Но беда заключалась в том, что любую фразу, которая начинается этими словами, нельзя не только правильно понять, но даже услышать.

— Пойми меня правильно, обстоятельства бывают сильнее нас и требуют…

— А вы напрягитесь, напрягитесь. — Володька показал плечами, как надо напрячься. — Напрягитесь и победите свои обстоятельства.

— Или Марту Ильиничну попросите, — произнес наконец разумное Охан. — Пусть она с нами, если вы не хотите.

— Не могу, Андрюша, — поправила Лариса-Бориса с нажимом.

Мы, конечно, все понимали — «не могу» относится не к совету обратиться за помощью к Марточке. Но все-таки сделать и это наша Классная как будто тоже не соглашалась. И только один Гром, получалось так, мог ее выручить, взяв на себя бригадирство в совхозе.

Грому, однако, нисколько не льстило это доверие.

— Каждого где-то кто-то с чем-то ждет. Каждый силен в свое упираться, а другие — гори синим огнем, — так еще сказал Гром. — А? Нет? Я не прав, Шполянская?

Теперь мне уже казалось: Грому все равно с кем, лишь бы ссориться. Но меня удивило, что Вика как будто растерялась под Володькиным взглядом. Однако не больше мгновения это длилось.

— Где же? Кто? Синим? Огнем? — Вика уже смеялась, вскидывая коротко стриженную темную головку. — На что ты намекаешь, Вовочка? Объясни.

— Да. На что? — Мне показалось — Ларисе хочется рвануть Грома за плечо, повернуть к себе. Но ничего такого она, разумеется, не сделала, только изо всей силы ударила ладонью о поручни. — Если ты меня имеешь в виду, так я еду к очень старым и очень больным людям, Громов. И с твоей стороны…

Гром обернулся лениво, лениво посмотрел Ларисе-Борисе не в лицо, а куда-то выше, в одну точку пустив свой взгляд.

— А не назначить ли нам в бригадиры все-таки Мишку Садко? А? Нет? Ранее не судимого и проходившего под кличкой Пельмень? — спросил он уже совершенно по-хулигански. — Думайте, думайте, тем более ему в характеристике пригодится. А какой же деловой человек не беспокоится насчет характеристики? Дайте, Лариса Борисовна, ему на авторитет поработать…

Что-то излишнее было в выходке Володьки. Ужасное — так даже могли бы сказать моя бабушка или Марта Ильинична, окажись они на катерке рядом с нами. Но вот в чем фокус: ничего подобного при них никогда не происходило и произойти не могло.

О ссоре на катере я думала очень много. Из нее следовало, что Лариса Борисовна отправилась к Большим Камням тоже не просто так, ради ясного дня. Хотела убедиться в деловых качествах Володьки? А может быть, Пельменя? Действительно примеряла его на роль лидера?

Странно, неужели наша Классная не понимала: Пельмень — это не просто прозвище, это та цена, которую мы определили Мишке Садко, изо всех сил тянувшемуся на роль Хозяина Жизни? И еще, неужели Лариса не помнила (не хотела помнить?), при каких обстоятельствах Мишка кличку свою получил? А обстоятельства были такие. Мы тогда только что вернулись из совхоза, вывалились из автобуса посреди города вместе со своими чемоданами и рюкзаками. И были счастливы. Совхоз, где мы работали, назывался «Приморским», но моря мы там не видели. А сейчас оно плескалось рядом, перескочи через бордюрчик набережной и погладь ладонью. И всем хотелось это сделать.

— А я домой, — сказал Мишка. — «Тачку» поймаю и до хаты. Кого подбросить?

А как же! В совхозе не очень-то удавалось, а тут ему прямо в руки шло продемонстрировать свои возможности да еще попутно облагодетельствовать. А вообще-то в классе у нас на такси никто не ездил, даже Эльвира. Вот мы все во главе с нашей Классной Дамой стояли и смотрели, как он ловит «тачку», резко выбрасывая руку и вскрикивая:

— Шеф, до Второй Слободской? А, шеф?

Но пока что «шефы» мчались мимо. Возможно, их пугало наше стадо и рюкзаки.

— Я на угол перемещусь. Кто со мной? — спросил Мишка и посмотрел на Вику. Хотя именно на Вику смотреть ему и не стоило.

Вика стояла, легонечко притоптывая ногой, как будто не перехватила Мишкиного взгляда. И тут выдвинулась Тоня Чижова:

— Мы поедем. Можно, Лариса Борисовна? Можно, Миша?

Интересно, от чего больше взвился Мишка? От Викиного молчания? Или от того, что с вопросом своим Тоня обратилась не к нему в первую очередь?

Во всяком случае, он обернулся к Тоне, придвинулся к ней близко, надавив пальцем на дужку ее очков:

— Ну и похожа ты на лягушку-путешественницу, Чижова! Одно лицо. Из чего только такие лягушечки получаются?

Чижова стояла молчала, и мы стояли молчали, оцепенев от неожиданности. Но тут выступила вперед Вика:

— А из чего делаются пельмени? — спросила она так, что мы все увидели — никакой наш Мишка Садко не Хозяин, а Пельмень. Из слегка расползающегося теста.

Так он и остался Пельменем, уехав тогда на такси. А мы о нем и не вспоминали.

Мы были счастливы свиданием с Городом. Вернулись в Город, и все оказалось на своих местах. Так же стояла Гора, и небо над ней было чуть розоватым от Вечного огня. Так же белели опорные стены, кругами обходившие Гору. Так же светились направо от нас витрины магазинов на главных улицах, и ту же музыку крутили в ресторане, хотя, казалось, какое нам до нее дело? У некоторых были диски поновее. И вывеска ресторана была та же: «Бригантина», только каштаны начинали опадать, ржавые, сухие листья, скребясь, прибивались к бордюрчику тротуара.

Так же влево от Города паслись курганы, их еще предстояло один за другим (на сто лет хватит) раскапывать моему отцу. Так же далеко справа ухало и стонало на Комбинате. Там спекали в «пирог» нашу руду в цехе, где работал отец Громова. Звуки Комбината легко и даже красиво долетали к нам по воде…

Но мы после совхоза приехали в тот же Город другими. Вместе с яблоками мы привезли из совхоза заслуженное чувство победы. А что? Мы ведь и действительно отхватили первое место в соревновании. Но не в этом заключалось главное, а в том, что с нами, как некий залог везения, была наша совершенно Классная Дама.

…А нам и вправду везло. Везло, везло, да вдруг застопорилось. Так я не только о себе могла сказать: Гром всех злил, Генка был несчастлив, Вика — в тревоге. Чижовы с Шунечкой — в зубрежке…

Что же касается меня, то я, какой уж вечер подряд, лежу возле мамы на тахте с книжкой в руке. И, так же как мама, делаю вид, что читаю. А на самом деле думаю о том, что мы с мамой вдруг оказались никому не нужны. Раньше мы нужны были отцу и по совместительству — всем. А теперь — никому.

Даже Вика от меня как-то отделилась. Поливанова я не видела со дня поездки на раскопки, Громов дружил с Шунечкой, которой теперь не к кому было приходить в наш дом. Если кто и мог заглянуть к нам, так это Генка. В поисках утешения. Но как хотите, нечто унизительное заключалось в том, как мы — потерпевшие, оставленные — сбивались в кучу.

Я лежала на нашей широченной тахте, гладила кошку Маргошку, смотрела в дальний угол и думала вот о чем. Совсем недавно в одной полунаучной книге, ходившей по классу, я прочла, что вроде бы каждый человек играет роль. Берет на себя роль и играет. У одного она почти совпадает с сущностью. У другого образуются большие «ножницы» между тем, что человек из себя представляет и что он же представляет.

Эта фраза мне самой очень понравилась, как только сложилась в голове еще не произнесенная. А мысль требовала проверки, вот я и стала отгадывать роли (или, как в этой книге еще говорилось, маски) всех подряд. Какую роль взяла, например, на себя Вика? И приближается ли она к своей роли как к идеалу? Не может быть, чтоб широта, бесстрашие, размах моей мамы были признаками ее роли, а не сущности! Громов — кто он был для нас? Неформальный лидер? Впереди идущий или нигилист восьмидесятых — как сказала о нем бабушка?

А вот у Генки роли нет, он ее не придумал. Не надел хоть полумасочку, чтоб не выглядеть таким беззащитным дурачком в истории с Викой, да и вообще в любой истории, в которую попадал. Зачем, например, было признаваться, что родители любят его гораздо меньше шмоток?