Дзебу попытался представить себе, как здесь, на море, появятся четыре тысячи кораблей. Этого даже не охватить взглядом. Он не представлял, как выстоять против них. Но он сразу же оборвал себя. «Я не должен задавать себе этого вопроса! Мой дух ничем не должен быть замутнен в моем желании победы! Я должен попытаться помочь всем своим соратникам ощутить то же самое!»

– Сенсей, я никогда не убивал человека. – Они сидели лицом друг к другу, как много раз до этого, на тканых травяных матах, скрестив ноги, в келье Ейзена. Как всегда, Саметомо ощущал спокойствие и уверенность, глядя в каменно-спокойное, но доброе лицо монаха. Только этому человеку он мог доверить свои опасения.

– Ты боишься, что не способен убить, мой сын? – спросил Ейзен, улыбаясь.

– Нет, сенсей. Что очень просто могу убить. Будда учит, что мы не должны причинять вреда ни единому живому существу. Как могу я, оставаясь последователем Будды, в это же самое время исполнять свой долг и вести войну?

Завтра он, его мать Танико и Мунетоки пойдут молиться к гробнице Хачимана. Они пойдут под парусом на Изу. Там через несколько дней они совершат богослужение у великой святыни богини солнца, прося у неё помощи в борьбе против монголов. Оттуда они отправятся в бухту Хаката, проделав остаток пути по суше, так как корабли Великого Хана уже атаковали западный берег Киуши. А затем он будет воевать. Это было правдой, а не учение Будды, поставившее перед ним эту дилемму. Изменение его взгляда на убийство было более глубоким, чем любое религиозное учение. Это было как-то связано с его воспоминаниями о том, как стрелы вонзались в тело его матери, когда она пыталась защитить его от самурая Хоригавы. Вот это и было убийством. Вот этого он бы никогда не хотел совершать. Ему казалось, что ужас убийства был такой же естественной частью человеческой жизни, какой была недавно открытая им жажда держать в своих объятиях женщину. Его долгом ещё не было убивать и вести народ на войну.

– Ты же самурай, – сказал Ейзен, строго посмотрев на него. – Быть самураем – значит уметь смотреть в лицо смерти! Какая бы работа нам ни была поручена при жизни в карме – она есть практическое занятие, которое ведёт нас к познанию. Мы должны выполнять свою работу хорошо и правильно, насколько это возможно. Это истина и для крестьянина, и для сегуна. Когда ты начнешь выполнять свой долг, у тебя не будет возможности реализовать свою буддистскую натуру. Однако быть готовым убить вовсе не означает, что ты должен любить убивать. Ты, как последователь Будды, должен ненавидеть убийство. Ты будешь делать это только потому, что это твоя обязанность. Это же относится и к военной битве.

Из зала для медитаций, который находился рядом с комнатой Ейзена, стал доноситься запах ладана. Этот запах повис неподвижно в мокром послеполуденном воздухе. Саметомо почувствовал, что вспотел, и вытер лоб. Куполообразная голова Ейзена была сухой и выглядела холодной.

– Если я уйду из сёгуната и стану священником, как вы, моей обязанностью больше не будет убивать, сенсей.

Ейзен согласно кивнул.

– Но человек не может вступить в новую жизнь, пока он полностью не закончил своей работы на прежней стадии. Конечно, это ваше окончательное решение. Принц Сиддхартха отошел от своей судьбы, а его семья, когда он был ещё молодым человеком, ушла в леса искать просветления, и тогда он стал Буддой. Все люди различны, и каждый человек должен найти свой собственный путь. К какому бы решению мы сейчас ни пришли, оно должно прежде всего привести к раскрытию нашей буддистской натуры.

Саметомо чувствовал, что его лоб покрылся испариной не только оттого, что этот весенний полдень был таким влажным, но также от его напряжения в разрешении этой столь важной и столь трудной для него задачи.

– Я вступаю в контакт со своей буддистской натурой ещё до того, как слышу слово «Будда», – сказал он. – Я боюсь потерять это ощущение, если я выберу другую жизнь.

Ейзен сгорбился, впиваясь глазами в Саметомо.

– Ты спрашиваешь, может ли самурай иметь сознание Будды? Много лет тому назад у великого китайского учителя религии Дзен Е-шу спросили, может ли собака иметь сознание Будды. Как ты думаешь, каков был ответ?

Саметомо не мог сразу ответить. Вопросы Ейзена, которые никогда не содержали лжи, всегда имели неожиданные ответы. Но сейчас Саметомо хотел, чтобы Ейзен сам дал правильный ответ на этот вопрос. Он перебрал несколько возможных ответов и в конце концов решился. Вероятно, самым правильным будет самый очевидный ответ.

– Каждое существо имеет сознание Будды, сенсей. Поэтому оно есть и у собаки.

Ейзен рассмеялся.

– А Е-шу ответил: «Му». Нет. Как ты думаешь, почему он сказал «нет»?

Саметомо почувствовал раздражение. Он только что задал Ейзену вопрос, от которого зависит вся его будущая жизнь, вопрос о крови и плоти, а Ейзен в ответ принялся играть словами. Ну хорошо же, Саметомо тоже умеет играть словами.

– Кватц! – выкрикнул он. Он брякнулся на задницу и ухмыльнулся лысому монаху. Теперь ему стало намного лучше.

Ейзен тоже засмеялся.

– Что это за «кватц»? Ты рычишь, как лев? А не сожрет ли твой лев собачку Е-шу? Тогда будь львом и постарайся встретить монголов львиным рыком, львиными клыками и когтями!

Теперь Саметомо все стало ясно. «Я должен быть тем, кто я есть. Если я лев – я должен есть мясо!» Он почувствовал громадное облегчение и удовлетворение оттого, что разрешил свою задачу.

– Однако! – Ейзен поднял вверх палец. У Саметомо упало сердце. Когда учишься у Ейзена, ни одна проблема не решается до конца. Один слой снимается, как луковая кожура, а под ним обнаруживается тотчас же другой.

– Что, сенсей? – вздохнул он.

– Если вы на самом деле сейчас обрели познание, Саметомо-сан, то вы сможете ответить мне, почему Е-шу сказал, что у собаки нет сознания Будды? Как только у вас выберется подходящий момент, подумайте над этим «нет» Е-шу. Что означает для вас это его «нет»? Постарайтесь всегда держать в уме это его «нет». Любите «нет». Станьте этим «нет». Когда вы поймете, почему Е-шу сказал, что у собаки – или у льва – нет сознания Будды, вам станет яснее, что делать в жизни.

Чувство облегчения прошло. Ейзен ненадолго дал ему его, а затем забрал обратно. Сбитый с толку, с чувством тяжести и собственной неуклюжести, Саметомо прижался лбом к мату, прощаясь с Ейзеном. Его вооруженная охрана щёлкнула каблуками в знак внимания, монахи поклонились, но Саметомо в расстроенных чувствах не заметил их. Монах подал ему лошадь, и он, не замечая, что делает, забрался в седло. Будучи глубоко обескураженным, он отправился вниз по горной тропке к замку, в Камакуру. Затем вскоре ему пришло на ум, что в тот день, когда он ездил к Ейзену, он чувствовал страх. Теперь же он был поставлен в тупик. Это было улучшением. Нет. Нет. Нет. Что же значило у Е-шу это «нет»?

Едва сегун Саметомо, его семья и его полководцы прибыли в Хакату, дозорные доложили о парусниках большого флота в Киуши. Мунетоки созвал командиров на восходе через шесть дней Пятого месяца после полнолуния. Перед лагерем в Нагасаки, самом северном из трёх городов вокруг бухты, на берегу был построен шатер. Более трёхсот самураев самого высокого ранга в полном боевом облачении сидели перед ним. Эти люди были руководителями оборонных сил. Под шатром Мунетоки, Саметомо и Миура Цумиоши встречались с командующими. Дзебу, у которого не было официального звания, сидел в первом ряду воинов, лицом к шатру.

Разведчики доложили, что часть вражеского флота направляется к берегу у Хонсю, но руководители тотчас же согласились с мнением, что это является диверсией и что основная часть монголов высадится здесь, в бухте Хаката. Саметомо, в мундире с белыми галунами, выступил с короткой речью, после которой офицеры низко поклонились своему сегуну и приветствовали его возгласами одобрения. Мунетоки говорил ещё короче, в приземленном провинциальном духе, обещая наградить всех, в особенности же тех, которые отличатся в сражении. Дзебу устремил свой взгляд далеко за головы военных, к далёкой серой полоске, туда, где море смыкается с небом, понимая, что именно там не сегодня-завтра появятся первые вражеские корабли.