хмуро, не глядя на нее, стал приближаться.
Ганна насторожилась.
Когда Василь подъехал, Ганна увидела, что он не собирается
останавливать коня - говорить даже не хочет! Она ступила наперерез коню,
остановила.
Василь, как и прежде, не глядел на нее. Молчал. Помолчала и она,
обиженная, оскорбленная.
- Слышал? - спросила наконец с вызовом.
- Слышал...
- Значит, знаешь все? ..
- Знаю... - - Поверил?
- Дыма без огня не бывает...
- Ага, значит, было?
- А может, нет? - он не спрашивал, он был уверен.
- Так ты лучше знаешь!
- Лучше не лучше. Другие видели - сказали...
- Кто - другие? Кто - видел?
- А не все ли равно? Кто видел, тот видел...
Ганна не нашлась что сказать. От обиды, от злости на него в груди жгло,
мысли путались.
- Так, может, уже и не придешь? - спросила как бы с насмешкой.
Он немного помолчал.
- А чего ходить? .. Пусть другие теперь ходят!.. - Он скривился с
обидой и, заметила она, с отвращением. - Богатейка!
Корчиха!..
- Дурень!!
- Конечно, дурень. Все бедные - глупые. Корч - умный!..
- Умнее! В сто, в тысячу раз!
- То-то и крутилась возле него! И докрутилась!
- Не твоя забота! Не твоя беда! А мне, может, и ничего! Я, может, и
рада?!
Она обрадовалась, когда увидела; все же доняла, аж засопел от обиды.
Так ему и надо!
- А то говорят, - сказал он, будто споря с кем-то: - "Может, не по
своей охоте? Может, он силой?.." - Василь Хмыкнул. - Силой!
- По-хорошему, по согласию все было! - подтвердила она. И вдруг не
выдержала, сказала искренне, с болью, с угрозой: - Я этого тебе не забуду!
Припомню когда-нибудь!
Она отвернулась и пошла с дороги на гумнище. Василь и не взглянул на
нее, ткнул босой ногой Гуза в бок, подумал со злостью: "Ишь, еще грозится:
"Не забуду"! Обиделась еще!.. Сама такое выкинула, а еще обижается!.."
Он не заметил, как конь прошел загуменную дорогу, как свернул на
приболотье. Вспоминал слово за словом разговор с ней, то, что говорил
Зайчик Иван, заглянув к нему в гумно: "Не первый раз это! Давно уже
снюхались, только что не видел никто... Еще как ты в Юровичах сидел,
началось! .."
"Вот хитрая! - вспоминались Зайчиковы рассуждения. - И с ним крутила, и
тебе голову дурила. Думала, видно, если не тот, так этот!.." Когда
вспоминал это, сердце жгла обида: а он верил ей, верил всему, что она
говорила! Говорила - поганый Корч, посмеивалась даже, а сама тем временем
метила в Корча, крутила с ним. Замуж, не иначе, собиралась...
"По-хорошему, по согласию все было!" - пришли ему на память Ганнины
слова, и он злобно плюнул: и с ним, с Василем, обнималась да целовалась, и
с другим тоже "по-хорошему, по согласию"! И еще обижается! Еще угрожает!..
Сучка ты, настоящая сучка, не что иное!.."
Стреножив Гуза на кочковатом приболотье, Василь махнул уздечкой на
коня, отогнал его немного и уже привычным спорым шагом направился в
деревню, как вдруг трезвое, досадное воспоминание остановило его: спешить
сегодня некуда. В другие вечера спешил он к ней.
Он постоял, подумал: лучше бы в Курени не идти совсем.
Остаться тут, на приболотье, накрыться свиткой и уснуть, забыть обо
всем на свете. Он хмуро повел глазами по знакомым темным крышам,
непроизвольно задержал взгляд на острых очертаниях деревьев на краю улицы
- то были Чернушковы груши, - и уже не гнев, не злость, а сожаление,
теплая боль легли нечаянно на душу. Боль потери. Она уже не его, она -
чужая. Он потерял ее. Он один, совсем один.
"Ну и пусть! - как бы возразил он себе, своему сожалению.-Есть о чем
горевать! Кто она мне такая? Погулял, постоял возле хаты ее - и все. Мало
ли с кем постоять можно - девок в деревне вон сколько!
Все равно никакого толку не было б от этого стояния.. t Не пара она мне
все равно. Только и добра того, что красива, - но разве из-за той красоты
жить будешь лучше, станешь богаче!.. Есть о чем горевать - захочу, завтра
хоть с Маней Прокоповой загуляю. Не ей, не Ганне, ровня: чтото привезет в
хату. Земли возле цагельни, может, перепадет немного..."
Да, жалеть было нечего, Василь это знал. И все же горечь утраты - как
это ни странно - не исчезала. И хоть девчат много было, и даже лучше, чем
Ганна, не исчезало ощущение одиночества. И было тоскливо смотреть на
темные знакомые крыши, и не хотелось идти домой. И не пошел бы. Но помнил:
там глаза просмотрела, ждет мать, дед Денис прислушивается, не слышны ли
его шаги. И Василь невесело поплелся в деревню.
Старый Глушак, скрытный, надутый, молчал весь ужин; только закончив
есть, помолившись, бросил на Евхима грозный взгляд.
- Долго еще это будет?
- Что?
- По девкам долго будешь бегать?
- Разве уж и подойти нельзя?
- Подойти! Слишком близко подходишь, жеребец гулящий!
Евхим промолчал, чтобы не разгневать старика, больше всего не
терпевшего возражений, но Глушака молчание сына рассердило, кажется, не
меньше. Старик просипел от злости:
- Бегаешь, пока не принесет в подоле байстрюка! На потеху отцу и матери!
У Евхима внутри похолодело: "Узнал о Хадоське! Не иначе! .. Сказал
кто-нибудь или, может, сама расплакалась!.."
Пряча настороженный взгляд в ожидании, что будет дальше, Евхим
проговорил сдержанно:
- А вы не слушайте всего, - мало кто чего наплетет...
- Правду говорят! - обрезал его старый Глушак. - Сам знаю!
Его грубый тон - "Как с батраком говорит!.." - разозлил Евхима:
- Так, может, вы больше меня самого знаете?
Глушак странно, судорожно глотнул, будто хотел и не мог проглотить
что-то, - даже морщинистый, сухой кадык напрягся. Грозно крикнул:
- Женю!!
Евхим почувствовал, как в нем растет злое упрямство - Можете женить.
Только не кричите, как на батрака!
- Сейчас же!
- Можно и сейчас. Мне все равно... Я и сам думал уже...
Мать, прибиравшая после ужина посуду и внимательно, с тревогой
следившая за их разговорами, обрадованно откликнулась:
- Пора! Слава богу, взялся за ум! - Было видно, ей очень хотелось
погасить спор, - похвалив сына, она тут же ласково поддержала мужа: - А то
и в самом деле, до каких пор слушать отцу сплетни эти, что Евхим то да
Евхим это?
Думать да переживать за тебя на старости!.. - Она тут же посоветовала:
- Матруну Хвелькову из Олешников! Приданого сундук полный! Корову дают!
Хвельчиха сама говорила!..
- Постой! Раскудахталась! - прервал ее Глушак. Он уставил
пронзительные, хорьи глаза на Евхима. - Значит, надумал?
- Надумал...
Глушак готов был уже помириться с сыном, но Евхим, как бы стараясь
уклониться от преждевременного примирения, предупредил:
- Женюсь. Только - одно...
- Что?
- Только - чтоб на той, на ком хочу!
Глушак насторожился:
- Так, может, выбрал уже?
- Выбрал.
- Ага. - В хате стало тихо. Глушачиха возле припечка, Степан за столом
глядели то на одного, то на другого. - Теперь такие порядки, что слушать
родителей не обязательно! Лишнее - слушать родителей!.. Кого же выбрал?
Отцов взгляд ждал, требовал и вместе с тем заранее осуждал, и Евхим,
хоть мысленно был готов к этому разговору, неожиданно почувствовал, что
боится его. Он, однако, отогнал боязнь, - как делал обычно, тяжелый узел
разрубил сразу:
- Ганну!..
- Какую?
- Чернушкову...
Глушак не поверил:
- Чернушкову?
- Ее.
Глушак взглянул на сына как на сумасшедшего. Рука сама собой поднялась,
