Бомберы отличались от панков, которые старались оставить на стенах авторитетных зданий свои непонятные автографы. Они отличались от граффити-райтеров, цивилизованно разрисовывающих, с разрешения администрации района, входные двери подъездов домов в цветочки-василечки.

Бомберы шли против течения, и Танька Хрусталева желала идти вместе с ними, уверенная и счастливая единением, целью и духом команды.

По пути домой к ней привязался одноклассник. Тщедушный, слабый очкарик, испускавший протяжные вздохи во все время пути.

Он рассказывал об уроках, поводил рукой, подскакивал на одном месте и в его глазах вихрем крутился целый мир лихорадочно-сумасшедших мыслей.

Одноклассника звали Эдик и само имя, и он сам Таньке отчаянно не нравились. Но то, что этот ботаник предлагал выполнить за нее домашнее задание ее вполне устраивало и подумав немного, она согласилась заглянуть к нему домой.

Все три комнаты его квартиры были одинаково меблированы – темные тяжелые шторы, люстры с хрустальными сосульками, книжные шкафы из дуба, серые паласы на полу. Все это наводило на Таньку скуку и тоску. Взгляду ее не за что было зацепиться, на чем-то остановиться. Большие добротные диваны, покрытые однотонными пледами, полированные столы с пустыми вазами, стулья, плотно придвинутые к столам, так, что становилось ясно, как давно никто на них не сиживал, а стало быть, не праздновал сколько-нибудь значительных торжественных дат. Фотопортрет в рамочке аккуратно поставленный на верх серванта, где одинокие бабушка с дедушкой улыбались робко и будто уже ни на что, не надеясь, сказали Таньке, что видно они и были зачинщиками семейных праздников, а когда их не стало, не стало ничего…

Она не сдержала зевоту при виде всех этих тоскливых комнат и поняла, что в этой квартире можно только спать или пребывать в иллюзиях. Кстати, одно из самых усовершенствованных окон в мир иллюзий стояло тут же – телевизор и смотрело на нее своим темным оком.

Танька обнаружила на столе программку и заметила подчеркнутые матерью Эдика любимые телепередачи. Усмешка легкой тенью пробежала по ее губам. Мать ботаника смотрела, в основном, телесериалы и дебильные передачи с семейными сценами и обсуждениями поступков тех или иных героев.

– Скажи мне, что ты смотришь, и я скажу, какой у тебя интеллект, – вслух пробормотала она.

Ботаник трудился над ее тетрадками на кухне. Он быстро строчил заданные примеры и задачки по алгебре и геометрии.

Таньке кухня понравилась. Здесь был свет, уют и простота. Висели на цветных крючках кухонные полотенчики и цветные прихватки. В раковине ждали мойки несколько голубоватых тарелок. На плите стоял красный чайник со свистком. А на широком подоконнике в больших горшках уверенно росли и цвели шикарные цветы с широкими мясистыми листьями.

– Чувствуется, здесь люди живут, – высказалась Танька, внутренне удивляясь, как можно было вот так резко разграничить пространство одной квартиры.

Эдик оторвался на мгновение от тетрадей, взглянул на нее испуганно, личико его еще не мужчины, но уже и не мальчика, внезапно, изменилось как-то странно. Появились легкие черточки, глубокие складочки пролегли по лбу, возле рта. Она не стерпела и легко прикоснулась к его лицу, одними пальцами, разглаживая, будто художник ткань холста, все эти ненужные в юности морщинки.

Ее прикосновения вызвали в нем бурю эмоций. Он подскочил, ринулся к ней, схватил в объятия и вдруг, прилип губами к ее губам.

Она не отклонилась, нет, просто удивилась. Целовался он, воспитанно, не разжимая губ, и это ей даже понравилось. Но от губ его и от его одежды разило табаком, понятное дело, курил с мальчишками на крыльце школы. Наверняка не затягиваясь, да и умел ли он затягиваться? Только разве успешно имитировал действия настоящего взрослого курильщика.

Он курил, а она нет. И, когда он оторвался от нее, в восхищении сжимая ее в своих объятиях, она отвернулась, чтобы скрыть отвращение, а потом, высвободившись из его рук, бросила в рот пластинку жвачки, чтобы избавиться от едкого запаха табака.

После, укладывая в рюкзак тетради с выполненными уроками, она твердо решила отказать этому человеку. И уверенно распрощалась с ним. А Эдик затанцевал по квартире, утопая в иллюзиях о девушке своей мечты, с упоением вспоминая мягкие губы и восхитительный запах близкого девичьего тела.

Возле подъезда ее дома на скамейке сидел дворник. Бледно-фиолетовый синяк под глазом и дрожащие губы лучше всяких слов говорили о его состоянии.

При виде Таньки дворник упал на колени. И обливаясь пьяными слезами, пополз к ней. Танька остановилась, смотрела презрительно. Дворник дополз до ее ног и стал униженно ползать вокруг. С его трясущихся губ так и слетали непонятно, невнятно произнесенные слова:

– Доченька… гад буду… землю буду есть… пить брошу… прости!

И упал, ткнулся носом в листву, неугомонными шуршащими фантиками слетающую и слетающую сверху. Танька, брезгливо поморщившись, переступила через него. А к пьяному дворнику уже спешила баба, растрепа, пьяница, но такая, как говорят у нас в народе, липучая, приставучая. Подобная баба не может жить на свете белом без мужика, пускай, хоть пьяненького, но мужика. Зачем, почему, она и сама не знает.

Танька не стала дожидаться, пока растрепа со своими никчемными словами упреков добежит до нее. Разве она, Танька, призывает своего отца пить горькую? Разве она выгнала его из семьи? Нет, он сам ушел, потянуло на «вольную жизнь». А раз ушел, все, обратно дороги нет.

Но любопытство пересилило и Танька войдя в подъезд, привстала на цыпочки, выглядывая в узкое дверное оконце. Она видела, как баба вцепилась в своего благоверного с такой силой, что, наверное, оттащить ее от него можно было бы только при помощи клещей да и то, если к клещам прицепить еще здоровенных бурлаков с канатом, которые с песнью: «Эх, дубинушка ухнем!» потащили бы и тащили бы ее от него, как некую упертую баржу.

И тут Танька увидела мать. Боязливо косясь на сладкую парочку, привычно возящуюся на земле, мать проскочила в подъезд. Маленькая и хрупкая, с плоской грудью и узкими бедрами она показалась Таньке какой-то невесомой и даже нематериальной, будто призрак.

Танька боязливо сжала ее ладонь, чуть ли не впервые осознав, что кроме матери у нее никого нет. А этот пьяный дворник вовсе не отец и опора, а так… нечто…

Внутренне она дала себе обещание начать учебу и поддержать, таким образом, мать. Тем более, в голосе матери уже слышались слезы, и чувствовалось, что она едва сдерживается, чтобы не разрыдаться. Оказывается, ей на работу позвонила классная руководительница и пожаловалась на прогулы и двойки дочери, появившиеся в самом начале четверти.

Танька не стала оправдываться, а только обняла маму за плечи. И горечь от проступка дочери, проскользнув в маминых глазах тенью печали, все-таки исчезла, оставив почти не ощутимое недоумение.

Скоро они уже вместе хохотали над несуразными движениями бывшего Хрусталева-старшего передвигавшегося по двору неровными скачками и не желали ему зла. Ну, его, пускай себе живет в своей новой реальности с пьяной бабой и пьяными слезами…

Трудно не согласиться с мнением президента России, что русские люди стали жить лучше. Особенно в этом убеждаешься, глядя на новенькие пластиковые окна, сияющие неподдельной белизной со стен старых деревянных покосившихся бараков…

Есть свои плюсы в сегодняшнем обучении школьников. Безграмотные и глупые они не предъявляют никаких претензий к объявлениям, наклеенным в маршрутках, где порою написано не водитель, а «вадитель», не оплата, а «аплата».

Раньше было крепостное право – теперь кредитное. В чем разница? Раньше выкупали свободу у помещиков, теперь у банков. Рабство возвращается!

Реклама – двигатель торговли и в это верится, потому как телевизионные ролики так и норовят доказать всем и каждому, что русские способны хоть каждый день приобретать то ноутбуки, то планшеты, то смартфоны, а уж путешествовать в другие страны вообще ничего не стоит. Однако, как не показывает статистика, практически каждый второй из числа великороссов среднего возраста даже моря никогда не видывал…