хватил»... Это, Илюша, не тяжелая смерть. Грех говорить, но бог не всем

такую дает...

Эта пожилая женщина говорила о смерти просто и без пафоса, и Илье

даже в голову не приходило видеть в ее словах кощунство.

Та же Анна Тимофеевна рассказала ему, как все случилось.

Мать умерла не дома. В субботу, перед Днем учителя, они все

собрались в квартире у

директора на «девишник» — так она назвала их праздник. «Мамке твоей

стало плохо около шести. Мы положили ее в другой комнате на кровать, а

Галина Николаевна побежала звонить в «Скорую». Они приехали быстро, но,

кажется, уже поздно...» Илья почти не помнил деталей из ее рассказа.

Отец прилетел ночью, перед самыми похоронами. Не зная, куда давать

телеграмму, Илья адресовал ее на управление порта, где работал отец.

Видимо, она не сразу его нашла.

В первые часы они почти не говорили. Илья только рассказал, как все

случилось. Весь остаток ночи отец молча просидел у гроба. Илья старался на

него не смотреть.

Вечером после поминок брат матери, дядя Леня, начал разговор о том,

что намеревается делать отец. Разговор этот был очень натянутым.

— У вас, Сергей, видимо, уже есть какие-то планы, я правильно

понимаю? — аккуратно спросил дядя Леня.

— Вы, Леонид, не беспокойтесь,— сказал отец.— Это наше семейное

дело, и мы его как-нибудь сами решим.

— Я так понимаю, что вы переедете сюда? Или у вас есть что-то

другое? — Дядя Леня хотел знать все конкретно.

— Ничего другого у меня нет,— сухо сказал отец.— Я перееду сюда.

— Вы один? Или с вашей... м-м... новой женой?

— Я не женат, Леонид Юрьевич, вам не о чем беспокоиться. И

давайте, пожалуйста, оставим эту тему.

Илья не вмешивался в их разговор, но он

был ему неприятен. Сознание того, что в его присутствии, и не

спрашивая его, они обсуждают его с Иринкой судьбу — он прекрасно видел,

что речь шла именно о них — рождало в нем чувство протеста. И было

обидно за мать. Они ведь только что ее похоронили. Могли бы и не сразу

начинать об этом.

Все эти дни Илья не думал, как они будут жить дальше, и то, что отец

сказал материному брату, было для него почти неожиданным. Три года он не

поддерживал с отцом никаких связей, хотя знал, что отец приезжал в их город.

Ему сказала об этом соседка-десятиклассница, она видела отца во дворе и

клялась, что не обозналась. Когда Илья спросил об этом мать, она ответила,

что это правда.

— Я не разрешила ему встречаться с Иринкой,— откровенно сказала

она Илье.— У него есть семья.

— И дети тоже? — осторожно спросил Илья.

— Не знаю, меня это не интересует,— жестко сказала мать.— Что

касается тебя, то он мог встретиться с тобой где угодно. Если не встретился,

значит... значит, совесть нечиста. Наверняка за деревом где-нибудь прятался.

Дядя Леня уехал утром успокоенный. Илья проводил его на вокзал.

Он не готовился к разговору с отцом. День прошел в каком-то

отупении, и он помнил только, что постоянно старался чем-нибудь занять

Иринку. Провожать дядю Леню он ходил вместе с ней; во Дворец пионеров —

предупредить о том, что вечером его не будет,— тоже с ней; разговаривал дома

с Софьей Ар-

кадьевной — и не спускал с Иринки глаз. Отца он словно не замечал. Не

потому, что не хотел, а потому, что не знал, как нужно было себя с ним вести.

За ужином отец сообщил, что он съездит в Певек всего на несколько

дней: уволится, рассчитается — и сразу назад. Насовсем. Илья ничего не

отвечал. Да и отвечать было нечего, в тоне отца не было никакого вопроса.

И вдруг Иринка спросила то же самое, что вчера спросил дядя Леня:

—

А ты с тетей приедешь, да?

Отец испуганно посмотрел на Илью.

— Да нет, что ты! — И, на глазах краснея, поспешно добавил: — Я

один живу, давно уже...

— А где же тетя? — глядя в стол, спросил Илья.

В нем снова начало подниматься чувство протеста. Не вчерашнего,

причину которого он ясно понимал, а какого-то нового, гораздо более

сильного и тяжелого. Он мельком взглянул на Иринку.

— Ну, знаете, братцы, это не разговор! — отец попытался улыбнуться.

— А ЧТО разговор? — непонятным, вялым каким-то тоном спросил

Илья.

— Ну как... Мы говорим о том, что нам всем нужно делать дальше.—

Отец явно хотел собраться.

— А ты у меня спросил? — Илья исподлобья посмотрел на него.

— Илюша, перестань, в конце концов! — отец торопливо достал из

кармана папиросы.— В конце концов, я взрослый человек, и нынешнее

положение налагает на меня определен-

ные обязательства, существует известный кодекс поведения...

— Перед кем обязательства? — не дал ему

договорить Илья и почувствовал, как мелко

мелко что-то начало подрагивать в левой сто

роне шеи.— Перед кем?! Передо мной у тебя

никаких обязательств нет, а перед Иркой...

Надо ведь еще и доказать, что есть!

Он уже видел, что срывается. Никогда раньше не испытываемое им

чувство тяжелой злобы словно топило в себе даже малейшие его попытки

быть — или казаться — сдержанным.

— Ага! Решили два дяденьки! Помянули и решили! Долго думали, а?

Мать еще остыть не успела, а они...— Илья несколько раз судорожно вздохнул

и, уже окончательно сорвавшись, закричал в полный голос: — Да ты здесь

даже ночевать не будешь, понял?! Вали на свою Чукотку или куда там тебе

хочется, хоть на острова Фиджи, и чем быстрее, тем лучше! Жили без тебя и

дальше не умрем! Рассудили, заботливые мои!

— Прекрати, Илья! — отец вскочил.— Не тебе меня судить! В конце

концов, у меня малолетняя дочь, и есть закон, который определяет...

— Плевал я на твой закон! — не стал слушать Илья.— Ты хоть целый

взвод милиции сюда веди, хоть в суд на меня подавай, а Ирку шиш получишь!

Я совершеннолетний, понял?!

Громко заплакала Иринка. Илья замолчал и стал приходить в себя. Он

быстро встал из-за стола, подошел сзади к Иринке и положил ей руки на

плечи.

—

Скажи ему, Ирка... Не реви, скажи ему, с

кем ты хочешь жить! Скажи ему, не бойся!

Иринка, еще сильнее всхлипывая, повернулась на табуретке и ткнулась

Илье в живот.

Ведя потом долгие ночные диалоги с самим собой, Илья признался

себе, что не хотел этой сцены. Собственная несдержанность была ему

неприятна. К тому же от его героической позиции, он чувствовал, отдавало

каким-то сентиментально-дешевым душком плохой киношки; вертелось даже

название: «Изгнание блудного отца». И все же он не чувствовал себя

неправым по сути. Ему казалось, что он только предъявил счет за мать.

Слово «счет» впервые упомянул отец. Собираясь утром уходить, он,

уже одетый, сел на диван — Илья еще лежал на нем — и негромко сказал:

— Слушай, Сергеич, давай все же попробуем поговорить без нервов. Я

ничего не хотел без тебя решать. Если бы не твой дядя, если бы он не начал

этот разговор...

— Мы уже наговорились вчера,— не вставая, сказал Илья.

Отец кивнул. После короткого молчания он спросил:

— Значит, все по-старому?

— По-старому.

— Понятно,— сказал отец.— Сергей Николаевич, стало быть, снова

должен платить по СЧЕТУ.

Он попрощался с Иринкой, вышел в прихожую и уже оттуда громко

сказал:

— Я будущим летом заеду. Если не возра

жаешь, конечно. Пожалуйста, не дури с алимен

тами. Они, в конце концов, не твои. От этой

обязанности меня никто не освобождал...—

Он потоптался в прихожей, видимо ожидая ответа.

Илья промолчал.

8

На Герцена, 24 нужно было успеть до начала занятий, и в полвосьмого

Илья уже был в трамвае. У него не было подробного плана действий. Он