– И мы можем тут остаться? – опять-таки не поверил кто-то из угрюмых деревенских мужиков.

– Ну, конечно! – Димитрий взмахнул руками, впрочем, тут же провел пальцами по растрепанной гриве волос, прихорашиваясь, улыбнулся, как бы, между делом, одной из девчушек.

– Тут даже воздух другой! А какая вкусная вода течет в ручье! Но главное, нет тяжести грехов, отсутствует тотальный контроль со стороны ангелов, никто не внушает ежесекундно о том, что ты великий грешник! Ангелов, здесь, действительно, нет, я вам, как священник говорю!

– А Бог? – охнула какая-то баба.

– А Богу, какое до нас дело? – возразил священник со знанием дела. – Мы для него всего лишь песчинки в миллиарде песчинок. Может и ангел смерти с духами болезней до нас не доберется.

– Мир без ангелов, – задумчиво протянул Степка и потянул носом воздух.

Только сейчас они все ощутили небывалую легкость, будто камень с души упал. И с удовольствием, пружиня шаг, отправились на изучение небывалого мира, созданного легендарными людьми, невиданными для нынешней техногенной цивилизации, магами и чародеями. В их походе не происходило никаких особых приключений, новый мир оказался безопасен и прост. И даже Степка, испытывая некое разочарование к отсутствию опасностей, пристукнул посохом, желая привычных для русских людей ужасов и страхов.

Однако, подавляющее большинство деревенских все же были довольны новой жизнью, с их лиц не сходили блаженные улыбки и они осчастливленные нежданным счастьем, порой, позабыв обо всем на свете, валялись себе в райском саду, вкушая тающие во рту небывалые по сладости плоды, с удовольствием наблюдая неспешную жизнь голубых небес и не помышляя о том, что, вот, завтра надо снова на ненавистную работу, снова впрягаться. Нет, не лень тут была причиной, а обыкновенное неприятие действительности. Не любовь к работе, которая, как правило, плохо оплачивается, и мало, кто из «дорогих россиян» может похвастаться тем, что он занимается любимой работой, а не каторгой для выживания, в прямом смысле этого слова.

Конечно, спасатели и пожарники добрались до обгорелой деревни и, сбрасывая друг с друга ответственность, отписались не нужными бумажками, которые они обзывали, почему-то документами, что, так, мол, и так, в золе сгоревших домов не обнаружено ни одного трупа, кроме не успевших спастись домашних животных. Люди исчезли и, поискав их немного, для отписки, службисты уехали.

Почернелые останки деревни «Гарь» постепенно заросли диким бурьяном и репейником. Глухие места не нужными оказались для продажи всяким-яким обладателям толстых кошельков, а бедняки разве пойдут строиться на таком гиблом месте? И пошли по краю, кстати, предбайкалью, гулять легенды, одна другой, хлеще.

Говорили, что видели изредка погорельцев в соседнем с горелой деревней городке Асино, на рынке, где они, продав фрукты и рыбу, покупали что-то из одежды и потом куда-то исчезали, почти никому не сказав ни единого слова. Говорили, что погорельцы веселы и румяны, что вид имеют такой, будто отдохнули на берегах южных морей. Но всегда информация эта не подтверждалась, была расплывчата и не имела крепких оснований. И уже никто из покупателей на городском рынке не удивлялся на веселого старичка в лаптях, который продавал вместе с длинным, но не худым, мужичком по имени Степка, разные крупные яблоки, на вкус такие сладкие, что закачаешься. Никто не обращал внимания на красивенного высокого мужика, чем-то смахивающего на священника, под руку с юной девицей, который бойко торговал жирной толстой рыбой, похожей чем-то на карасей.

А ангелы? Да они просто не заметили перехода горстки людей на альтернативную Землю. На фоне многомиллионных очередей в туннель смерти, львиную долю, которых, составляют, как раз, русские, пропажа маленькой деревни прошла совершенно не замеченной…

Это был плотный коренастый человек с копной серых от пыли волос, с темными глазами. Взгляд этих глаз пронизывал собеседника насквозь и казался порой свирепым.

За что он сидел в зоне никто не знал, известно было только, что он политический, а стало быть, невинно осужденный.

Знакомое дело, в поселке Вычегодском, что под Котласом, окруженном зонами, вообще в большом количестве оседали политические, уже отсидевшие. Люди, которым некуда было деваться. Их никто не ждал, родные от них отвернулись, имущество их было конфисковано в пользу власти, да и чего греха таить, им гораздо легче жилось посреди таких же бедолаг, как и они сами.

Убивец, из политических, оказался с дипломом учителя и его взяли в местную школу преподавателем труда. Звали его Остап, но поселяне называли либо Убивец, либо Стровский, упуская из виду первую букву фамилии О. Виной тому был сам Остап, это он так себя называл и невнимательные люди, записывая его в какие-нибудь бумаги, вроде беспартийных членов собрания, каждый месяц для чего-то собирающегося в клубе, писали именно Стровский.

Стровский любил детей, и дети отвечали ему взаимностью. Вечно за ним ходили толпы и он, демонстрируя мозолистые ладони, говорил им проникновенные речи, постоянно забываясь и переходя на малопонятный украинский язык. Много новых слов вошло в оборот речи школяров и много вошло в оборот речи взрослых с легкой руки Стровского.

– Ласун какой! – гладил он, бывало по голове лакомку, перемазавшего щеки и рот в шоколадных конфетках.

И детвора, без слов, понимала, что ласун – это сластена.

Обучая любознательных детей ловле рыбы, он указывал на спешащие по реке лодки и коротко бросал про них: «Чайки!» Так по поселку и пошло все лодки, какие бы они ни были, вплоть до катеров с моторами, называть «чайками».

В магазине русскоязычные продавщицы научились понимать малопонятные фразы Стровского.

Он требовал буханец, и ему подавали буханку черного хлеба. Цибулю и получал лук. Горилку и тут же ставили на прилавок бутылку столичной водки. Говорил, пундики для хлопцев. И тут же свешивали, каких он указывал сладостей для детворы.

В поселке влияние Стровского оказалось настолько громадным, что русские поселяне перешли на украинский, даже не заметив этого.

Вино перестали называть вином, а говорили – сивуха. Про настойки на клюкве, рябине и прочих ягодах упоминали не иначе, как о варенухе.

И уже повсюду слышалось: не что, а це? Не за что, а за що?

Бывало, какой-нибудь русский размахай, получив в пьяной драке в ухо, орал, умываясь слезами:

– Мене побито!

Вместо русского:

– Меня побили!

Сколько раз поселяне из русских мгновенно превращались в украинцев, не специально, а так просто, по привычке… и, упирая руки в бока, одобрительно прищелкивая языками, говорили про что-нибудь особенно понравившееся им:

– От добре!

Сам Стровский сердясь на непонятливого школьника, махал в сердцах рукой:

– Вот бейбас какой!

Что означало:

«Вот балбес какой!».

Стровский умел многое. Иногда он получал специфические заказы. Его просили ни много, ни мало – убить кнура. Свое прозвище Убивец и получил в поселке именно за это занятие.

Поселяне вели его в хлев, который сами уже называли чисто по-украински – саж и, указывая на огромного борова, ворочавшегося за хлипкой дощатой перегородкой, говорили, что кнур, то есть боров уже откормлен и готов на заклание.

Убивец убивал хряка одним ударом огромного ножа, величиною чуть ли не с саблю, прямо в сердце. Убив, подставлял кухоль, то есть, кружку, под струю горячей крови и выпивал всю до дна. Это он научил вычегодских наполнять таз кровью и потом жарить кровь на противне, а после уже жареной кровью кормить малокровных людей. Бывало, особо настырные гонялись за бледными худосочными людьми по всему поселку, как правило, жертвами были бывшие политические, еще не оклемавшиеся после тюремных казематов. Попадало и детям. Дети с криками ужаса скрывались, сбегаясь на лобное место поселка, на стадион, где их ловили и кормили насильно жареной кровью.

И дети, плача, уже переев, кричали взрослым: