– А год? – спросил пастор. – В каком году это было?

– Я не понимаю вопроса, пастор.

– В каком году это произошло? Как вы измеряете время?

– В шестьдесят восьмом году Третьего Ренессанса.

– Нет-нет. Я не это имею в виду. В каком году Господа нашего?

– О каком господе вы говорите? В теперешние времена так много господ…

– В каком году от Рождества Христова?

– Христова?

– Да, Иисуса Христа.

– Сэр, я никогда не слышала ни об Иисусе, ни о Христе.

Пастора чуть не хватил удар. Его лицо побагровело, он стал расстегивать воротник, будто ему не хватало воздуха, сделал попытку заговорить, но слова не шли с его уст.

– Мне жаль, если я огорчила вас, – сказала поэтесса. – Я сделала это по незнанию. Простите. Я никогда не обижаю людей по доброй воле.

– Ничего, моя дорогая, – вмешался генерал. – Все дело в том, что наш друг пастор – жертва культурного шока. И он может оказаться не единственным. Ситуация, в которой мы все оказались, совершенно невероятна, но по мере развития событий дело приобретает все же некоторую степень достоверности, хотя боюсь, что большинству из нас принять ее будет трудно.

– Вы хотите сказать, – ответил ему Лэнсинг, – что все мы принадлежим к разным культурам и, может быть, даже к разным мирам?

Удивляясь собственным словам, он вспомнил, как несколько часов назад Энди Сполдинг, играя идеей и явно не веря в ее серьезность, болтал об альтернативных мирах. Теперь Лэнсинг пожалел, что многое пропустил мимо ушей.

– Но мы все говорим по-английски, – сказала Мэри Оуэн, – или, по крайней мере, можем говорить. Сколько языков, Сандра, вы знаете?

– Четырнадцать, – ответила поэтесса. – Правда, некоторые из них не очень хорошо.

– Лэнсинг высказал предположение о том, что все мы из разных культур, – сказал генерал. – Я поздравляю вас, сэр, – очень тонкое наблюдение. Может быть, все и не совсем так, как вы говорите, однако, скорее всего, вы весьма близки к истине. Что же касается языка, на котором мы говорим, то можно сделать даже кое-какие предположения. Мы все принадлежим к одной команде и все говорим по-английски. Но ведь возможны и другие команды? Французская команда, итальянская, греческая, испанская – маленькие группы людей, которые могут взаимодействовать, поскольку говорят на одном языке?

– Чистое словоблудие! – вскричал пастор. – Безумие считать и даже предполагать, что то, о чем вы двое говорите, может оказаться правдой. Это противоречит всему, что известно на земле и на небесах!

– Наши знания о земле и небесах, – ответил генерал раздраженно, – всего лишь капля в море. Мы не можем игнорировать факт нашего пребывания здесь, а способ, каким мы сюда доставлены, выходит за пределы всех наших представлений.

– Я думаю, что сказанное мистером Лэнсингом… – начала Мэри. – Лэнсинг, как вас зовут?

– Мое имя Эдвард.

– Спасибо. Я думаю, что предположение Эдварда романтично и даже фантастично. Но если мы хотим понять, где мы и почему мы здесь, нам придется искать совершенно новые пути рассуждений. Я инженер и живу в высшей степени технизированном обществе. Любая теория, выходящая за пределы известного или лишенная солидных научных оснований, действует мне на нервы. У меня нет никаких предположений, с помощью которых можно было бы дать объяснение происходящему. Может быть, кто-то другой имеет необходимую информацию? Как насчет нашего друга робота?

– Я тоже принадлежу к обществу с развитой технологией, – ответил Юргенс, – но и мне не известно…

– Вы обращаетесь к нему? – вскричал пастор. – Вы говорите «робот», и это слово легко срывается с языка, но он всего лишь машина, механическое приспособление.

– Не зарывайтесь, – вмешался генерал. – Я живу в мире, где «механические приспособления» на протяжении многих лет воюют, и воюют профессионально и разумно, а их воображение иногда превосходит человеческое.

– Как ужасно, – прошептала поэтесса.

– Вы, по-моему, хотите сказать, – ответил генерал, – что война ужасна?

– Разве это не так?

– Война – естественная человеческая функция. Человеческой расе присущи агрессивность и тяга к соревнованию. Будь это не так, не было бы стольких войн.

– Но ведь люди страдают. Мучаются. А несбывшиеся надежды?

– К настоящему времени войны по большей части стали игрой, – пояснил генерал. – Именно так смотрели на войну примитивные племена. Индейцы западного континента всегда считали войну игрой. Юноша не считался мужчиной, пока он не убивал своего первого врага. Все, что мужественно и благородно, рождено войной. Да, в прошлом бывало, что чрезмерное рвение приводило к нежелательным последствиям, о которых вы говорите. Теперь же крови проливается немного. Мы играем в войну, как в шахматы.

– Используя роботов, – заметил Юргенс.

– Мы не называем их роботами.

– Может быть, и нет. Механические приспособления. Инструменты, которые, однако, имеют собственное «я» и способность думать.

– Это верно. Они прекрасно сделаны и великолепно обучены. Они помогают нам не только сражаться, но и планировать операции. Мой штаб состоит почти исключительно из них. Во многих случаях даже моя хватка уступает их видению оперативной ситуации.

– И поле боя после сражения усеяно «механическими приспособлениями»?

– Конечно. Мы потом ремонтируем те, которые поддаются восстановлению.

– После ремонта вы снова отправляете их сражаться?

– Ну естественно. Война требует рачительного использования ресурсов.

– Генерал, – сказал Юргенс, – я не думаю, чтобы мне понравилось в вашем мире.

– А что собой представляет ваш мир? Если вам не нравится мой, расскажите нам о своем.

– Наш мир исполнен доброты и покоя. Мы испытываем сострадание к своим людям.

– Это звучит тошнотворно, – сказал генерал. – Своим людям?

– В нашем мире людей осталось мало. Мы заботимся о них.

– Как это ни противно всем моим убеждениям, – заговорил пастор, – я вынужден прийти к заключению, что Эдвард Лэнсинг может быть прав. Похоже, мы все действительно пришли из разных миров. Циничный мир, рассматривающий войну просто как игру…

– Это не простая игра, – прервал его генерал, – иногда она бывает весьма сложной.

– Циничный мир, рассматривающий войну как сложную игру, – продолжал пастор. – Мир поэтов и поэтесс, музыки и академий. Мир, в котором роботы по доброте своей заботятся о людях. И ваш мир, милая леди, в котором женщина может оказаться инженером.

– А что же в этом плохого? – спросила Мэри.

– Женщинам не следует быть инженерами. Они должны быть верными женами, экономными хозяйками и хорошими воспитательницами детей. Это естественная сфера для женщин.

– В моем мире женщины – не только инженеры. Они становятся физиками, врачами, химиками, философами, палеонтологами, геологами, членами правлений корпораций, президентами престижных компаний, юристами и законодателями, Главами агентств. Список может быть продолжен без конца.

Из кухни появился деловитый хозяин.

– Освободите стол, – сказал он, – освободите стол для ужина. Надеюсь, он вам понравится.

Весьма вкусный и сытный ужин закончился. Отодвинув стол, собравшиеся расположились у камина, от которого исходило приятное тепло. Позади них, в дальнем углу комнаты, игроки в карты по-прежнему были увлечены игрой.

Лэнсинг кивнул в их сторону:

– А как же они? Они не присоединились к нам, когда мы ужинали.

Хозяин сделал осуждающий жест:

– Они не желают прерывать игру. Я подал им бутерброды, и они съели их, не отрываясь от карт. Они не поднимутся из-за стола до рассвета. Немного прикорнув, они совершают молитву, завтракают и снова садятся за карты.

– Кому же они молятся? – спросила Мэри. – Богам удачи, наверное.

Хозяин помотал головой:

– Не знаю. Я никогда не подслушиваю.

– Вы кажетесь мне удивительно нелюбознательным человеком, – сказал пастор. – О чем бы ни зашла речь, вы обнаруживаете поистине поразительное неведение. Вы не знаете, что это за страна. Вы не знаете, как мы оказались здесь и что нас ожидает.