выпуская черного, в земле, бурака.

Она увидела, что из хаты вышел, идет к ней отец, невольно взглянула в

ту сторону, где жил Василь. В эту минуту она, казалось, забыла

оскорбительный спор, готова была простить все, - таким дорогим увидела

вдруг берег, от которого отрывало, несло ее куда-то злое течение. Вечера с

болотными туманами, влажная изгородь, нетерпеливое тепло его объятий!..

Но на Василевом дворе никого не было.

Отец подошел тихо, растерянный, с минуту молчал, не знал, как начать.

- Кинь бураки да приберись... Сваты там... - Он не сразу добавил: -

Корч и его Евхим...

Ганна не ответила. Отец посмотрел на нее с любовью, с участием,

вздохнул:

- Сидят за столом... Тебя ждут...

Он говорил так, что она чувствовала - жалеет ее и сочувствует ей, но не

знает, что посоветовать, как помочь.

Лихо его знает, что принесет дочери это богатое родство, о котором и не

думалось и негадалось, - как оно там будет у них с корчовским парнем? На

счастье или на беду?

- Не хочу я... - искренне сказала Ганна.

- Боишься?

- Не хочу... Не хочу идти...

- Вот же привалило оно!.. - как бы про себя, задумчиво проговорил отец.

- И если бы кто другой, а то ведь - Корчи!..

Ганна, всегда тонко чувствовавшая настроение отца, заметила: за

заботливым раздумьем о ней скрывалась горделиво - довольная мысль -

завернули, кланяются, просят богатеи! Есть, значит, и у него клады не хуже

сундуков Корчовых!

- Так что ж делать? - будто попросил он совета. - Что сказать?

- То и скажите, что думаю.

- Не согласна, значит?

Но он не двинулся с места, чтобы передать ее слова сватам. Тяжелое

раздумье по-прежнему владело им.

- А может, оно... и ничего? А?.. Может, мы напрасно это? .. Евхим

хлопец такой... любая за него...

Он не столько советовал или высказывал свои мысли, сколько спрашивал.

Чернушка увидел - Ганна не согласна, нетерпеливо глянула на него, понял,

что она не хочет слушать, и вмиг оборвал рассуждения. Неловко, словно

чувствуя себя виноватым, вздохнул:

- Эх, если б знать, как оно потом обернется!..

Ганна ничего не сказала, она заметила: из хаты выбежала мачеха,

решительно двинулась к ним. Еще издали было видно: мачеха разгневана.

- Ты что ж это? Кинул гостей - и ни слуху ни духу!

Звать пошел, называется! - Она перевела дыхание, напала на Ганну: - И

ты хороша! Таких сватов ждать заставляешь!

- Может, бежать надо было навстречу?

- Бежать не бежать, но и строить из себя нечего!."

Радоваться бы надо! Такое счастье!

- Уга, счастье!

- Счастье! Первые хозяева на деревне!.. Пускай теперь и пишут, что

голодранцы - власть! Пускай пишут!

А богатеи были и будут первые!..

- А мне что с того? Первые или последние... Были б по сердцу...

- По сердцу? Голым жить, с перцем есть! Захотела чего!.. Да разве Евхим

- не по сердцу? Да есть ли в Куренях хоть одна, чтоб не сохла по нему!

Которая не хотела бы, чтоб к ней пришел!

- Видно, есть.

- А если есть, то - дура! Потому что никто другой не ровня ему! И в

Олешниках нет такого! И в Глинищах! Нигде!.. Проживешь век - горя не

узнаешь! В молоке да в масле купаться будешь!

Ганна чувствовала, как горячий шепот мачехи рассеивает отцову

нерешительность, сомнения, - старая хорошо знала, что надо делать теперь,

знала даже, что и как будет завтра.

- Ты вот не любишь, когда я про Дятлика говорю. Так я и не буду! Только

вот скажу, - если на то пойдет, если он и приведет сватов и ты выйдешь за

него, все равно счастья не видеть тебе! Не будет его!

- Будет или не будет, один бот знает!

- Не будет! Вот помянешь мое слово! И сама бы должна знать! - наступала

мачеха, не переводя дыхания и не давая слова сказать Ганне. - Что ему,

босоте горькой, надо прежде,всего? Красоту, может, твою? Чтоб смотреть,

как на икону? Ага! Очень рад будешь красоте, когда изголодаешься!.. Сундук

хороший - вот и вся красота, какая нужна ему!..

- И все вы знаете! - сказала Ганна пренебрежительно, стараясь не

поддаваться уговорам мачехи: знала, как много в ее словах правды.

- А то, может, нет?! - снова ринулась в наступление мачеха - Может,

нет?! Может, по красоте твоей сохнет!..

Чего же он тогда крутить начал? То от двора нашего не отходил, глаз не

спускал, а то - и смотреть не смотрит! За версту обходит!..

Мачеха заметила, как при этих словах недобро потемнело Ганнино лицо

(дошло-таки наконец, в самое сердце попала!), - испуганно, боясь чересчур

разозлить, переменила тон, проговорила успокоительно:

- Ну ладно, ладно! Не буду, если не нравится!.. Про нас, про батька

подумала бы!.. Как ему доживать век, в нищете?.. Не молодой уже, не та

пора, когда работать мог, ни дня ни ночи не зная. Покосит сено до полудня,

так спина - крюком, неделю потом стонет. Сноп вилами поднимет - руки, как

ветки сухие, дрожат. Скоро уже и совсем на печь ляжет - кто корочку подаст

старику? ..

Отец отозвался с упреком:

- Ну, от бо завела!

- Завела! Правду говорю!.. И про братика, про Хведьку, не грех

подумать! Все-таки не чужой тебе - батькина кровь, родная!.. Делить, если

что случится, примак там или кто пристанет, - нечего! Земельки - ладонь...

Да и та...

Не тебе... говорить!..

Мачеха не закончила, губы ее горько скривились: ах, что говорить этой

каменной девке, у которой ни жалости к родителям, ни заботы о себе! Она

отвернулась, закрыла глаза краем платка, худые плечи ее задрожали...

- Ну вот, этого еще не хватало! - поморщился отец, который терпеть не

мог слез. Он хмуро и нежно тронул Ганну за локоть: - Идем уж! Покажись! "

Ганна бросила бурак, вытерла руки о подол юбки. Молча пошла с огорода.

3

Она потом не раз вспоминала это в?емя, вспоминала с болью и щемящим

сожалением. Думала, болела душой:

как много горя приносит иногда человеку один какой-то шаг. И как

человек делает такой шаг покорно, будто слепой, - будто не видит всего,

что несет ему этот шаг. Ступает на кочку и не ждет, не гадает, что она не

выдержит, топь прорвется и поглотит человека...

Твердость - разве у Ганны не было ее? Но какая тут твердость может

быть, если не знаешь, зачем она? Твердость тогда говорит в человеке, когда

он знает, что, хоть и заставляет невзгода, чего-то не надо делать. Тогда

твердость крепчает, рвет путы этой невзгоды. А какая твердость могла быть,

если казалось, что хоть все и нехорошо, но лучше не будет, - такое уж

счастье выпало!

Разве же не такое было у нее, у Ганны, положение тогда? Была ли у нее

ясная надежда - уверенность, за которую надо было держаться, к которой

надо было идти наперекор всему? Василь... Так разве не казалось ей тогда,

что с ним все непрочно, ненадежно, и не только потому, что отвернулся, но

и потому, что - чувствовала сама, сердцем знала - не такая нужна ему, как

она, - с сундуком, богатая нужна! И сам он - разве не знала лучше мачехи -

другую хотел бы, не бесприданницу! Мачеха правильно угадала - самое

важное, самое больное задела!..

А разве все остальное - не за то было, что так и надо, что судьбой,

богом это, видно, предназначено? Разве ж - правда - не время было от

отцовского хлеба отходить, разве ж - правда - не надо было и об отце

подумать? Может, и правда легче будет ему и Хведьке, если она к богатым

перейдет?..

Не очень по душе ей Евхим, но разве, правда, не первый жених на

деревне? Разве другая, правда, отказалась бы от него? Почему было не

поверить извечной мудрости: стерпится - слюбится, мил будет? Кто тогда