Низкой оказывается и рождаемость в браке. Итальянцам по-прежнему хотелось бы, чтобы в их семьях было по двое-трое детей (среднее желаемое число детей в Италии составляет, по данным обследования 2000 г., 2,17).[83] Однако нормы южноевропейской, в особенности итальянской, семейственности требуют от родителей ревностной заботы об образовании и профессиональной карьере детей. К ним по-прежнему относятся со всей серьезностью. Но в современных условиях воспитать ребенка и помочь ему занять достойное место в обществе – весьма дорогостоящее предприятие. В результате с деторождением получается примерно то же, что и с заключением брака: молодые люди до последней возможности откладывают этот серьезный шаг, что неблагоприятно сказывается на уровне рождаемости.

Этому парадоксальным образом способствуют и многовековой культ матери, и теплота отношений между родителями и детьми.[84] К чему покидать родительский дом, в современных условиях весьма комфортабельный и вместительный, если в нем так тепло и уютно? Следует также отметить, что для многих (хотя далеко не всех) регионов Италии и Испании на протяжении нескольких столетий было характерно совместное проживание одного из женатых сыновей, а также взрослых неженатых (незамужних) детей совместно с родителями.[85] В этом отношении современная практика длительного совместного проживания родителей и детей в одном доме (в условиях возросшего благосостояния достаточно большом и комфортабельном) является возобновлением многовековых традиций.[86]

Особенности рынков труда и жилища. Специфика южноевропейской модели демографического поведения обусловлена также национальными особенностями рынка труда, жилищной ситуацией и их взаимодействием с культурными нормами и традициями.

В Испании в последнее десятилетие правления Ф. Франко, умершего в 1975 г., безработица была относительно невысокой. Во многом это объяснялось быстрым ростом испанской экономики в этот период и крайне низкой занятостью замужних женщин (наемным трудом занималось не более 5 % из них).[87] Квартирная плата регулировалась государством и также была довольно низкой. В этих условиях процент вступивших в брак был весьма высоким, а возраст вступления в брак по испанским меркам – довольно ранним. В 1976 г. суммарный коэффициент брачности для мужчин в возрасте от 15 до 50 лет (процент вступивших в брак в данном возрастном интервале, рассчитанный при определенных предположениях) составлял 92,6 %, женщин – 93,3 %,[88] а средний возраст вступления в первый брак – соответственно, 26,1 и 23,1 года.

После окончания периода диктатуры занятость женщин и одновременно уровень безработицы резко повысились. Произошла существенная либерализация рынка жилья. Цены на жилье для тех, кто арендовал его до либерализации, по-прежнему регулировались государством, однако новые наниматели должны были платить в 3–4 раза больше, чем раньше. Ставки ипотечного кредитования также резко выросли. Все это экономически привязывало молодежь к родительскому дому и затрудняло создание собственной семьи. К 1992 г. суммарный коэффициент брачности мужчин понизился до 74,3 %, женщин – до 78,6 %, возраст же вступления в первый брак вырос примерно на 2,5 года (соответственно, до 28,7 и 26,4 года).[89]

Как для Испании, так и для Италии характерна более высокая молодежная безработица, чем по Европейскому Союзу в среднем. Уровень занятости женщин в Италии и Испании и сегодня ниже, чем в целом по ЕС. Женщинам в этих южноевропейских странах оказывается труднее найти работу в режиме неполного рабочего дня или недели, они испытывают большие трудности с возобновлением трудовой деятельности после рождения.[90] В Италии, как и в Испании, квартирная плата за жилье, снимаемое у домовладельцев, относительно выше, чем в других странах ЕС.

Сравнительные исследования[91] свидетельствуют, что на севере и западе Европы молодые люди часто начинают жизнь в снятой внаем квартире, где живут одни или с партнером по добрачному союзу. На Юге Европы снять квартиру оказывается слишком дорогим удовольствием, поэтому молодежь предпочитает оставаться вместе с родителями и копить деньги на покупку (в кредит) собственного жилья. Это приводит к откладыванию женитьбы или замужества, и в условиях, когда внебрачная рождаемость блокируется культурными нормами, к более низкой по сравнению с северо- и западноевропейскими странами рождаемости.

В предыдущей главе был рассмотрен комплекс процессов, определивших формирование новой модели демографического поведения жителей Северной и Западной Европы. Ведущую роль в этом сыграли, как отмечалось, два обстоятельства. Во-первых, активное неприятие поколением молодежи, вступившим на социальную арену в середине 1960-х гг., государственного контроля над демографическим поведением и, шире, устаревших форм институционального контроля как таковых. Во-вторых, отказ государства от такого контроля, связанный с изменением функций самого государства.

Молодежные бунты и студенческие «оккупации» университетов охватили в 1968 г. и Италию. Вскоре итальянское общество приобрело все черты «общества массового потребления», и сегодня в стране постоянно слышатся жалобы на негативное влияние американской массовой культуры и забвение лучших национальных традиций. Влияние европейской интеграции на все стороны жизни стран Южной Европы тем более не подлежит сомнению. Почему же тогда две новых модели демографического поведения – южноевропейская и западноевропейская – оказалась различными?

Корни различий лежат, на наш взгляд, в несходстве институциональной структуры южноевропейских и западноевропейских обществ. На юге континента новые реалии столкнулись с многовековыми институтами и традициями, среди которых (особенно в Италии) важнейшую роль играют особая роль семейных уз и «слитность» институтов семьи и брака, а также представление о последнем как о единственно легитимной или, по крайней мере, обладающей несомненным приоритетом основе семьи и родительства. На уровне общества в целом сложилась ситуация своеобразного «конкурса» старых институтов и новых реалий, а на уровне отдельного индивида – ситуация выбора между трудно совместимыми социальными нормами и экономическими требованиями.

Результаты такого «конкурса» оказались неожиданными. «Победителями» в нем явились традиции семейственности и «слитности» семьи и брака и одновременно вполне современное стремление к высоким стандартам личного потребления. «Ценой» же, обеспечившей совмещение «традиций» и «новаций», стало снижение рождаемости до уровня значительно более низкого, чем на Севере и Западе Европы.

Анализ южноевропейского демографического феномена, безусловно, способствует постановке ряда теоретических вопросов. Один из них состоит в трактовке места данного феномена в демографической истории. Является ли он неким курьезом, малозначительным исключением из правила или, напротив, одним из многих свидетельств чего-то гораздо более весомого? Второй, более общий вопрос касается роли процессов дивергенции в мировом демографическом развитии. Является ли нарастание различий между регионами исключительно результатом разновременного прохождения ими различных стадий демографического перехода или оно может быть вызвано и иными, не менее фундаментальными причинами?

Отвечая на эти вопросы, еще раз процитируем Д. Норта. «История, – подчеркивает он, – имеет значение не просто потому, что мы можем извлечь уроки из прошлого, но и потому, что настоящее и будущее связаны с прошлым непрерывностью институтов общества».[92] Институциональная структура общества, безусловно, не является чем-то застывшим. Институты не только хранители традиций, но и инструменты адаптации индивида и общества к внешней среде, вследствие чего изменения среды неизбежно сопровождаются появлением новых и отмиранием или изменением старых институтов. Тем не менее, институциональная структура не меняется в одночасье по воле политиков и экономистов – ее состояние в каждый последующий момент в огромной степени определяется предыдущей историей. Преломляя воздействия среды (и одновременно изменяясь под этим воздействием), специфическая институциональная структура генерирует и специфические феномены – политические, экономические, демографические.