чтоб перекреститься.

- Эту?.. - Глушак глотнул, двигая кадыком, хотел найти слово, чтобы

назвать ее как следует, и не нашел - будто не было таких слов. - У тебя...

все клёпки? - спросил сына.

- Не потерял.

По тому, как сказал Евхим, было видно, что он твердо будет держаться

своего.

- Ты долго думал?

- Долго. Одну ее хочу.

- Одну ее! - Глушак вспылил, закипел: - Разорить захотел! Пустить по

миру! С торбой!..

- Тато! - хотел успокоить его Евхим, но старого Глушака это только

разозлило:

- По миру! С торбой рваной1 "Подайте, люди!.. Кусочек!" На старости!..

- Не говорите чего не надо!

- Молчи! Указчик нашелся! Рано указывать стал! Щенок! .. - Глушак так

взглянул, что Евхим невольно промолчал. - Дожил! Вырастил! Растил, ждал

подмоги! И вырастил! Дождался!

Злость на Евхима сменилась удивлением и обидой:

- Окрутила! Взяла! Голодранка, а окрутила как!..

Руки и ноги связала! Оболтусу такому!

- Я сам выбрал. Она еще и не знает.

- Не знает! Окрутила, прибрала! Да не знает!

- Не знает. Еще, может, и не пойдет.

- Не пойдет! Давно, видно, не спит, ждет! Когда на чужое добро сесть!..

Только ж - не дождется!

- Отделите, если хотите. Но - одну ее.

- Эту вертихвостку!.. - снова прорвало Глушака. - Эту гулящую! К себе в

хату! На свое добро!.. Блудницу эту!

- Она - не блудница! - заступился за Ганну Евхим.

Степан сказал горячо, уверенно:

- - Она - бедная, правда. Но лучше ее в деревне нет!

- Нет! Молчи, сопляк! - взъелся Глушак уже на Степана. - Не суй носа,

куда не просят!

- Так вы ж, тато, ни за что наговариваете!

- Ни за что! Я - ни за что? Слышали? - Глушак поправился, взглянул на

старуху: - Слышала?!

- Тихо ты, Халимонко! - попробовала успокоить жена. - Люди услышат!..

- И пусть слушают! Пусть все знают, какие дети у Глушака Халимона!..

Кого вскормил на своем хлебе! На радость себе!

Никто ему не ответил. И оттого, что все молчали и спорить было не с

кем, старик тоже утих. Но спокойствие, с которым он проговорил последние

слова, лишь сильнее подчеркивало твердость его ответа Евхиму:

- Об этой чтоб и не думал! На эту согласия моего отцовского не будет!

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Молчаливая война в Глущаковой хате, начавшаяся с того вечера, когда

Евхим объявил, что хочет жениться на Ганне, продолжалась несколько недель.

Ни старый Глушак, ни Евхим не начинали больше споров, но молчание, теперь

всегда царившее в хате, недоброе молчание и упрямые взгляды, которыми

иногда перебрасывались отец и сыновья, лучше всего говорили о непримиримом

расколе в семье.

Война, которую вели Глушаки, была войной нервов, войной терпения. И

надо сказать, что обе стороны - и ьвхим, горячо поддерживаемый братом, и

отец - вели ее со всем упорством, изо всех сил, веря, что другая сторона

одумается наконец, сдастся. Это молчаливое упорство больше всего

отражалось на матери-она то становилась на сторону мужа, то на сторону

детей, хотела и не могла примирить их и часто плакала тайком.

Казалось, мира в хате уже никогда не будет, но неожиданно упрямый

старик не выдержал, покорился.

- Пусть будет по-твоему, - помолившись, отойдя от икон, сказал он

Евхиму. - Не мне, а тебе жить с ней!..

Мать, услышав это, обрадованно взглянула на сына, будто хотела

порадоваться вместе с ним. Но Ьвхим даже не шевельнулся, - как стоял возле

зеркала, причесывая чуо, так и остался стоять.

Мать тоже перекрестилась:

- Славу богу!..

Она не осмелилась сказать больше ни слова, пошла с посудой к печи

несмело, осторожно, боялась лишним словом, неудачным движением разозлить

затаившегося старика.

- Чего молчишь? - бросил Глушак сыну.

- А чего говорить. Я сказал уже.

- Сказал! - Глушак не удержался, чтобы не упрекнуть: - Нету того, чтоб

как у людей - в хату добро нести!..

Так т- из хаты!

- Ничего из хаты не уйдет.

- Не уйдет! Пусти только одну голячку, так сразу набежит целая свора! И

не оглянешься, как размотают все!

Растащат в момент!

- Не растащат!..

- Не мог взять, как люди, - никак не успокаивался отец, - чтоб с добром

какую-нибудь!

Слушая отцовы жалобы и упреки, Евхим понимал, что старик уступил ему,

сдался, что сила и право теперь на его, Евхимовой, стороне. Нарекания

старика лишь больше выдавали его слабость. Понимая это, Евхим тоном

приказа прервал отца:

- Хватит уж! Лучше подумайте - кого сватами взять?

- Ага, правда! - несмело, но охотно поддержала Евхима мать.

- Сватов - этого добра - найдется!..

- А все же лишь бы кого взять - негоже!

- Возьмем не лишь бы кого!.. Сватами будут Прокоп и Авдотья, - сказал

отец, как говорят о деле уже решенном, и Евхим отметил про себя: старик

заранее обо всем подумал.

- А когда сватать? - спросил Евхим все тем же требовательным тоном.

- Не терпится больно? Перехватят, может?

- Перехватить не перехватят. Откладывать - не расчет!

- А, все равно! Хоть в эту субботу!

Старик надел шапку, потоптался в углу возле лавки в поисках чего-то, -

не нашел, зашагал к выходу. У двери задержался.

- Может, так и надо. Теперь все - не по-людски!..

Выходя, он сильно стукнул дверью.

2

Ганна увидела Глушаков с огорода, где убирала свеклу, - как

выпрямилась, держа бурак в руке, так и осталась стоять, не сводя

удивленных глаз со двора. С первого взгляда догадалась, поняла, зачем

пришли нежданные гости.

Да и как было не понять: Глушаки шли вдвоем, отец и сын, - Евхим,

наряженный в праздничную поддевку, блестел прилизанным чубом, старик

держался так важно, что издалека было видно - человек идет не по пустому

делу. И с ними хмурый бородатый молчун Прокоп и вертлявая Сорока Авдотья -

сваты не иначе!

Ганна видела, как на крыльце Сорока сказала что-то старому Глушаку, но

тот только кивнул, чтобы не задерживалась, заходила быстрее, и она,

напустив на себя вид человека бывалого и серьезного, - можете, мол, не

сомневаться, дело свое знаю, - уверенно направилась в хату. За ней вошли и

остальные.

Приход Глушаков со сватами так удивил Ганну, что она в первый момент

как бы не постигала смысла происходящего, спокойно наблюдала за всем. Но

потом она заметила на улице нескольких молодиц, что мигом слетелись к ее

хате, поглядывали на окна, переговаривались возбужденно, - увидела себя

как бы со стороны, под чужими взглядами, и ее стала одолевать тревога...

Пришли - надо что-то делать с ними, что-то сказать... Надо будет пойти в

хату, показаться, стоять перед ними... Перед сватами, перед старым Корчом,

перед Евхимом!.. Стоять, ждать, что надумают отец, мачеха, какую судьбу

определят ей!..

Чем яснее доходил до Ганны смысл того, что обрушилось на нее, тем

тревожнее становилось у нее на душе, - сватовство казалось все более

опасным, более грозным. Она не только не хотела этого неожиданного

сватовства, ей было теперь страшно подумать о том, чтобы выйти за Евхима,

которого она после случившегося в лесу - хотя ни за что не показала бы ему

этого - странно боялась! Особенно тревожило ее то, что Глушаки были не

обычные сваты, им не так легко дать гарбуз, проводить ни с чем, - с

Корчами в Куренях все считались, и отец и мачеха тоже...

Как же отвязаться от этих сватов, от беды этой, - чтобы отец понял,

похвалил ее, чтобы мачеха не осудила? Охваченная мыслями-тревогами,

взволнованная неизвестностью, пришедшей к ней вместе с Корчами, Ганна

стояла и стояла на огороде, опустив руки с закатанными рукавами, не