снова сбежит из госпиталя. Хоть на руках, да в Берлин вползет.

— Ладно, ступайте, — сказало начальство.

Махнуло на «случай» оно рукой.

Верно начальство сделало.

ДОСТУЧАЛСЯ

Был этот бой поразительным. Фашисты подбили советский танк. Застрял он на

одной из берлинских улиц. Сбили у танка гусеницу. Рядом с кирпичным домом

стоит калека.

Тем же взрывом были убиты командир орудия и командир боевой машины.

Остался в живых лишь механик-водитель сержант Шашков. Закрылся в танке

Шашков. Ведет по врагам огонь.

Атакуют его фашисты. Заходят слева, заходят справа.

— Сдавайся! — кричат фашисты.

Не сдается Шашков. Стреляет из пушки. Стреляет из пулемета.

Но вот подожгли фашисты танк. Загорелась машина. Ясно — конец танкисту.

— Аллее! Аллее! (то есть «все») — кричат фашисты.

Ясно любому — конечно, все. Отвоевался танкист. Отходил по белому свету.

Все сильнее, сильнее пламя. И вдруг бросился Шашков к рычагам. Включил не

переднюю — заднюю скорость. Сзади был дом. Доползти до него танк мог и без

гусеницы. Включил Шашков скорость. Тронулся танк. В стену ударил сталью. Не

удержалась стена, обрушилась. Завалила танк кирпичами и штукатуркой. Завалила,

прибила пламя.

Привален, придавлен танк. Однако конец пожару. На месте танка гора развалин.

Только пушка торчит наружу, только пулеметное дуло видно сквозь камни.

Открыл танкист по фашистам опять огонь. То прозвучит пулеметная очередь. То

из пушки снаряд сорвется.

Обозлились фашисты. Лезут на танк несмотря на огонь, несмотря на потери.

Танк — не оружейный склад, не сундук со снарядами. Пущен последний

снаряд по фашистам. Последняя свистнула пуля.

Осмелели фашисты. Совсем поравнялись с танком.

— Сдавайся! — кричат Шашкову.

Подошли совсем близко. Вот видят башенный люк.

— Сдавайся! Сдавайся!

Приподнялась крышка люка. Вот и конец солдату.

— Аллее! Аллее! — кричат фашисты.

Ясно любому — конечно, аллее. Отвоевался танкист. Отходил по свету.

— Сдавайся! Сдавайся!

Приподнялась крышка башенного люка. И вдруг полетела оттуда граната.

Отбежали фашисты. Кусается танк.

Однако не бесконечен запас гранат. Израсходовал их танкист. Вновь фашисты

приблизились к танку. Подошли совсем близко. На камни, на танк залезли. Стучат

по броне:

— Сдавайся! Аллее! Аллее! — кричат фашисты.

Ясно любому — конечно, аллее. Отвоевался танкист. Отходил по свету.

Не открывается люк. Какой-то настырный фашист нашелся. Стоит рядом с

люком. Прикладом автомата по крышке бьет.

Дубасит.

Дубасит.

Дубасит.

Достучался фашист, представьте.

Приподнялась крышка над люком. Метнулась рука из танка. Сразила ножом

фашиста. И тут же опять захлопнулась.

Продвигались наши. Вышли вскоре сюда на улицу. Освободили из плена

советский танк.

Посмотрел на друзей Шашков.

— Вот теперь аллее, — сказал Шашков.

МАЙОРЫ

Ворвались войска в Берлин. Пробивают дорогу к центру. А в это время другие

части с севера, с юга обходят город. Окружают они Берлин. Наступают навстречу

друг другу два фронта— 1-й Белорусский и 1-й Украинский. Рвутся солдаты к

победной встрече. В первых колоннах идут танкисты.

Бывшие лейтенанты Петр Еремин и Василий Дудочкин, те, которые принимали

участие в окружении фашистов под Сталинградом, давно уже не лейтенанты. Майоры

они теперь.

Повзрослели. Закалились. В боях окрепли. Не узнать их теперь по виду. Оба

гвардейцы. Оба в наградах. Словом — бойцы бывалые.

Всякое было за эти годы. Сводила судьба друзей. Разводила. На госпитальные

койки друзей бросала. Снова ставила в строй. Снова к больничным порогам гнула.

Смерть проходила рядом, рядом совсем дышала. Нелегок их ратный путь. То вместе

они сражались. То снова по разным фронтам и армиям.

Вот и сейчас. Служил Еремин во 2-й гвардейской танковой армии на 1-м

Белорусском фронте у маршала Жукова. Служил Дудочкин в 4-й гвардейской танковой

армии на 1-м Украинском фронте у маршала Конева.

Мечтали друзья вместе войну закончить. А нынче — ищи ты солдата в

поле.

Обходят войска Берлин. Пробивают дорогу танки. С юга идет 4-я гвардейская

танковая армия, с севера — 2-я гвардейская танковая. Все ближе, все ближе танки

к заветной цели.

И вот 25 апреля в 12 часов дня сомкнулись войска за Берлином. Схвачен

Берлин в мешок.

Бросились танкисты разных фронтов навстречу друг другу. Радость бушует в

людях. Бежит вместе с другими Еремин. Бежит и Дудочкин. Бывают же в жизни

порою встречи!

— Петя!

— Вася!

Метнулись оба. И жмут в объятиях один другого. До слез. До боли. Вот это

встреча!

Сошлись в объятиях, расцеловались. Стоят и смотрят. А рядом двое. Совсем

безусых. Два лейтенанта. Бегут друг к другу:

— Григорий!

— Паша!

— Как мы с тобою тогда, у Волги, — сказал Еремин.

И вдруг то поле под Сталинградом, тот снег пушистый, тот день великий

встревожил память. Стоят майоры — и снег пушистый перед глазами.

Подбежали лейтенанты друг к другу, расцеловались:

— Григорий!

— Паша!

Вдруг оба видят: стоят майоры. Стоят и смотрят. Смутились лейтенанты.

Зарделись оба.

И отвернулись тогда майоры. Зачем смущать им лейтенантов. Понять ли в эту

минуту юным, какие чувства в сердцах майоров.

А слева, справа сюда сходилось все больше силы, все больше стали.

Берлин отрезан. Фашизм в капкане.

«ДАНКЕ ШЁН»

На одной из берлинских улиц остановилась походная кухня. Только что

откипели кругом бои. Еще не остыли от схваток камни. Потянулись к еде солдаты.

Вкусна после боя солдатская каша. Едят в три щеки солдаты.

Хлопочет у кухни Юрченко. Сержант Юрченко — повар, хозяин кухни. Хвалят

солдаты кашу. Добрые слова приятно сержанту слушать.

— Кому добавки? Кому добавки?

— Ну что ж — подбрось, — отозвался ефрейтор Зюзин.

Добавил Юрченко Зюзину каши. Снова у кухни возится. Вдруг чудится Юрченко,

словно бы кто-то в спину солдату смотрит. Повернулся — ив самом деле. Стоит

в подворотне ближайшего дома, с вершок, с ноготок мальчонка, на Зюзина, на кухню

глазами голодными смотрит.

Сержант поманил мальчишку:

— Ну-ка ступай сюда.

Подошел тот к солдатской кухне.

— Ишь ты, неробкий, — бросил ефрейтор Зюзин.

Взял Юрченко миску, наполнил кашей. Дает малышу.

— Данке шен, — произнес малыш. Схватил миску, умчался в подворотню.

Кто-то вдогонку бросил:

— Миску не слопай, смотри верни!

— Э-эх, наголодался, видать, — заметил Зюзин.

Прошло минут десять. Вернулся мальчишка. Тянет миску, а с ней и свою

тарелку. Отдал миску, а сам на тарелку глазами косит.

— Что же тебе, добавки?

— Битте, фюр швестер, — сказал мальчишка.

— Для сестренки просит, — объяснил кто-то.

— Ну что же, тащи и сестренке, — ответил Юрченко.

Наполнил повар тарелку кашей.

— Данке шен, — произнес мальчишка. И снова исчез в подворотне.

Прошло минут десять. Снова малыш вернулся. Подошел он к походной кухне.

Тянет тарелку:

— Битте, фюр муттер. (Просит для матери.)

Рассмеялись солдаты:

— Ишь ты какой проворный!

Получил и для матери мальчик каши.

Мальчонка был первым. Вскоре возле походной кухни уже группа ребят

собралась. Стоят в отдалении, смотрят на миски, на кухню, на кашу.

Едят солдаты солдатскую кашу, видят голодных детей, каша не в кашу, в

солдатские рты не лезет. Переглянулись солдаты. Зюзин на Юрченко, на Зюзина

Юрченко.

— А ну, подходи! — крикнул ребятам Юрченко.

Подбежали ребята к кухне.

— Не толпись, не толпись, — наводит порядок Зюзин. Выдал ребятам миски.