природоведение из начальной школы. Нужно было следить за доступностью

языка, нужно было все время подогревать интерес к новому предмету, нужно

было, наконец, чтобы к нему привыкли: в этой школе, кроме трудовика,

преподавали одни женщины. Но учитель труда не в счет: он был не в классе, а

в мастерской.

С самого начала урока Сергей с досадой ощутил, что он «двоится». Он

опрашивал ребят по домашнему заданию и чувствовал, что ведет себя

неестественно, голос стал деревянным и не в меру «педагогическим»; не

было раскованности, и весь он — жестами, позой, голосом,— чувствовал, был

обращен не к классу, а к последнему столу центрального ряда, откуда на него

смотрели растерянные глаза старшей сестры и боязливо подглядывали

серенькие острые глазки племянницы. Объясняя новый материал, он так и

не справился со своей раздвоенностью и к концу урока сильно устал. Так

устал, что неизвестно, кто больше обрадовался перемене — его жаждавшая

движения паства или он сам, изрядно потерзанный, с прилипшей к спине

рубашкой пастырь.

На перемене он привел их в учительскую. И здесь получил

неожиданную помощь. Марина Семеновна, сверстница Сергея, окончившая

один с ним институт,— только она была биологом — переняла гостей, что

называется, с

рук на руки.

— Нет, вы посмотрите, кто к нам пришел! — весело пропела она, едва

Сергей представил всем своих спутников.— И эту красотулю прятали от нас

столько дней! Иди сюда, мой мышонок! — В руках Марины Семеновны,

словно из воздуха, появилась маленькая шоколадка; она присела на корточки и

поманила ребенка. Оленька не пошла.

— Ну ладно, пусть пока у мамы побудет.— Она тем же жестом

фокусника сунула шоколадку в руку Людмилы, потом отошла и, склонив

голову набок, оглядела всех троих.

— А вы, Сергей Юрьевич, очень неглупо смотритесь рядом с дитем,

— поделилась она своим впечатлением.— Очень даже колоритно. Что-то,

знаете, от пикассовской «Девочки на шаре»: этакий здоровенный мужчина —

там, правда, без усов — и маленькое хрупкое дитя. Очень контрастно... Ну

ладно. У вас еще урок, верно? Давайте я наших гостей к себе свожу. У меня

как раз окно... Вы в Британском музее не были? — со смехом обратилась она к

Людмиле.— Пойдемте, девочке будет очень интересно.

На следующей перемене он зашел за ними в кабинет биологии.

— Ну как Британский музей? — спросил он, сдержанно улыбаясь. И

увидел — как. Оленька подбежала к нему, схватила за рукав и молча потащила

его к большому застекленному стеллажу. Там, среди банок с заспиртованными

диковинами, среди красочных наглядных пособий, изображающих все

звериное царство, красовалось мастерски сделанное чучело зайца-русака.

Сергей растерянно смотрел на него и пытался понять: что произошло

за эти сорок пять минут.

— Заяц Петя, да? — только и нашел он что спросить. И со страхом

ощутил, как рука, тащившая его, скользнула с рукава вниз и юркнула в его

вспотевшую ладонь.

— Нет, вы посмотрите, Людмила Юрьевна,— донесся сзади

насмешливый голос,— посмотрите, как они смотрятся! Как они чудно

смотрятся вдвоем!

Ночью, когда дети и куклы давным-давно спали, Людмила

возбужденным шепотом рассказывала Сереже про этот день.

—

Ты ее своим уроком сразил! Да и меня тоже... Ты этой своей

Марине про нас рассказывал, да?

— Да почему «моей»? — пытался протестовать Сережа.— Никакая

она не моя. Так, знаешь, на судьбу жаловался, что дитя испугал и никак не

могу...

Но Людмила его перебивала:

— А она молодчина! Так ловко с моей дикаркой: «Мне говорили, что

ты нашего дядю Сережу не любишь? А наши ребятишки все аж помирают от

любви к нему. Ну ладно, мол, мы его пока в школе жить оставим». А эта

молчит себе... А я не представляла себе тебя на уроке! Я ведь уехала — ты

еще мальчишкой был. Молодчина! Как ты здорово с ними, прямо другой

человек.

— Да вот именно — другой, как чурка деревянная,— снова пытался

вставить слово Сережа. Но с Людмилой сегодня что-то произошло. Она будто

хотела наговориться впрок.

— А я — вот не поверишь! — боялась к тебе ехать. К маме не хотела,

потому что выслушивать, как она меня «предупреждала»... ай, я все не то! А к

тебе — боялась! Мы ведь, с тех пор как я уехала, всего-то и виделись полтора

раза. И то давно. Как ты? что ты? Я тогда уехала — и с концами. Как на Луну.

Мама, папа, ты — все далеко. И сама же все это натворила. Что-то пыталась

строить, строить, металась как заведенная... денег нет, Олька болеет без конца,

этот... наплевал на все. Раз, знаешь, травиться собралась, дура несчастная...

Как хорошо, что у тебя все так! Будто из омута вынырнула. Не уезжай отсюда!

Здесь смотри как славно! Школа твоя, учителя...

Сережа, напрягшись, слушал сестру и был рад, что сейчас ночь и она

его не видит. К неловкости от неожиданной сестриной откровенности

примешивалось какое-то тоскливое чувство собственной вины. Где-то у черта

на куличках, думал он, в каком-то огромном дымном Челябинске его сестра —

не какая-то незнакомая несчастная женщина, а его родная сестра —

беспомощно билась как рыба об лед, пытаясь увернуться от очередного

заготовленного для нее пинка, а он, ее брат, «этакий здоровенный мужчина»,

топал себе по жизни оловянным солдатиком — и только усы развевались по

ветру.

— Да ладно, Люд, не бери в голову,— пытался успокоить он сестру и

только морщился от этих непроизвольно вылетавших идиотских словечек.

Они долго проговорили в ту ночь.

Девочка оттаивала на глазах. Она уже дежурила за калиткой, ожидая

Сережиного прихода с работы; она уже, восторженно повизгивая, вовсю

каталась на его гренадерских плечах по их необъятному двору. Они

разыгрывали уже настоящие уроки, с букварем, где Ученица в поте лица

складывала из букв немудреные слова, а Учитель строгим, серьезным голосом

объявлял отметки.

И вдруг Сергей чуть все не испортил.

В начале октября, в воскресенье, Коля-лесник вытащил наконец его на

охоту. Уток, по словам Коли, в этом году была прорва: и ружья не надо, ходи с

закрытыми глазами да дубиной размахивай. Весь субботний вечер Сережа

готовил боеприпасы и, не жалея красок, расписывал Оленьке, какой ее завтра

ожидает чудесный суп.

Он не обманул племянницу. Суп действительно мог получиться

чудесным. В воскресенье к обеду он принес домой первоклассную добычу,

четырех жирных, одна к одной, свиязей. Он вошел в дом и, равнодушно

бросив у порога уток, стал неторопливо раздеваться. — Суп приехал,—

подмигнув и едва сдерживая расползающуюся до ушей улыбку, сообщил он.

Людмила опасливо, по две штуки в руку, взяла уток и перенесла их на

стол.

— Целых четыре! — удивилась она.— Когда это ты успел!

— Да вот такие мы парнишечки бедовые! — рассмеялся довольный

Сережа.

Оленька с ногами забралась на табуретку и во все глаза смотрела на

бело-серые тушки —

Это кто? — потрогав пальцем одну и: уток,

спросила она.

— Это уточки для вкусного супа,— объяснил Сережа племяннице.—

Потрогай, не бойся.

Оленька подтащила к себе одну. По клеенке вслед за головой утки

потянулся тонкий еле крови. Наверное, это был подранок. Один из выстрелов

был не особенно удачным; Сережа долго гонялся за подранком, и пришлось

добить его о приклад.

—

Это къовь, да? — Оленька совсем не выговаривала букву «р».

— Да. Там, наверное, дробинка попала. Сережа мыл руки. Он

встревоженно обернуло

— А где они были? — опять спросила племянница.

—

На охоте. На озере таком сидели.— Сережа потихоньку моргнул

Людмиле и качнул головой в сторону двери, давая понять, чтобы она унесла