Все эти люди целились в еду, но в редкие отвлекательные моменты отводили взгляд, контролирующий тарелки, чтобы возжелательно попялиться на иногда узнаваемую звезду. Сильное чувство голода не слишком часто позволяло осуществлять эти вымышленные прощупывания, но прерывистость демонстрируемого вожделения Алису Фэй ничуть не обижала, хотя она и привыкла к постоянному вниманию толпы.
Она послала Симону Хуйцеру местных фруктов, чтобы унять его жажду. Видеть его ей не хотелось. Побыв немного в одиночестве, Она присоединилась к Дюсушелю. Мэр принимал не раньше трех часов дня. Перед гостиницей погода была все еще и опять хорошей. Впрочем, как и в прочих городских местах.
Они снова прошли мимо статуи. Она пеклась — на солнце, выражая явную тенденцию к состоянию окончательному, вечному, недоступному и мраморному. На этот раз туристы удержались от комментариев по поводу органов размножения; те хорошо просматривались, хотя и сливались с общей массой благодаря внезапной, в момент окаменения, сдержанности, на которую бывший мэр считался неспособным.
Похоже, подготовка к Жди-не-Жди не требовала ни значительной, ни даже заметной активности; в мэрии, казалось, все спало. Там было прохладно.
В Большом Зале Ожидания и Почета в глубокой сиесте забылся привратник. Здесь никто никого не ожидал, но многочисленные миниатюрные портреты воссоздавали в памяти образы всех прошлых Мэров за исключением предпоследнего, чья трехмерная окаменелость — с точки зрения запоминания — была не менее значимой, чем маленькие раскрашенные плоскости, посвященные этим достойным персонажам.
— Вы его разбудите? — спросила Алиса Фэй.
— Это может показаться вам бесчеловечным, но гуманитарные науки, равно как физиология, биология и прочие естествознания, иногда предполагают некоторую кажущуюся жестокость. Порой этнография, социология и статистика требуют от своих служителей окончательно и полностью жертвовать комфортом изучаемого респондента.
— Уместно ли это в нашем случае?
— Нет, — ответил Дюсушель. — Мы сразу пройдем в кабинет мэра. Но перед этим постучим. Следуйте за мной.
Он постучал и вошел.
Пьер работал.
Он что-то писал.
Он поднял голову.
— Господин Набонид? — произнес Дюсушель. — Позвольте представить вам мои рекомендательные письма.
Целомудренным бюваром Пьер прикрыл составленный им план муниципального аквариума. Сдвинул брови, что вызвало у посетителя первое оправдание:
— Привратник спал…
После чего последовало второе:
— Меня сопровождает мадмуазель Фэй, звезда, и весьма знаменитая.
Пьер на это ответил жестом, который они истолковали как до-пустительный, и сделал вид, что читает представленные документы. После чего вернул их Дюсушелю.
— Вы правильно сделали, что приехали на праздник в этом году. Он будет последним. Возможно даже, что вы уже опоздали.
— Не знаю, как понимать ваши слова, господин мэр, — вежливо ответил слегка встревоженный Дюсушель.
Пьер посмотрел на ноги Алисы Фэй, и это ему что-то напомнило. Но это что-то было не настолько цепким, чтобы он забыл о вопросе Дюсушеля.
— Ну ладно, поскольку вы — туристы, я могу вам сказать со всей откровенностью. Жди-не-Жди этого года будет последним. По крайней мере, как сухой Жди-не-Жди. Отныне мы вступаем в царство влаги.
— Вы вернете дождь?! — воскликнул Дюсушель.
— Несомненно, ум ученых проворен, а разум прозорлив. Да, я верну дождь[121]. Но пока это секрет. Никто в Родимом Городе не знает о моих намерениях. Когда они узнают, то поднимется большое волнение, которое, возможно, меня сметет. Я оставлю им завтрашнее наслаждение от последнего праздника по установленному обычаю, но уже вечером на их головы прольется вода из наконец-то сотворенных и отворенных туч[122].
— Господин мэр Родимого Города, не могли бы вы объяснить, каким образом вы намерены осуществить этот проект?
— Я не собираюсь от вас ничего скрывать. Я просто выброшу тучегон на свалку.
— Этот тучегон действительно эффективен?
— Несомненно.
— Вы полагаете?
— Несомненно.
— А вам не кажется, что существует просто некое совпадение между хорошей погодой и этим предметом? Но никак не воздействие последнего на первый?
— Знаете ли вы, что когда-то в этом городе, как и в любом другом, шли дожди? И даже еще чаще.
— И с появлением тучегона все изменилось?
— Да, воцарилась сушь.
— Но вечно хорошая погода, не есть ли это благость, которой все рады?
— Ей рады не все.
— В самом деле? — лицемерно воскликнул Дюсушель. — Неужели существуют родимогородцы, которые высказывают недовольство вечно хорошей погодой?
— Среди тех, кто говорит, возможно, нет. Но среди тех, кто не говорит?
Дюсушель мысленно пролистал свой справочник и не нашел вопросительной тактики, подходящей для этой звонетической[123] ситуации. Алиса Фэй всерьез заскучала, что выразилось в затянувшемся рассматривании носков туфель: несмотря на занятия танцами, ступни у нее были коротенькие и пухловатые. Пьер посмотрел на эти ступни, полушелк-полукожа, перед тем как — в ответ на этнографическое непонимание — подчеркнуть:
— Да, среди тех, кто не говорит.
— А таких много? — на всякий случай спросил Дюсушель.
— Много! — воскликнул Пьер. — Немерено!
Он перевел дыхание.
— Наша река — из песка, а ее берега — из грязи. Наши ручьи — желты и скудны, а наши потоки не имеют сил катить гальку. Где, где, где же жить рыбам, рыбам, жившим здесь когда-то?!
— Всем не потрафишь, — прошептал Дюсушель.
— O-oh! — воскликнула мадмуазель Фэй. — Fish?[124]
— Вас это не интересует? — спросил Пьер.
— Итак, вы готовите настоящую революцию, — сказал Дюсушель. — Преобразование метеорологического сгуществования?
— Я рискну сделать это в день Святого Жди-не-Жди.
— Рыбы не сумеют защитить вас от гнева родимогородцев, когда те окажутся под дождем.
— Да.
Пьер задумался и продолжил:
— Если бы я мог их переубедить… но нет. Они все верят в хорошую погоду.
— И никто не придерживается вашего мнения?
— Быть может, привратник. Против меня и так уже обращено столько ненависти.
Тишина начала давить на стены кабинета. Шелк чулок Алисы Фэй оказался вдруг более чем блестящим, а линия ноги — более чем восхитительной. Глаза смущенного Пьера оторвались от истоков грядущей революции, и Дюсушель, прочистив голосовую щель, подступился в следующих выражениях:
— Господин мэр, не скрою от вас — я говорил вам это в самом начале, — что приехал сюда, для того чтобы — причем с научной целью — присутствовать на классических празднествах Жди-не-Жди. Для меня будет большим огорчением, если они окажутся хоть в чем-то изменены.
— Я очень уважаю науку, — ответил Пьер, — но не меньше уважаю и самого себя.
Его взгляд опустился до лодыжек Алисы Фэй, медленно поднялся до глаз Алисы Фэй, и язык Пьера протарабарил для ушей Алисы Фэй следующие звуки:
— А вы, мадемуазель, также желаете, чтобы ничего не изменилось в протоколе Праздника?
Вспомнив о своем отце, он добавил:
— Поскольку хозяин здесь я.
Алиса, найдя эту галантность естественной, произнесла:
— Да. Желаю.
— Тогда, мадемуазель, мсье, в этом году вы еще сможете присутствовать на классическом Жди-не-Жди. Надеюсь, вы получите от него еще большее удовольствие, зная, что он будет последним. После Весенника, тучегон перестанет функционировать, и будь что будет.
— Благодарю вас за эту большую милость, — сказала Алиса Фэй.
— Естественно, — сказал Пьер, — все это должно остаться между нами.
Они пообещали, затем Дюсушель попросил различные разрешения и привилегии, а также разные пропуски и допуски, которые были ему отпущены и выданы.