делает! Ви спит! Ви - оппортунисты! Ми будем говорит с вам на бьюро!"

Товарищ Башлыков молод. Это верно. Потому товарищ Башлыков особливо надо

учиться. Вот что надо! Надо учиться говорить, как большевик большевику.

Как товарищ одной партии. Как гражданин гражданину.

Как советский партийный работник. Секретарь райкома не должны бояться.

Секретарь райкома партии большевиков должны любит. Народ должен любит,

партийцы должны любит. Секретарь должен быть чуткий, внимательный. Любит

должны его. Этого нет. Учиться товарищ Башлыков надо.

Он говорил так искренне, убежденно, что весь зал молча ловил каждое

слово. Впечатляла, видно, и та открытость, смелость, с которой он говорил

правду самому Башлыкову, не думая совсем о том, что может быть после.

Апейку эта открытость и смелость не удивили, он только думал с похвалой,

как хорошо то, что он, Гайлис, говорит в глаза Башлыкову и именно здесь, в

эту минуту; видел, как багровел, как сдерживал себя не очень охочий до

подобных уроков секретарь. "Слушай, слушай, - невольно думал Апейка. -

Учись..."

Гайлис легкой походкой сошел в зал, как человек, который сделал то, что

должно, сел на свое место, во втором ряду, недалеко от Апейки. Апейка не

оглядывался, но чувствовал, что на Гайлиса смотрят с уважением - в зале

еще тихо, ни одного возгласа. В тишине этой и послышалось:

- Разрешите мне слово!

К столу шел Зубрич. Вскочил на одну ступеньку, на другую, глянул в зал,

однако говорить не спешил. Подождал внимания.

- Я - беспартийный, - обратился он к комиссии. - Но я тоже хочу

сказать. Поскольку мнение беспартийной массы, как мне известно,

небезразлично для комиссии. Голос мой, как человека непартийного, может

быть, и не так много значит, однако я могу тоже внести свою долю для

выяснения истины. И, таким образом, по этой хотя бы причине я чувствую

обязанность сказать свое слово. - Он повернулся к залу, помолчал минуту и

заговорил, отчетливо, сильно: - Я должен сказать открыто, - не буду

скрывать, - товарищ Башлыков со мной также не церемонился. Мне, насколько

я помню, он также не только не подавал руку, но и, случалось, говорил

слова не менее крепкие, чем товарищу Гайлису. Случалось, было такое,

скрывать нечего. Я буду говорить открыто. - Он бросил взгляд на Башлыкова,

который настороженно следил, к чему все это

Апейка также смотрел с интересом из зала, из первого ряда; правда, с

интересом особенным: неприятен и не совсем понятен ему был этот человек, с

которым приходилось работать близко уже не один год И подхалим и не

подхалим - что-то худшее: противная, какая-то скользкая тварь.

Чего ради он вылез здесь, с каким намерением?

- Я не друг товарищу Башлыкову. Ни он ко мне, ни я к нему не питали

особой симпатии Будем говорить открыто.

Но я люблю правду. И вот эта правда заставляет меня не молчать,

говорить. Я с товарищем Башлыковым встречался не раз, видел его со

стороны, слушал и могу сказать, что знаю товарища Башлыкова неплохо. Знаю

как руководителя, знаю как человека, как партийца. Я знаю товарища

Башлыкова, - голос Зубрича зазвучал сильнее, приобрел как бы

торжественность. - И потому я скажу открыто, не могу согласиться с

товарищем Гайлисом. - Зубрич осилил шум в зале. - Не могу! Товарищ

Башлыков чрезвычайно энергичный, деловитый руководитель! Очень чуткий к

людям. - Он снова преодолел шум. - Да, очень чуткий! Я согласен, что он -

строгий, требовательный, но он вместе с тем и чуткий. Здесь нет никакого

противоречия: его строгая требовательность и есть не что иное, как

настоящая чуткость. Деловая. В наше время, когда классовая борьба так

обострилась, когда сам закон классовой борьбы требует держаться всегда

начеку, бдительно смотреть вокруг, нельзя быть чутким и не быть

требовательным. Не понимая этого, нельзя правильно понять товарища

Башлыкова. - Тут Зубрич умолк и дальше заговорил уже тише, мягче, однако с

той же проникновенностью в голосе: - Я обязан ответить и еще одному

оратору.

Вот здесь спрашивали, работал ли товарищ Башлыков в сельском хозяйстве.

Мол, знает ли сельское хозяйство. Могу сказать: знает. Как специалист,

который часто встречается с ним именно в этой области, говорю: знает. И

что еще более важно: знает душу крестьянина, знает, чем он, крестьянин

наш, как говорят, дышит! Я могу сказать с полной ответственностью, что

партия не ошиблась, прислав такого работника укрепить руководящее

партийное ядро! Хороший руководитель, настоящий большевик! Такое мое

беспартийное мнение!

Кто-то крикнул: "Правильно!", несколько человек зааплодировали. И

Зубрич сошел, как человек, который также честно исполнил свой долг. Снова

в зале переговаривались, и тому, кто вышел за ним к столу, пришлось ждать,

пока председатель комиссии успокоит зал. Звонкоголосый, решительный,

уставясь в зал упорным взглядом, Костик Кудрявец со всем своим пылом

ринулся разносить то, что сказал Гайлис, что выкрикивали из зала. Он

заявил всем, что принципиально согласен с тем, что говорил товарищ Зубрич;

что он вообще не понимает, как можно сомневаться, что товарищ Башлыков

больше чем кто другой достоин быть в большевистской партии...

В зале снова притихли, когда председатель комиссии спросил у тех, что

сидели рядом, какие есть вопросы. Березовский сказал, что вопросов нет,

все ясно. Ясно ему, знал Апейка, было не только из того, что он услышал

здесь, но и из того, что ему известно было еще до собрания: комиссия

работала в местечке уже более двух недель. Не охотник до лишних

разговоров, он, видать, считал, что нечего спрашивать попусту, где все

понятно, когда, ко всему, впереди еще столько нелегкой работы. Галенчик

же, строго перебирая что-то в памяти, в раздумье помолчал. Зал следил за

ним, ждал. Пошел шумок.

- Почему у вас такой малый процент рабочей прослойки? - нацелился

Галенчик в Башлыкова.

Башлыков ответил, что в районе очень мало рабочих - только на мельнице

да в артелях. Однако Галенчика это не удовлетворило. Он не только не

скрывал, он всем показывал, что недоволен ответом. Нижняя губа его была

выразительно оттопырена. Он покрутил головой: как такое можно говорить?

Мало рабочих? Один за другим начал бросать вопросы: сколько всего артелей

в районе, сколько в районе всего рабочих, сколько из них в партии? Чем

дальше, тем больше:

почему в партии оказались элементы из зажиточной прослойки, элементы с

темным прошлым, элементы, которые снюхались с классово чуждыми элементами?

В то время когда рабочая прослойка не росла? Башлыков отвечал сначала

терпеливо, потом, Апейка заметил, стал злиться, возмущаться вопросами, что

выглядели как несправедливые обвинения.

- У меня есть вопрос, - перебил наконец Галенчика Белый. - Я хотел бы,

товарищ Башлыков, - заговорил он мягко, дружески, - чтобы вы рассказали

конкретно, фактами - как вы работаете с крестьянами? Как вы убеждаете их,

что колхозы - единственный путь к лучшей жизни? Что вы, как секретарь

райкома, делаете, чтоб организовать крестьян в колхозы?..

Башлыков, отвечая, снова почувствовал себя спокойно и уверенно. Белый

слушал его внимательно, кивал в знак согласия, одобрял, помогал

направляющими вопросами. Все же Башлыкову пришлось еще перетерпеть

несколько минут: Галенчик, который жаждал снова заявить о себе, взял

слово. Стоя за столом, обводя глазами зал, он начал с того, что поправил

всех выступавших. И товарищ Гайлис и товарищ Зубрич, сказал он, говорили

односторонне: товарищ Гайлис не отметил того положительного, что есть у