Через несколько секунд на задней скамье послышался треск. Серен Мандрабер встал.

— Я сломал свою ручку, господин Бугге, — сказал он.

— Ну, вот! Неловкий какой!

И Бугге подошел к Серену, который держал в руке крошечный обломок ручки.

Антон Бех встал с своего места и с листом в руках направился к кафедре.

— Готово! — сказал он.

— А, уже готово? — сказал Бугге. — Отлично, положи на кафедру.

— Серен может взять мою ручку, — сказал Антон Бех.

— Да, правда, — сказал Бугге и сам передал ручку Серену.

— Благодарю, — сказал тот с большим чувством.

В час мальчики собрались на дворе школы и сравнили черновики. Каждый класс стоял отдельно: одни у ворот, другие на лужайке, третьи около школьных дверей.

Против школы, в кондитерской сидели семь выпускных с своими задачами. Они держали себя очень важно, ели пирожки, пили пиво и морс и, к величайшей зависти остальных „простых" гимназистов, курили папиросы! Если кто-нибудь из учителей проходил мимо, пиво мгновенно исчезало, а табачный дым уходил в отворявшуюся дверь кондитера Гансена.

Свен Бидевинд никогда не участвовал в этих послеэкзаменных собраниях. Окончив работу, он бежал прямо домой. Если его спрашивали, как сошел экзамен, он неизменно отвечал: — „кажется, ничего!" и никогда не показывал черновиков.

— Я его бросил, я написал совсем не так, и потом на нем все равно ничего нельзя было понять.

„Лучше не знать ничего пока", — думал он. Он знал, что шестерки не получит, не провалится, а сколько ему поставят, будет, в концекондов, известно. Когда он думал о задачах, его мутило, это мешало ему заниматься. А вдруг все было неверно!? Ему часто казалось, что он написал перевод или сочинение приблизительно на 2, и вдруг оказывалось, что ему поставили 4 или даже 5; так могло быть и на этот раз. И в глазах Свена темнело.

Так что лучше уж было не знать, хоть надеяться, пока не кончатся труды и волнения устных экзаменов.

Устные экзамены пришли, наконец, и Свен был доволен. Серен Мандрабер проскользнул через письменные вполне благополучно; он стал в это время общей заботой всего класса. Рядом с ним сидело несколько мальчиков, которые соперничали с ним в незнании, но даже и те с отеческой заботливостью интересовались делами Серена. Это были Иене Кох, Сиверт Смеркак и несколько других.

Они были большие, сильные мальчуганы, которые должны были сдать только этот экзамен и затем поступить на суда. Серен был в сравнении с ними совсем маленький, часто плакал и притом во что бы то ни стало должен был пройти гимназию и университет. Это было неизменной волей его отца.

Первым устным экзаменом была история. Серен Мандрабер был всецело предоставлен самому себе, при ректоре никто не решался подсказывать.

Серен был бледен до зелени.

Свен Бидевинд явился на экзамен в праздничном костюме, серых летних штанах с двумя блестящими пуговицами на коленях, тонких черных чулках и чистой куртке, новом галстуке, воротничке матери и отцовских манжетах, полтора раза обходивших вокруг его худенькой руки. Только что подстриженные и замасленные назад волосы стояли гребешком.

Он рано пришел и сел на свое место, наклонил голову на бок и все время смотрел косым взглядом на ректора, сидевшего за экзаменационным столом.

Перед ректором лежала история Севера, всемирная история и толстый словарь, в котором он во время репетиций отметил династии и все коалиционные войны против Франции от 1791 до 1815 года.

Экзамен ректора проходил ровно, без особых инцидентов. Каждые 20–30 минут стул скрипел, спрошенный уходил, новый занимал его место.

Когда сосед Свена, Поль Гундерсен, вышел к столу, ему показалось, что рядом с ним открылась глубокая пропасть.

Поль Гундерсен отвечал о Фридрихе III и введении единовластия.

Свен Бидевинд вздохнул с облегчением. Если его предшественнику досталась северная история, ему, конечно, достанется всеобщая. Свен Бидевинд хорошо знал историю Севера, но она казалась ему скучной, узкой, бесцветной и однообразной.

Поль Гундерсен отвечал удовлетворительно.

Нансен, Сване и Габель и 1660 год. Потом ректор вернулся назад к войне со шведами, Карлу X, миру в Роскильде, штурму Копенгагена. На этом Гундерсен осрамился. Чудак! Неужели он не читал „Вождя Гьенгов"? Он не помнил ни Кронборга, ни голландского флота, ни адмирала Опдам, ни ночи штурма, когда шведы надели белые рубашки сверх платьев, чтобы не быть заметными среди снега.

Не успел Свен Бидевинд опомниться, как раздалось краткое „довольно", и Поль Гундерсен отодвинул стул.

Свен Бидевинд подошел к столу и поклонился.

— Садись! — сказал ректор, не поднимая глаз с своих бумаг, и Свен сел. Ужасно странно было сидеть так близко к ректору, они сидели друг против друга по обе стороны узенького стола.

Кровь бросилась в голову Свена Бидевинда.

Во что бы то ни стало нужно было заслужить единицу. Минута пришла. Неужели он ответит плохо?

Ректор долго отмечал что-то в своих бумагах. Свен Бидевинд смотрел на лист, исписанный фамилиями учеников, перед каждой из них, вплоть до его фамилии, стоял значок. Это были отметки, написанные какими-то условными знаками.

Наконец ректор поднял голову.

— А это ты, Свен? Что с тобой? Ты не совсем здоров?

— Нет, ничего, благодарю.

— Выпей воды, тебе, кажется, нехорошо.

Смущенный окончательно, Свен выпил воды. которой ему совсем не хотелось. Но ему все-таки стало легче.

— Мы остановились на Карле X Густаве, — сказал ректор, — который умер в каком году?

— В 1660, — уныло ответил Свен, недовольный тем, что ему досталась история Севера.

— Кто ему наследовал?

— Регент Карла XI.

Сухие вопросы и сухие ответы шли один за другим, скучно и однообразно, как вся история Севера.

После битвы у Фербеллина горизонт начал проясняться, речь зашла о великом курфюрсте Бранденбургском, о Пруссии, Фридрихе I, о Фридрихе II. Свен Бидевинд отвечал толково, рассказал о Марии Терезии, Екатерине И, о Франции и Вольтере, Людовике XV и маршале Субиз, об Англии и великом Питте, обо всех разнообразных личностях, окружавших мощную фигуру Фридриха Второго. В больших внимательных глазах ректора светилось что-то в роде улыбки. Он с удовольствием слушал живую плавную речь Свена Бидевинда, который то и дело вставлял в рассказ черты и события, которых не было в учебнике.

— Откуда ты знаешь это? — перебил его ректор, — это не Маколей? [8]

— Да, — ответил Свен, опуская глаза.

Через три четверти часа ректор сказал, наконец: „довольно".

Единица за такой ответ не подлежала сомнению. Свен Бидевинд пришел домой в самом праздничном настроении. Он с таким аппетитом поел рыбного супа и вареной рыбы, как будто это были ростбив и сладкий суп, и много рассказывал об экзамене.

Устные экзамены следовали один за другим.

Серен Мандрабер печально начал на истории. Карл XII сражался у него под Полтавой с Наполеоном и т. д. Ректор не выдержал, громко рассмеялся и посадил его на место. На других экзаменах ему немилосердно подсказывали и спасли от окончательной гибели.

Свен Бидевинд держал экзамены с чувством эквилибриста, идущего по канату над Ниагарой. Под ногами его шумели грамматики, вокабулы, формулы и носились мрачные призраки пятерок и шестерок. Но он шел вперед, не смущаясь ими, и каждый раз благополучно достигал другого берега, попрежнему не оглядываясь назад и не задумываясь о том, какой балл он получил.

Несколько смельчаков предприняли однажды послеобеденную экспедицию в пустую учительскую, где лежали экзаменационные листы. Но им удалось увидеть только непонятные знаки, и Свен Бидевинд в душе порадовался их неудаче.

Все равно узнаем, только после, лучше после..

Настало девятое июля. Утро встало ясное, жаркое. По дороге на холм, где стояла гимназия, двигалась одетая по-праздничному толпа людей.