Все, о чем говорила мать, Рите было неизвестно. И тем не менее она не удивлялась. Наверное, это – самое страшное, думала она. Когда тебе нечем оправдать того, кого ты должна любить.

– Твой отец боялся встречи с Игорем, – продолжала между тем Наталья Ильинична. – Знаешь, как говорят: тяжелее всего простить тех, перед кем мы виноваты. У Игоря до аварии было все – карьера, известность, молодость, красота, он купался в славе и всеобщем восхищении, и впереди маячил контракт с Гранд-опера. Твой отец отнял у него будущее. Игорь получил слишком серьезные травмы и больше не мог танцевать, как раньше. Контракт уплыл – кому нужен инвалид? Гранд-опера – всемирно известная балетная труппа, и они признают только классический балет – тот, кто не в состоянии исполнять сложные элементы, там не котируется… Честно говоря, я удивилась, узнав, что Григорий пригласил Игоря в «Камелот». Я полагала, твой отец решил забыть о том, что произошло. Григорий был гордым человеком, а тут гордиться нечем. Более того, он чувствовал себя подлецом, но не мог в этом признаться даже самому себе. Трагедия заключалась в том, что он любил Игоря. На самом деле, если он кого-то и любил в своей жизни, так только его. Игорь всегда был тем, чем Григорий Синявский так и не смог стать – гениальным танцовщиком. И твой отец чувствовал свою причастность к процессу формирования таланта, эдаким Пигмалионом себя ощущал. И по характеру Байрамов в чем-то похож на него – такой же взрывной, темпераментный и непримиримый. Только он мог противостоять твоему отцу, только он мог сказать ему «нет» и не быть уничтоженным. Но Григорий потерял право считаться творцом в тот день, когда предал свое творение.

Мать замолчала, нервно теребя в руках мундштук. Ее лицо горело то ли от злости, то ли от стыда. Через минуту она вновь заговорила:

– Вот почему я недоумевала, когда он пригласил Игоря.

– А ты не спрашивала…

– Разумеется, спрашивала! Григорий сказал, что таково условие инвесторов, но мне как-то сомнительно, что французы вообще были в курсе, что Игорь жив. Тогда я решила, что твой отец наконец пусть и с опозданием, но все же решился попробовать загладить вину. Во всяком случае, мне хотелось в это верить. Понимаешь, заяц, я надеялась, что в твоем отце еще осталось что-то человеческое, что-то, за что я когда-то его полюбила… Хотя сейчас мне кажется, что и в то время я нарисовала себе образ и влюбилась в него, а на самом деле Григорий Синявский всегда оставался тем, кем мы его знали. Но мы больше не станем об этом говорить: о мертвых либо хорошо, либо никак, верно?

Наталья Ильинична резко поднялась со стула и подошла к плите.

– Давай-ка я блинчики испеку, а?

Миша вернулся из морга озадаченный и сказал, что ему без всяких объяснений отказались выдать тело. Рита узнала об этом только к вечеру, так как провела день в бесконечных переговорах с инвесторами и журналистами, требующими интервью. Один из них, вот наглость, заявился лично и с порога задал вопрос:

– Маргарита Григорьевна, что вы думаете по поводу убийства вашего отца?

Рита чуть со стула не свалилась. Однако ей пришлось быстренько взять себя в руки, устроить выволочку Сене, который пропустил назойливого, лживого писаку в ее кабинет… вернее, в кабинет Григория Сергеевича, конечно же, и заставить охранника выставить парня вон с «волчьим» билетом. Это надо же – убийство! Для журналистской братии главное – раздуть сенсацию из любой мало-мальски заслуживающей внимания новости, и ради этого они готовы врать и приукрашивать события. Потом, в крайнем случае, можно извиниться или написать опровержение (мелким, почти нечитаемым шрифтом), но СЕНСАЦИЯ-то уже пошла в народ! Слово, как известно, не воробей.

К восьми часам Рита ощущала себя так, словно поучаствовала в переброске российских войск с берега Балтийского моря в Уральские горы и обратно. Самым тяжелым испытанием, разумеется, стал разговор с Леоном Серве, который был в панике. Ей пришлось, собрав волю в кулак, заверить француза, что, несмотря на смерть Синявского, для шоу ничего не изменится. Это оказалось тем сложнее, что сама Рита вовсе не испытывала по этому поводу никакой уверенности. Вопрос с Байрамовым оставался открытым, и она, хотя названивала ему с перерывами с десяти утра, так и не смогла с ним поговорить – никто не брал трубку. В конечном итоге Рита решила, что это подождет – все равно ни сегодня, ни завтра репетиций не предвидится. И кто, скажите на милость, будет их проводить?! Она понятия не имела, но Леону Серве об этом знать необязательно.

И вот, вернувшись домой, еле волоча ноги и надеясь провести вечер в лежачем положении, Рита узнает о проблемах в морге!

– Как это – тело не выдают? – не поняла она. – На каком основании?

– Понятия не имею! – раздраженно развел руками брат. Рита никогда не видела его в таком подавленном состоянии. Вообще, у нее создалось впечатление, что только она одна сохраняет присутствие духа, а остальные члены семьи напоминают лодку, у которой ветром внезапно сорвало парус. Не то чтобы они тяжело переживали потерю (Рита была далека от мысли, что Миша и Катя, срочно прилетевшая из Манчестера, сильно страдают), но они не представляли, что теперь будет. Несмотря на то что старшие дети, как принято говорить, давно вылетели из гнезда, они привыкли к тому, что жизнь в родительском доме вращается вокруг отца и им же управляется. Оба, чего уж греха таить, с удовольствием пользовались деньгами, ежемесячно выдаваемыми им «на непредвиденные расходы», хотя сами неплохо зарабатывали. Наталья Ильинична предпочитала называть эти финансовые вливания «детскими деньгами», которые и правда в основном шли на внуков. Кроме того, Миша и Катя, не принадлежавшие к сфере искусства, внезапно оказались в поле зрения СМИ и других людей, желающих либо узнать подробности о смерти знаменитости, являвшейся их отцом, либо выразить сочувствие. И то и другое вынести было нелегко, тем более что брат и сестра не слишком интересовались миром, в котором жил и работал старший Синявский. Рита их не осуждала: она и сама предпочла бы держаться подальше от богемы, если бы Григорий Сергеевич постоянно не задействовал ее в своих делах. И теперь именно Рита, как ни парадоксально, оказалась в роли главной опоры семьи. Наталья Ильинична вела себя более чем достойно, но дочери казалось, что несправедливо взваливать на нее еще и эти проблемы.

– Я займусь этим, – подавив вздох, сказала Рита и, вместо того чтобы отправиться отмокать в ванную, взяла телефонную трубку. В такой ситуации мог помочь только дядя Егор. Это имя стало первым, пришедшим на ум, поэтому она набрала его номер. Егор Стефанович Квасницкий являлся одним из ближайших приятелей отца. Друзей у Григория Сергеевича не было, но были люди, с которыми он общался достаточно близко, чтобы создалась своеобразная иллюзия дружбы. Рита не знала, как и где они познакомились, но, сколько себя помнила, этот человек всегда находился рядом. Он помог отцу вновь подняться, когда наступили тяжелые времена. Странно, но ей порой казалось, что мама недолюбливает этого человека. Рита искренне не понимала почему, ведь дядя Егор был абсолютно безотказен. И в этот раз он пообещал использовать все свое влияние, чтобы Синявские смогли получить тело.

Едва она повесила трубку, как телефон снова зазвонил.

– С кем я говорю? – поинтересовался резкий голос, не потрудившийся ни представиться, ни поздороваться.

– С Маргаритой Синявской. А кого…

– Это следователь Иванченко, – не дослушав, оборвал говорящий. – Нужно, чтобы вы завтра подъехали ко мне. Шестая линия Васильевского острова, дом семь. Когда вам удобно? Лучше в первой половине дня.

– Зачем? – спросила удивленная Рита.

– Вот завтра и поговорим. Так сможете приехать?

– В десять часов подойдет?

– Отлично!

Он тут же повесил трубку, не попрощавшись – видимо, это у него стиль такой. Рита настолько растерялась, что даже забыла поинтересоваться у следователя насчет тела отца. Ну ладно, завтра так и так придется ехать, значит, там она и задаст свои вопросы.