Приговор был приведен в исполнение двадцать второго декабря перед зданием Ньюгейтской тюрьмы. Пять веревок судорожно дернулись напоследок, и трагедия «Цветущего края» обрела свое достойное завершение.

«Интересно: кто же он все-таки такой?» – думал я, украдкой бросая взгляд на своего попутчика, с которым мы, так уж получилось, делили купе в вагоне второго класса на маршруте Лондон – Дувр.

Признаюсь, рассуждать об этом я начал не сразу. Сперва меня одолевала бурная эйфория по поводу того, что наконец настали долгожданные дни каникул – и теперь мне предстоит веселье Парижа, а не унылая рутина больничных палат, где я завершал студенческую практику. Так что лишь какое-то время спустя я заметил, что в купе не один.

Конечно, все мы, добропорядочные современные британцы, сейчас согласны со знаменитым, при всей своей неписанности, правилом «Компания начинается с троих» – и поэтому, если где-нибудь нас оказывается всего лишь двое, упорно не вступаем друг с другом в даже какое-то подобие общения. Но в то время, о котором я пишу, это правило еще не распространялось во всей полноте своей на случайных спутников по железнодорожным путешествиям. Следовательно, я вполне мог с этим своим спутником и заговорить, не опасаясь нарушить его священное право воздерживаться от бесед с незнакомцами. По правде говоря, меня даже обрадовала возможность немного поболтать, скрасив тем самым пару часов дорожной скуки. Но все же я привык сперва составлять хоть какое-то мнение насчет личности и рода занятий своего будущего собеседника.

Поэтому я сдвинул на глаза кепи – и под прикрытием козырька оценивающе поглядывал на того, кому, видимо, предстояло сегодня стать таким собеседником. Итак, кем бы он мог быть?

Я имею все основания гордиться тем, что способен практически с первого же взгляда на человека определить его профессию, а иногда и некоторые детали биографии. Впрочем, тут у меня есть некоторое преимущество перед большинством простых смертных: я ведь, будучи студентом Эдинбургского университета, постигал азы врачебной науки под руководством одного виднейшего специалиста (назовем его Профессором), который был не только медицинским светилом, но и мастером таких вот «разгадок». Отлично помню, в какое изумление он повергал этим и студенческую аудиторию во время лекций, и пациентов во время обходов, регулярно попадая, что называется, «в яблочко», часто – довольно близко от него и никогда – «в молоко». Причем все это проделывалось мимоходом, без отрыва от основного дела: «Итак, любезный, судя по вашим пальцам, я скажу, что вы зарабатываете на жизнь игрой на музыкальном инструменте. Впрочем, в больницу вас привело не это. Ну-ка, посмотрим, что тут есть по нашей части…». Пациент замирал от изумления – а потом признавался нам, что часть его приработка (довольно жалкого) действительно составляло исполнение гимна «Правь, Британия!» на неком подобии примитивной флейты, сделанной из носика медного кофейника с просверленными в нем отверстиями.

По сравнению с блистательным Профессором я в искусстве человековедения был, конечно, еще учеником. Но мне все-таки не раз удавалось огорошивать коллег подобной же проницательностью – и я при каждом удобном случае старался попрактиковаться. Так что мои рассуждения о личности и профессии соседа по купе не были столь праздными, как то может показаться.

Пока что было очевидно одно: передо мной человек средних лет и, видимо, спокойного характера – потому что он как откинулся на мягкую спинку сиденья, так за все время не изменил позы, в разговор тоже вступать не пытался. Что ж, будем рассуждать последовательно.

Одет богато, но довольно-таки вульгарно; похоже, сейчас-то он принадлежит к среднему классу, причем к наиболее обеспеченной его части – однако пробился в люди с самых низов, причем не без труда. Цепкий взгляд близко посаженных глаз: если бы я оценивал моего спутника как стрелка́, то сказал бы, что такой в дальнюю цель попадает без промаха. Нос довольно длинный, четких очертаний (что там говорит по этому поводу физиономистика?). Щеки, наоборот, дрябловаты, и выражение лица довольно мягкое – но это искупается тяжелым прямоугольным подбородком и жестко очерченной линией нижней губы. В целом, пожалуй, личность сильного, не склонного к подчинению типа.

Так, что там с руками? Гм… Осмотр скорее разочаровывает. По рукам не скажешь, что их обладатель, так сказать, «сделал себя сам». Похоже, он никогда в жизни не занимался какой-либо физической работой. Ладони мягкие, без признаков ороговевших мозолей, суставы тоже не деформированы. Кожа на тыльной стороне кисти не имеет ни малейшего следа обветривания или загара: она прямо-таки на редкость белая, все вены проступают. Пальцы длинные, тонкие… Художник? Едва ли: с таким-то лицом и в столь безвкусном костюме! Кроме того, некоторые краски очень трудновыводимы и пятна от них, как правило, остаются на руках художника, а здесь – ни этих пятен, ни столь же своеобразных меток нитрата серебра (это я заранее отверг мнение, что мой попутчик может быть фотографом)…

Не выдаст ли какие-нибудь секреты его одежда? Увы, скорее нет, чем да. Костюм самый обыкновенный, без профессиональных признаков. Твидовое пальто уже весьма поношено – однако, насколько можно судить, правый рукав вытерт не сильнее, чем левый. Значит, этому человеку не приходится много писать.

Может быть, он коммивояжер? Едва ли: где в таком случае его чемоданы с образцами рекламируемых товаров? Где хотя бы один чемодан? Вообще никакого багажа нет, только небольшое портмоне в жилетном кармане.

Все эти мысленные тезисы я сейчас привожу исключительно для того, чтобы продемонстрировать свой метод. Пока что мой анализ привел лишь к отрицательным результатам; но теперь настало время перейти от анализа к синтезу – и, используя проясненные мной разнородные подробности, вывести из них, подобно химической формуле, подлинный облик моего соседа по купе. Посмотрим, что выпадет в сухой остаток.

Странно… Количество возможных профессий, разумеется, сильно уменьшилось – но выбор между ними сделать по-прежнему трудно. Проще сказать, кем мой визави определенно НЕ является. Он, безусловно, не юрист и не священник: о последнем я вообще мог подумать лишь из уважения к покрою его мягкой фетровой шляпы и чопорно-строгого галстука в клерикальном стиле.

Понемногу я склонялся к выбору между ростовщиком и букмекером – солидным букмекером, принимающим ставки на скачках только у респектабельных клиентов. Но против первого убедительно свидетельствовали данные физиономистики (слишком активный характер для такой деятельности, требующей холодного расчета!), а против второго – полное отсутствие той крайне специфической атмосферы, которая сопровождает каждого, имеющего отношение к ставкам и скачкам, даже в минуты его отдыха. Этакой вот рисковости, азарта, тяге к хождению по грани закона и беззакония… Ну как хотите – не может это быть характерно для обладателя такой вот консервативно-добропорядочной шляпы и галстука, даже если в ростовщики он, этот обладатель, тоже не годится!

И что же у нас получается? Крайне противоречивый портрет. Но, будем считать, благопристойный. Правда, этот вывод базируется прежде всего на почтении к «священническому» галстуку. И шляпе тоже.

…Дорогой читатель! Надеюсь, ты не думаешь, что я и в самом деле рассуждал так методично и последовательно? Нет, разумеется: тогда перед моим взором пролетали лишь отрывочные образы. Лишь теперь, сидя перед листом бумаги, я могу осознанно свести их в общую картину.

Тем не менее к финальному выводу – тому, в котором фигурируют благопристойность и шляпа, – я пришел не более чем за шестьдесят секунд. После чего понял, что, основываясь только на наблюдении, дальше не продвинусь.

Раз я уж упомянул, в качестве примера, химическую формулу, то продолжу аналогию: настало время использовать лакмусовую бумажку. В ее роли выступила газета «Таймс», лежащая на сиденье рядом с моим соседом. Замечательный повод вступить в беседу!