– А что, здесь просто все с ума сходят, или это воздух такой? – поинтересовался тот у меня.

Я невольно рассмеялся.

– Вот уж не знаю! Но вас-то как, бога ради, занесло в эти края в такое время суток?

– Увы, не могу вам ответить, – сказал тот. – Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

Вскоре вернулся Корэн, на лице его ясно была написано некоторое сомнение.

Вообще, под внешней педантичной скучностью в нем скрывался поистине огненный темперамент – сейчас, как никогда, готовый вырваться на волю. Впрочем, это вполне объяснимо – мой собеседник стал для него воплощением немыслимо коварных замыслов и неимоверно мерзкого предательства, в конце-то концов.

– Пока что я решил отложить решение вопроса о вашем аресте, – сообщил он.

– Будет скандал, – вздохнул Эпплтон.

– А ты этого хочешь, да?! – вскричал старик. – Надеешься, что у тебя есть на меня окорот?! Нет уж, молодой человек, это вы берегитесь!

– Какой еще окорот, мистер Корэн? Вы нынче говорите загадками. Просто на вашем месте я дважды подумал бы перед тем, как начать преследовать невиновного.

– Невиновного?! Тогда как вы, позвольте спросить, здесь оказались?

– А это уже только мое дело, – мягко ответил тот.

Корэн снова сцепил руки, потирая их, – я уже заметил, что это выдавало в нем высшую степень нервного напряжения.

– С-ступайте, – прошипел он. – Ступайте вон, покуда я вас не придушил!

Получасом позже я лежал в своей постели и раздумывал.

Простенькое дельце обернулось заковыристой головоломкой.

В самом деле, почему инспектор не отправился спать, а остался на страже в саду? Значит, он полагал, что кто-то еще может прийти за деньгами?

Или Эпплтон. Если он невиновен, то что забыл в летнем домике?

Впрочем, я слишком устал, и на долгие размышления меня не хватило.

От прикосновения к плечу я проснулся.

Надо мной стоял мистер Корэн.

– Через полчаса у нас завтрак, – сказал он странным тоном.

– Постараюсь не опоздать, – недоуменно ответил я.

– Простите за дерзость, мистер Филлипс, но будьте осторожны при мисс Ребекке. У нее настоящее чутье на скандалы, и она весьма проницательна. А ведь я отец и не могу не думать о будущем своих девочек. Она же ни пенни им не оставит, если узнает всю правду. Да и ее сердце может не выдержать.

– Печально было бы и подумать, мистер Корэн…

– Спасибо за понимание! Так что будьте осторожны, умоляю!

Оставив меня в веселом и несколько циничном недоумении, он ушел.

В Лондон мы направились без четверти девять; инспектор проводил нас до станции и там покинул, объяснив, что у него остались в городе еще дела.

Корэн был в отличном настроении – насколько это вообще было возможно для такого человека, как он. Должно быть, его переполняло ликование от того, что враг был у него в руках. Как бы то ни было, он много и подробно рассказывал мне о речи, которую намерен был произнести в восемь вечера и которую полагал венцом своей предвыборной кампании и залогом победы.

Я же мог только выразить сожаление, что мне не придется ее услышать.

Пообедав в клубе, я вернулся домой и с некоторым удивлением застал там инспектора Писа – сидящим в самом удобном кресле и с вечерней газетой в руках.

– Надо же! Не ожидал, что вы так быстро вернетесь.

– Очень удобное кресло, – ответил он. – Приятно посидеть.

– А как дела в Брэндоне?

– Просто замечательно. Настолько, что мы возвращаемся туда поездом в 4:10.

Я попытался вытянуть из него хоть немного подробностей, но все, чем он согласился поделиться, было обещание, что произойдет нечто любопытное, и сообщение, что я непременно должен это увидеть.

Впрочем, он отлично знал, что мне этого будет вполне достаточно.

Пригородный поезд как раз стоял под парами у перрона, когда из кассы вышел тучный краснолицый мужчина и направился в нашу сторону. При виде него Пис коротко сжал мое запястье.

– Это мистер Хорледж, он поддерживает главного противника мистера Корэна, – шепнул он.

– О, так вы приобрели новых приятелей?

– Парочку, – ответил инспектор и шагнул в вагон.

Мы остановились в небольшой старинной гостинице в самом центре – прелестном местечке, где из белой штукатурки и дубовых панелей выглядывали почерневшие от времени потолочные балки. Да, город обновлялся, а она оставалась все той же, что и триста лет назад…

Таких гостиниц вообще немало в окрестностях Лондона; с почтенным и недоуменным видом взирают они на кирпичные новостройки, что подступают все ближе и ближе, покуда под их натиском не падет старый «Лесовик» или «Единорог» и не родится на его развалинах очередной юный «Палас-отель»…

Поужинали мы довольно рано, и в полвосьмого Пис поднялся, сказав:

– Речь будет не раньше восьми, но все равно стоит поторопиться… идемте.

Трибуна была пока пуста, но передние ряды скамеек уже занимали любопытствующие господа. Мы, впрочем, выбрали места у входа. Мимо нас потихоньку проплывал весь город – ну, или его наиболее серьезная часть. На трибуну поднялось несколько старцев, исполненных чувства собственной важности и значимости.

Наконец под дружный топот и бурные, продолжительные аплодисменты появился мистер Корэн и обменялся рукопожатием с седоусым председателем собрания.

И вот когда председатель начал объявлять, что речь будет говорить «наш уважаемый и всем известный сосед», в зал просунулась багровая физиономия Хорледжа.

Постояв с минутку за дверями, он зашел и тихо уселся на скамью позади нас. Зачем-то мы встали и сели за ним – я смысла в этом не видел, Пис, несомненно, видел, но делиться им не желал.

Председатель закончил объявление, и под новые аплодисменты на трибуну поднялся мистер Корэн. Он постоял, довольным взором окидывая собравшихся. Их интерес, восторг, одобрение, казалось, вливали в него жизненные силы. Это было видно даже по жесту, которым оратор попросил тишины.

И вот он начал:

– Друзья мои!..

Но его прервал Хорледж.

Он вскочил со своего места и закричал:

– Председатель, у меня вопрос!

Его выходка вызвала удивленные возгласы, недовольное ворчание и заинтересованный шепоток – но не более того. Кажется, политическая борьба была здесь не слишком остра. Впрочем, Хорледжа собравшиеся определенно знали. Как-никак, самый богатый лавочник в городе.

– Не лучше ли вам задать ваш вопрос по окончанию речи? – предложил председатель.

– Нет-нет, – вмешался Корэн. – Пусть спрашивает. Я отвечу.

Он судорожно сжимал и разжимал кулаки, но взгляда не отводил. Известная доля мужества у него все же была.

– Лучше вам отказаться от участия в выборах, – сказал Хорледж, ковыряя пол носком ботинка.

– И оставить вашего кандидата без соперника? Ну уж нет!

– Откажитесь, умоляю! Не заставляйте меня прилюдно вас позорить.

– Вы тратите наше время.

– Что ж, господа! Мистер Корэн не может участвовать в выборах, поскольку…

Все-таки в легком похлопывании по плечу, которым полицейский привлекает внимание своей жертвы, есть нечто особенное, почти колдовское. То, что не позволяет спутать это прикосновение ни с чем другим и заставляет узнать его даже тех, кто до того его не испытывал.

Вот и Хорледж вмиг побледнел; он только и мог, что прохрипеть:

– А вы еще кто такой?

– Инспектор Аддингтон Пис, криминальная полиция. Мистер Хорледж, вынужден сообщить вам, что вы сейчас стоите на грани того, чтобы стать шантажистом.

Говорил он так тихо, что даже я еле-еле разобрал его слова, хотя стоял совсем рядом.

– Но… как же так?!

– Я бы хотел поговорить с вами и мистером Корэном, если вы не против. После нашей беседы вы будете вольны поступать как знаете. Согласны?

Мистер Хорледж долго не раздумывал и во всеуслышание заявил, что его могли дезинформировать, а потому ему нужно вкратце прояснить вопрос наедине с кандидатом. Предложение было встречено горячим одобрением: хоть что-то интересное в будничном и сером течении предвыборной кампании.