Построил в затылок один другому.

Получают ребята кашу:

— Данке шен!

— Данке шен!

Наголодались, видать, ребята. Едят в три щеки ребята.

Вдруг в небе над этим местом взвыл самолет. Глянули вверх солдаты. Не наш

самолет — фашистский.

— А ну по домам! А ну по домам! — погнал от кухни ребят ефрейтор

Зюзин.

Не отходят ребята. Ведь рядом каша. Жаль расставаться с кашей.

— Марш! — закричал ефрейтор.

Пикирует самолет. Отделилась бомба. Летит.

Бросились дети в разные стороны. Лишь Зюзин один замешкался. Ударила

бомба — ни кухни, ни Зюзина. Лишь каша, словно живая, ползет по камням, по

притихшей улице.

ИОЗЕФ КЛАУС

Иозеф Клаус на фронте не был. Не убивал он русских. Не жег селений. Он

мирный житель. Служил в тылу он. Ковал железо. Точил снаряды. Район Шпандау.

Живет здрсь Клаус. Спокоен Клаус. На фронте не был.

И фрау Клаус спокойна тоже. Иозеф Клаус на фронте не был. Не убивал он

русских. Не жег селений. Он мирный житель. Служил в тылу он. Ковал железо.

Точил снаряды. При чем здесь Клаус? Он мирный житель. Другие будут за все в

ответе. И дети тоже совсем спокойны.

Иозеф Клаус на фронте не был. Не убивал он русских. Не жег селений. Он

мирный житель. Служил в тылу он. Ковал железо. Точил снаряды. Он чист, как

ангел.

Спокойны дети. Спокоен Клаус.

Кругом в Шпандау идет сраженье. Стреляют немцы. Стреляют наши. Вдруг

грохот рядом. Снаряд со свистом в окно ворвался. Взрыв дернул стены. Осели

стены.

Уцелела чудом каким-то фрау. Сохранились чудом каким-то дети. А Клаус

рухнул. Лежит, а рядом лежит осколок. Взял в руки Клаус. На срезы глянул:

— Из нашей стали... Из нашей пушки.

Сказал и умер.

Иозеф Клаус на фронте не был. Он мирный житель. Ковал железо. Точил

снаряды.

За что ж, скажите, конец столь дикий?

Рыдают дети. Рыдает фрау.

Берлин в апреле. Район Шпандау.

«ЗА МОЖАЙ!»

Ворвались войска маршала Жукова и Конева в Берлин. А в это же время 2-й

Белорусский фронт под командованием маршала Рокоссовского бьет врагов

севернее фашистской столицы, отсекает их от Берлина, гонит на север к Балтийскому

морю.

Наступают войска Рокоссовского. Прошли города Анклам, Грейфсвальд, Штраль-

зунд. Прижали фашистов к морю.

На севере Германии в Балтийском море находится остров Рюген. Рюген самый

большой из всех немецких островов. Сорок километров с запада на восток,

пятьдесят с юга на север. Переправились фашисты сюда на Рюген. Решают: здесь мы

удержим русских.

Не удержали.

Ворвались наши войска на Рюген. Снова гонят они фашистов. Пошли города

и морские поселки Гарц, Берген, Засниц, Имманц, Глове. Теснят все дальше врагов

солдаты. Загнали на самый север.

На острове Рюген имеется мыс Аркона. Мыс Аркона самая северная точка

Германии. Конец здесь немецкой земли.

Загнали войска Рокоссовского фашистов к мысу Аркона, прижали к воде,

опрокинули тех, кто не сдался, в море.

Довольны солдаты. Плещет перед ними Балтийское море. Вот и поход

закончен.

Нашелся один. Сбросил пилотку. Вытер вспотевший от боя лоб. Окинул веселым

взглядом. Посмотрел на друзей, на море:

— Ну, за Можай загнали!

«Загнать за Можай» — значит загнать далеко-далеко. Есть такая старинная

русская поговорка. Вспомнил, выходит, солдат поговорку.

— За Можай! — повторил солдат.

— За Можай! — дружно поддержали его другие. И они поговорку, видать,

припомнили.

Можай — это означает город Можайск. Концом света казался Можайск когда-то.

В любом деле всезнайка всегда найдется. Сыскался и здесь такой. Знал он,

что поговорка с городом Можайском связана. Посмотрел на солдат и с

ехидством:

— За Можай! Ну и сказали! Так Можайск под Москвой. Всего-то час с

небольшим на машине ехать.

Смутились солдаты. Смутился и тот, кто первым произнес поговорку. Оказался

солдат в растерянности.

— Сто километров всего от Москвы до Можайска, — лезет опять

всезнайка.

Постоял солдат, подумал, посмотрел на других, на всезнайку.

— И все ж — за Можай загнали, — упрямо сказал солдат.

— За Можай! Нет никаких сомнений! За Можай! — подтвердил

Рокоссовский.

Возможно, по форме и устарела сейчас поговорка, да мысль в ней предельно

четкая. Словно вода в роднике поговорка: все тут яснее ясного.

— За Можай! — повторил Рокоссовский.

МЕРЕЩИТСЯ

Приметил его Неверов. Да не приметить и трудно было. Бросался фашист в

глаза. Скулы имел лошадиные. К тому же лычка на нем ефрейтора.

Приметил его Неверов еще в первом бою в Берлине. Потом потерял из виду.

Думал, убит солдат. Однако когда битва втянулась совсем в Берлин и бились за

каждый дом, за каждую улицу, снова Неверов его увидел.

«Ах, жив ты еще, выходит?» Стал он за ним следить. Не выпускает его из

вида. Следил, следил. Однако бой есть бой. Отвлекся в бою Неверов. Утерял, как иглу,

скуластого. Видно, убит, заключил солдат.

В это время в тылу у наших вдруг появилась фашистская группа. Неверов попал

в отряд, который был брошен на отражение атаки фашистов с тыла. Как они тут?

Откуда? — гадают солдаты. С неба, что ли, они упали. Там, где оказался

фашистский отряд, еще вчера завершились бои.

Вступили солдаты с фашистами в схватку. Бьется Неверов и вдруг решает —

мерещится. Видит Неверов того — ефрейтора. Присмотрелся. Конечно, он! Вот так

военное диво! Как он, откуда здесь?

— Ну, не уйдешь теперь!

Окружили бойцы фашистов. Уже разбили совсем фашистов. Остался лишь этот

и с ним немногие. Теснят их советские воины. И вдруг, как в сказке, исчезли

куда-то фашисты. То ли взлетели в воздух, то ли под землю рухнули.

Обыскали солдаты округу. Нет ни ефрейтора, ни тех, что с ним.

Вернулись бойцы к своим. Доложили: мол, уничтожен в тылу противник.

Бьются солдаты на новом месте. Бьется Неверов. И вдруг снова ефрейтор ему

мерещится.

— Тьфу! Тьфу! — сплюнул солдат. — Тьфу! Тьфу!

Присмотрелся. Конечно, он — вон лошадиные скулы.

Как он здесь? Что за сила в солдате такая? Может, двойник? А может, как

птица, солдат летает?

Вцепился Неверов в фашиста глазами. Узнаю я твой секрет. Сражается солдат,

а сам не выпускает из вида фашиста. Когда отступали фашисты, бежали от дома

к дому, Неверов шел по пятам за скуластым. Потом ефрейтор и вовсе один остался.

Не отстает Неверов. Фашист за дом, и Неверов за дом. Фашист в подворотню, и

Неверов за ним. Фашист в подвал, и Неверов в подвал. Словно веревкой, словно цепью

к нему привязан. Спустился ефрейтор в какой-то люк. Переждал немного Неверов

и тоже — в люк. Попал он в лабиринт подземных ходов и укрытий. Так вот в

чем секрет, сообразил Неверов. Вот как фашисты переходят из одного места

в другое. Вот почему то стоят они перед нами, то вдруг опять вырастают у нас

в тылу.

Хотел Неверов догнать солдата. Однако исчез, растворился, как дым,

ефрейтор.

Рассмеялся Неверов, махнул рукой.

— Ладно, живи, счастье твое — проворный! — Рад солдат, что подземный

проход открыл. Доложил обо всем начальству.

Не только на улицах города идут бои за Берлин. По вертикали, в три яруса,

в три этажа развернулось кругом сражение. Бьются на улицах, в квартирах и на

крышах домов, глубоко под землей — в подвалах, укрытиях и переходах. Всюду идут

бои.

Все ближе к центру гремят бои.

ТРИ АВТОМАТА

Солдат Ковригин в стрелковом взводе годами старший. Зовут во взводе бойцы

солдата: «Отец», «Папаша». А чаще: «Батя».

Ему за сорок. И даже больше. Давно семейный. Давно женатый. Солдаты-дети

есть у солдата.

Дивизия, в которой служил Ковригин, наступала на Берлин с севера. Пробились