечки. Что ни говори, а вкуснятина! Хрущев за обе щеки уплетал восхитительные потроха, чуть ли не вылизывая тарелку. У Сталина потекли слюнки, но покуда доверенный человек потрохами не облопается, к блюду не прикасался.
Из присутствующих Сталин был самый голодный. Раньше полвторого дня он с постели не поднимался, около трех подавали завтрак, в семь вечера мог легонько перехватить, но чаще обходился чаем с ватрушкой, а как раз в полночь наступало самое время обедать или ужинать, – как хочешь, так и назови.
– Ну, потрошки! Ну, потрошочки! – от удовольствия жмурился вождь, мурлыча под нос: «Жили у бабуси два веселых гуся!» – наконец-то он добрался до еды.
В этот момент Валечка принесла эмалированную кастрюльку и поставила перед Лаврентием Павловичем.
– Ваша травка! – сказала женщина и отняла крышку.
Лишь ей одной позволяли здесь обслуживать. Она уже двадцать пять лет жила при Сталине. Простая русская женщина, малограмотная, но золотое, бесхитростное сердце.