ЛЮДИ НА БОЛОТЕ

ПОЛЕССКАЯ ХРОНИКА

Авторизованный перевод с белорусского Мих. Горбачева

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Хаты стояли на острове. Остров этот, правда, не каждый признал бы

островом - о него не плескались ни морские, ни даже озерные волны: вокруг

гнила кочковатая трясина да шумели вечно мокрые леса.

Деревня лепилась к берегу острова - плетни огородов кое-где по кочкам

взбегали на приболотье. С другой стороны, на север, болота немного

отступали, даря людям песчаное поле. Отступали болота и на западной

стороне, где зеленели или желтели до самого леса поля, тоже скупые,

неблагодарные, хотя и менее песчаные. С юга болота снова подбирались к

замшелым соломенным крышам, но отсюда больше всего поддерживалась связь с

внешним миром и тут по трясине была настлана дорога. Что это за дорога,

можно судить хотя бы по тому, что ездили по ней смело только в морозную

пору, когда и непролазная трясина становилась твердой, как ток, или летом,

когда болото подсыхало.

Большую часть года остров был как бы оторван от других деревень и

местечек. Даже в ясные дни редкие газеты или письма от сыновей и братьев с

трудом доходили сюда в торбе полешука - кому приятно было месить грязь без

особо важной на то причины, - но и эта непрочная связь с землей при каждом

затяжном дожде легко рвалась. Осенью и весной связь эта прекращалась на

долгие месяцы: трясина, страшно разбухавшая от мокряди и разводья,

отрезала остров от окружающего мира прочнее, чем самые широкие разливы.

Много дней люди жили как на плоту, который злая непогода оторвала от

берега и унесла в море, - надо было ждать, когда попутный ветер пригонит

его к земле.

Но такое положение тут никого не пугало, жителям острова оно казалось

обычным. Они знали, что со всех сторон, вблизи и дальше, лежат такие же

островки среди бесконечных болот, диких зарослей, раскинувшихся на сотни

верст, с севера на юг и с запада на восток. Людям надо было тут жить, и

они жили. Нудные дожди, которые месяцами лили на мокрые стрехи, холодные

ветры, что яростно били в замерзшие глаза-окна вьюгами, тёплое солнце,

встававшее в погожие дни над ольховыми рощами, - все видело этот остров

озабоченным, в непрерывной, каждодневной суете.

Люди всегда были чем-нибудь заняты: утром и вечером, летом и зимой, в

хате, на дворе, в поле, на болоте, в лесу...

И в это июньское утро, когда солнце брызнуло своими первыми лучами

из-за вершин Теремосского леса, над хатами уже вились утренние дымки, в

раскрытых хлевах там и тут слышалось дзиньканье молока о подойники,

добродушные и строгие окрики женщин. В нескольких дворах эти звуки

перебивал чистый клекот железа - косцы отбивали молотками косы, готовились

идти на болото. По пустой улице с торбой через плечо, оставляя босыми

ногами темный след на выбеленной росой траве, шел, размахивая длинным

веревочным кнутом, полусонный парень-пастух. Время от времени он звонко

щелкал кнутом и хрипловатым голосом покрикивал:

- Ко-ро-вы!.. Ко-ро-вы!.. Ко-ро-вы!..

Голос его после сна был слабым, напрягаться парню не хотелось, и он как

бы помогал себе ленивым, но звонким щелканьем кнута. Ворота дворов быстро

открывались, коровы медлительно, со шляхетской важностью, сходились в

стадо, оно пестрело, ширилось во всю улицу, наполняло ее мычанием. Когда

пастух дошел до края деревни, в воротах последнего двора показалась бурая,

с белой лысинкой корова, которую подгоняла хворостиной чернявая девушка.

Подогнав корову к стаду, девушка быстро возвратилась в дом, но не

успело стадо скрыться, как она уже с деревянным ведром в руке снова

появилась во дворе. Она подошла к колодезному срубу, который другой

стороной выходил на соседний двор, зацепила дужку ведра за очеп. Журавль

быстро стал опускаться вниз, радостно заскрипел.

Набрав воды, девушка привычным движением хотела потянуть очеп и вдруг

остановилась. Наклонившись над колодцем и придерживая рукой очеп, чтобы он

не качался, девушка стала смотреть вниз, ожидая, пока вода успокоится.

Она, видно, хотела поглядеться в воду, но из хаты послышался недовольный

крик:

- Ганно-о!.. Где ты, нечистая сила?!.

- Я сейчас!.. Уже несу!..

Девушка заспешила, торопливо сняла ведро с очепя и, расплескивая на

песок воду, направилась к хате...

На соседнем дворе, около гумна, хлопотал возле телеги бородатый, в

длинной полотняной рубашке дядька - квачом с дегтем, маслено

поблескивавшим на солнце, смазывал оси. Рядом с ним, привязанный к забору,

стоял неуклюжий, головастый конь и лениво искал что-то в траве... На

другом дворе женщина несла корм свинье и подсвинку, визжавшим так

пронзительно, что визг этот на время заглушил все остальные звуки

куреневского утра.

- Тихо! Нет на вас угомону! - крикнула женщина, подавая корм, на

который животные набросились сразу, отталкивая один другого и кусаясь.

Особенно усердствовала свинья, и женщина поискала глазами палку, чтобы

утихомирить ее, отогнать от подсвинка. Но палки не было, и женщина сердито

толкнула свинью потрескавшейся ногой, пригрозила: - Вот я сейчас тебе!..

С каждой минутой Курени все больше наполнялись людскими голосами,

движением - на одном дворе мать звала сына, на другом плакало, заливалось

слезами не вовремя разбуженное дитя. Во двор около липы пожилой человек

вел коня, со двора напротив выгоняли поросят, и за ними покорно брело

замурзанное дитя с опущенными по-стариковски плечами...

Из хаты, стоявшей недалеко от той, где девушка брала воду, потягиваясь,

вышел на крыльцо парень с хмурыми заспанными глазами, с взъерошенной не то

русой, не то темной чуприной, с упрямо сжатым ртом.

Мать пожалела будить его раньше. Но и теперь просыпаться было ему

нелегко, - когда она, будила, в дремотном сознании его переплетались и

картины прерванных странных видений, и слова матери, и назойливый клекот

аиста... Жмурясь от солнца, Василь вспомнил об этом клекоте, прислушался:

кто-то близко отбивал косу - клё, клё, клё. В голове шевельнулась

равнодушная мысль, - видно, это и были те звуки, которые в полудреме он

принял за клекот аиста.

Вспомнились слова матери: "Вставай, сынок... Поднимись, все уже

встали... Поздно будет..." Он взглянул на солнце - высоко ли оно стоит - и

на миг ослеп от его блеска.

Василь сразу ожил, заторопился - солнце, как ему показалось, поднялось

высоко.

"Не разбудила по-людски! Когда все вставали! - подумал он недовольно,

даже рассерженно, и тут же, обеспокоенный, спустился с крыльца. - Коня

надо быстрее привести! .. А то выберешься позже всех из-за этой матки!..

Стыдно будет!"

Он бросился к приболотью, где возле ольшаника пасся стреноженный конь.

Когда же въехал во двор, увидел сутуловатого, с желтой лысиной деда

Дениса, суетившегося около телеги. Дед несколько дней назад, ловя рыбу,

промок и простудился, вчера пластом лежал на печи, а сегодня - на тебе,

тоже поднялся.

- Уже поправились?-бросил Василь, соскочив с коня.

- Эге, поправился! - уныло покачал головой дед. - Словно дитя, которое

впервые встало на ноги...

- Так легли бы пошли!

- Улежишь тут! В этакий день! - Дед провел худой рукой под пузом коня.

- Неплохо наелся!

- Наелся.

Василь привязал коня к смазанной еще с вечера телеге и вошел в хату;

мать стояла у печи, помешивала в ней кочергой Услышав сына, не