товарища Башлыкова, а товарищ Зубрич - отрицательного: тех больших ошибок,

которые допустил товарищ Башлыков.

Вскрывая эти опасные ошибки, Галенчик снова подошел к тем вопросам,

которые не дал ему выяснить до конца председатель комиссии. Доказывая, как

вредно для партии то, что он вскрывал своими вопросами, Галенчик выправлял

не только линию Башлыкова, а вместе и линию тех партийцев, которые берут

такую линию под защиту. Галенчик умышленно не назвал фамилию председателя,

он, как видно, и так знал, что все поймут, кого он предупреждает. Белый

слушал его терпеливо, не перебил ни разу, и Галенчик снова вернулся к

Башлыкову: товарищ Башл-ыков должен учесть, должен помнить, должен не

забывать всего, что ему было здесь сказано. Таким же тоном Галенчик и

кончил:

- Товарища Башлыкова можно оставить в партии, но указать на те

недостатки, которые были здесь вскрыты...

Вышло так, что Белый, выступивший последним, будто просто поддержал

предложение Галенчика. После нескольких спокойных, деловых слов

председателя Башлыков сошел по ступенькам вниз, в зал.

2

Белый вызвал Апейку. Когда Апейка подошел к столу, Белый спокойно,

буднично взглянул, попросил рассказать биографию.

Апейка повернулся и увидел привычное: зал, людей, что ожидали его слов.

И от этого привычного почувствовал себя вдруг очень спокойно. Спокойно,

ровно рассказал о жизни своей, ответил на вопросы.

Его немного удивило что-то непонятное, угрожающее в тоне, которым

Галенчик сказал:

- Я предлагаю прочитать компрометирующие материалы, которые поступили

на товарища Апеньку.

Тогда Апейка подумал, что Галенчик случайно неправильно произнес его

фамилию; Апейка больше обратил внимание на недобрый, какой-то злорадный

блеск в черных пронзительных глазах. По этому блеску Апейка понял, что ему

угрожает опасность. Догадался, что опасность - в записках.

Он с настороженностью смотрел, как Белый выбирал из папки, перечитывал

бумажки. Подготовился невольно к плохому. Однако первые записки никакой

опасности не предвещали. Кто-то даже писал, что "комшшментирующих

материялов на товарища Апейку можно написать много", так как он "такой

партиец, что у него пусть бы все учились". Другой писал, что его незачем

чистить, потому что он свой и все его и так знают. Были записки, в которых

выражали недовольство порядками в районе. Две из них были написаны, может

быть, теми же людьми, которые писали и Башлыкову:

в одной жаловались, что не хватает соли или керосина, в другой - что

притесняют верующих. Вдруг одна - вот оно! - мазнула грязным намеком:

"Почему товарищ Апейка скрывает, что настоящая его фамилия не Апейка, а

Апенька? Не потому ли, что известный мироед-кулак Апенька - его род-"

ной брат?" Потом еще одна, такая же глупая и злая: "Пусть скажет,

сколько съел кулацкого сала?" Однако самая пога"

ная была последняя: "В партийную комиссию. Прошу заявить на собрании.

Может ли занимать важный советский пост такой человек, как Апейка, который

сросся с кул-аками и сам фактически является их пособником и защитником?"

В зале, когда Белый читал последние записки, поднялся такой шум, что

Белому приходилось прерывать чтение и посматривать в расшумевшиеся

потемки. Кто-то крикнул хрипло и сильно: "Брехня!" Его поддержали, среди

мужских степенных голосов - несколько возмущенных женских. Апейку эти

голоса успокаивали и ободряли. Но тревога не проходила: удар был тяжелый,

опасный. И все же Апейка старался не выдавать волнения: не только потому,

что на него смотрело столько глаз. Где-то там, среди добрых, приязненных,

помнил он все время, следили глаза, которые жаждали ему беды и боли.

- Почему я Апейка, а не Апенька, - заговорил он как можно спокойнее, с

достоинством, - об этом лучше спросить у того пьяного попа, который

записывал меня в метрическую книгу... - Кто-то засмеялся, другие

поддержали сочувственным говорком. Апейка понял, что тон взят правильный:

заговорил снова с той же спокойной насмешливостью: - А как я скрывал, кто

мой брат и кто мой отец, - так это неизвестно только тому, кто писал

записку... Хотя, - Апейка будто одумался, - он, наверно, знает это лучше

других...

Опять засмеялись, кто-то крикнул, невесело, даже угрожающе: ч

- Знает!

Апейка переждал шум, сказал коротко, твердо:

- Сала у брата я не брал. Не брал и, значит, не ел.

Ни одного фунта. И брать не думаю. - Эти слова его также шумно

одобрили..Он помолчал, подумал. - Что касается третьего вопроса, то, -

Апейка глянул на Белого, - он, можно сказать, не ко мне. Этот вопрос - к

комиссии.

Белый кивнул, что согласен с ответом. Спросил зал, какие к товарищу

Апейке вопросы. Постоял, обвел взглядом зал.

- Что тут спрашивать! Знают все.

- Свой человек!..

Белый терпеливо подождал. Постучал карандашом по графину. Говор притих.

- Кто хочет выступить о товарище Апейке?

- Выступления здесь ясные! Хороший человек!

- Справедливый!

Белый, прищурив глаза, вгляделся: кто там говорит?

Встал мужик, крупный, широкий, в расхристанной поддевке.

- Это я сказал! - Апейка узнал: "Сопот, рабочий с мельницы". Белый

попросил его выйти к столу, но Сопот только повел плечом. - И тут хорошо.

Среди народа. Удобней...

Дак вот говорю: хороший человек! Хороший, обходительный! .. Словом,

партейный!.. Вот и все!

Мужик глянул на Белого, на Апейку, степенно, с достоинством сел. Белый

снова спрашивал, кто еще скажет; снова был шум, слышалось: "Что тут

говорить попусту!", "Ясно все!", "Свой человек!" Тогда поднялась, немного

постояла, потом медленно пошла к столу Михаленко Ольга, смуглая, черная,

как цыганка, швея из артели. Апейка хорошо знал ее: она была секретарем

комсомольской ячейки артели, не раз приходила к нему. Совсем недавно

возмущалась в его кабинете, что заведующий артелью и кладовщик разными

махинациями наживаются на чужом труде, воруют, пьянствуют. Была еще - тоже

совсем недавно - с просьбой: добивалась денег на ленинский уголок. Тихая,

она запомнилась Апейке и какой-то, необычной при этой тихости, твердостью,

упорством. Несмелая, похожая на цыганку, девушка эта судила все строгой,

неизменной мерой требовательной совести.

Она и тут заговорила тихо, как бы несмело, однако стой верой в свою

правоту, которая заставила всех слушать.

- Тут читали записки, в которых товарища Апейку как бы виноватят в том,

что у него плохой брат. И еще делают такой намек, что, имея такого брата,

можно ли занимать место в райисполкоме. Я не знаю, кто это писал, но по

тому, что он написал, видно: человек он злой. Человек, который ищет, за

что ухватиться, чтоб втоптать нашего председателя в грязь. Втоптать ни за

что ни про что! - Она будто не слышала одобрительного гула в зале: жила

одним своим волнением - высказать все, до конца. - Конечно, яблоки с одной

яблони недалеко падают. Это правда. А люди каждый живет своим разумом, у

каждого своя дорога. Брат брату, говорят, по несчастью друг. Это все равно

как для сегодняшнего собрания сказано: такой брат, как у нашего

председателя, - это правда, несчастье. Да еще если про того брата

напоминают тебе, если его привязывают на шею, чтоб утопить тебя. - Она

переждала говор, заявила убежденно: - Надо не искать, кого б еще

привязать, а надо поглядеть - кто сам тот, кого собрались чистить. Какая у

самого у него душа, или это душа большевика, или - кулака, спекулянта. У