– Я и впрямь слегка опечален, – был мой сдержанный ответ, – что ты считаешь, будто я достоин столь резких выражений. Простая истина заключается в том, что все, что мы делали, мы делали и ради вас тоже. Вот и сейчас мы готовы – если, конечно, такое транспортное средство вполне отвечает вашим требованиям, – вернуть вас всех назад, в относительную безопасность Гнезда. Ведь, в конце концов, разве не ждет нас там задача, выполнить которую мы подрядились с самого начала и из которой вы, если не ошибаюсь, намеревались с нашей помощью извлечь прибыль? Ибо теперь мы вполне в состоянии отработать обещанную тобой, Ха Оли, плату. А? Королеву-Мать никто не подоит, пока мы тут стоим и переминаемся с ноги на ногу.
Это их проняло, но Костард так и не успокоился, и все время, пока мы вязали веревочные петли для воздушной транспортировки наших компаньонов, он продолжал ныть.
– Это просто немыслимо несправедливо, дядюшка! Вы украли кусок демона из моей камеры, вы воспользовались моей собственностью, чтобы определить местонахождение и приобрести чудесное Снадобье, а теперь (и это не говоря уже о том, что своей жадностью вы лишили всех остальных возможности получить его), теперь вы отказываетесь…
Тут Барнар мягко зажал рот и затылок юноши между двумя огромными, испещренными шрамами лапами.
– Послушай меня хоть разок, Костард, – с нежным беспокойством в голосе заговорил он. – Гнездо тебе не принадлежит. Запомни раз и навсегда, ты владеешь только спусковым оборудованием, шлангами и насосами, при помощи которых ты грабишь Гнездо. Преподнеси тебе этого демона кто-нибудь на блюдечке, тебе бы и в голову не пришло, как можно им воспользоваться. И, даже расскажи он тебе об этом Снадобье, тебе ни за что не добраться бы до него в одиночку. А если бы и добрался, то скажи честно, отдал бы ты Сборщику Пошлин собственную руку или ногу в уплату?
Так что послушай, что я тебе скажу. Если ты промолвишь еще хотя бы слово – одно-единственное словечко! – я отправлю тебе назад пешком, и добирайся как знаешь. – Желая проверить, возымело его внушение какое-нибудь действие или нет, он убрал руку со рта Костарда. Никаких звуков не последовало.
Для Бантов и Костарда мы связали веревочные петли, на которых они могли сидеть. Для Ниасинт пришлось соорудить более сложные качели, в которых она могла бы лежать. Когда мы укладывали ее в них, она открыла глаза.
Девушка пригубила немного вина, заботливо поднесенного к ее губам Ша Урли. Как только земной напиток проник в ее горло, по лицу девушки пробежала судорога, точно от сладкой боли. Почувствовав вкус вина, она распахнула полные удивления глаза, точно припоминая запахи земли, простор небесного свода, жар солнца. Слезы затуманили ее взор и потекли по щекам.
– О божественные силы, на что я стала похожа в этом вечном аду? На меня еще можно смотреть без отвращения?
Ша Урли с улыбкой склонилась над ней. По правде говоря, очаровательная дольменитка была довольно-таки мягкосердечна, несмотря на все свои гневные вспышки.
– Да, милая Ниасинт, ты прекрасна, как и прежде. Твоя краса, утонченная и коварная, сверкает, точно ты не встретила еще и тридцатой своей весны. Выпей еще. Вот так. А теперь отдыхай. С тобой друзья. Мы поднимем тебя на землю, и ты снова будешь жить под солнцем…
Я привязал веревки двоих мужчин к своему поясу спереди, а Барнар сделал тоже самое с женщинами. Воспользовавшись возможностью, я на мгновение отошел в сторонку и достал из мешка Острогала. Созвездия его разномастных глаз сверкали обидой и гневом, но с уст, как обычно, стекали сплошь мед и млеко.
– О невыразимые! Вот и настала пора нам возрадоваться, разве нет? Вам – тому чуду, которым вы теперь обладаете, а мне – возвращению в родную почву, в какой-нибудь укромный уголок на дне пересохшего ручья неподалеку отсюда, может быть?
– А мы и радуемся, почтенный обрубок! – ответил я. – И испытываем глубочайшую благодарность к тебе. Ну что, полетели, Барнар?
– Полетели конечно! – отозвался мой друг. Мы учились оставаться на земле, не отпуская полуосознанную мысль о том, что это необходимо, своего рода умственный якорь, который, удерживая нас от полета, позволял думать о других вещах. Теперь одного взмаха рук, как при плавании, и одного желания взлететь хватило, чтобы плавно воспарить в винно-красную мглу. Мы двинулись вдоль каньона на высоте примерно пяти саженей над ним.
– Прошу вас отметить, господа, – дрожащим голосом вновь заговорил демон, – что я честно служил вам. Я доставил вас сюда безопасным путем и способствовал вашему обогащению, о светлейшие мои благодетели! После этого вы, конечно, не откажете мне в простой, несложной пересадке, которую я…
– Тише, о частичный! – перебил я его. – Все дело в том, Острогал, что теперь, когда мы вплотную подошли к исполнению условий контракта, в наших сердцах поднимается волна непреодолимого отвращения при одной только мысли о том, чтобы шевельнуть хотя бы пальцем ради продления твоей отвратительной демонской жизни, пусть даже на одно мгновение, тем более что Снадобье, которого нам так хотелось, уже у нас и путь назад в Гнездо мы можем отыскать самостоятельно.
– Это глубокая инстинктивная ненависть, – пояснил Барнар, – которую люди искони питают к демонам. Мы обнаружили, что просто не в состоянии, как бы нам того ни хотелось, противостоять этому атавистическому чувству.
– С другой стороны, – добавил я, – нечестно навлекать на тебя что-либо иное, кроме той судьбы, которая ждала тебя с самого начала и от которой мы тебя спасли. Таким образом, приличия ради, а также в знак признания твоей заслуживающей всяческого уважения честности по отношению к нам мы возьмем на себя труд доставить тебя обратно в детскую, в челюсти той самой личинки, которой ты был предназначен.
Признаюсь, произнося все это, мы с Барнаром преследовали определенную цель. Глазастый демон, кажется, сильно расстроился. Флейта его голоса дала трещину.
– Должен сказать, о лучезарный Кархманит и августейший Чилит, должен сказать, и, разумеется, принести нижайшие извинения за свои слова, должен сказать, что вы – и поверьте, я говорю это в духе самого раболепного почтения, – что вы самым низким, отвратительным, мошенническим, одиозным, постыдным и неподдающимся описанию образом пользуетесь моей относительной беззащитностью. Я говорю это с глубочайшим и почтительнейшим уважением к вам, разумеется.
– Разумеется. – Я кивнул, проплывая по воздуху, точно мы разговаривали лицом к лицу, как на земле. Беседы с этой чудовищной, покрытой коростой глаз головой, свисавшей с моего бедра, уже вошли у меня в привычку. – Тем не менее я не думаю, что кто-нибудь сочтет меня слишком уж большим негодяем, взяв на себя труд рассмотреть со всех сторон следующий вопрос: чем я, строго говоря, могу быть обязан многоглазому пузырю демонической слизи, наподобие тебя, чью никчемную жизнь я спас, вырвав из готовых сомкнуться челюстей смерти?
Фуражир со свистом пронесся над нами, молотя ногами по воздуху, как безумный. Далеко впереди падали еще двое, описывая длинные сплюснутые параболы. То небольшое количество Снадобья, которым они испачкались, карабкаясь по ладони Омфалодона, казалось, теряло свою силу тем быстрее, чем больше двигал конечностями летун. И в самом деле, мы тоже почувствовали, что с каждым взмахом рук и ног удерживаться на определенной высоте становится все труднее. Несмотря на то что каждый из нас нес двоих взрослых и около пятидесяти мер драгоценных камней, лететь в начале пути было куда легче, чем, скажем, плыть с аналогичным грузом в воде. Но сопротивление воздуха усиливалось с каждым шагом, и, чтобы не терять высоту, приходилось прилагать значительно больше усилий, чем раньше.
– Такое впечатление, – поделился наблюдением Барнар, – что расход Снадобья напрямую зависит от поднятого веса.
У меня даже сердце закололо, когда я понял, что нам неминуемо придется забраться в драгоценные горшочки со Снадобьем, чтобы завершить путь. Однако с умеренной гордостью могу сообщить, что мне удалось победить сильнейший соблазн отправить наших компаньонов в обратный путь пешком ради сохранения нашего сокровища. Мы продолжали пыхтеть, – а процесс делался все более трудоемким – и наконец вынуждены были запустить руку в драгоценный запас и заново намазать ладони и подошвы ног.
