— Этот человек — авантюрист! — громогласно возвестил Зострил.
— Я?!
Пораженный Мазьё закрыл лицо руками, затем, посмотрев на ладони, обнаружил на них влагу и определил ее потное происхождение. Это была точно не дождевая вода. Он посмотрел Зострилу прямо меж век и произнес:
— Это я-то авантюрист? Я хоть раз уехал из города? Я хоть раз хотел из него уехать? Я хоть раз купил портвейн, зонт или какой-нибудь другой чужеземный товар! Я хоть раз не осудил инициативы, когда они были? Я хоть раз пожаловался на то, что инициатив никогда не было, до появления самой первой, а именно инициативы Пьера Набонида? Которая и принесла нам дождь? Признаюсь, я осудил вторую, а именно инициативу приговорить Пьера Набонида к с культурному заключению. Но я поддерживаю третью, цель которой — вернуть хорошую погоду. Вернуть хорошую погоду? Это да! Я — за.
Зострил взвыл подобно суке, которая своим протяжным истошным завыванием пытается устрашить ночное светило, которое на самом деле является весьма отдаленной и безразличной планетой. Он размахался руками, выбился из сил и сел. Несколько раз раскрыл рот, но, кроме пауз и вздохов, так ничего и не выжал.
— Я, — наконец-то выдал он, — дрить ее налево, а если… если…
— Если что? — спросил Мазьё.
— А если дождь не прекратится, даже когда статуя Пьера будет закончена?
Все перезыркнулись.
— Ну как? — прегордо воскликнул он. — Ведь никто об этом не подумал!
— Ядрить ее, — смутился Роскийи.
— Это совершенно не стыкуется, — сказал Капюстёр, взяв наконец слово.
— Ваше обсуждение растянулось, — сказал Поль.
— Тихо! — заорал Квостоган. — Дайте нам подумать!
— Любую проблему можно разрешить, — неожиданно проблеял Роскийи.
— Ну конечно, — сказал Мазьё. — Конечно же.
— Эта история со статуей — полная фигня, — заявил Капюстёр.
Зострил и Сенперт посмотрели на него с изумлением.
— Так вот почему с самого начала заседания вы ничего не говорили, — произнесли они хором.
— Этот человек — авантюрист! — громогласно возвестил Зострил.
Когда эхо его голоса затихло, на лестнице послышался шум, словно несколько человек бежали во всю прыть. Дверь распахнулась от мощного толчка, но без предварительного стука, и на пороге появился промокший, запыхавшийся Лё Бестолкуй с вываливающимся языком. Он рухнул на стул и залепетал:
— Онхо… хо… онхо… хо… чет…
Следом за ним появились Пьер и Эвелина, такие же промокшие и запыхавшиеся.
Лё Бе-уй дергался на стуле, как пациент, жадно страдающий по поводу своего здоровья.
— Да, — сказал он, переведя дыхание. — Это правда. Это правда. Статуя закончена. Закончена.
Снаружи продолжал идти дождь.
— Теперь, — изрек Спиракуль, — вся семейка у нас под рукой.
И тогда очень терпеливо Жан снова объяснил им свой план.
Импортеру поручили найти сеть. Но ее не было ни в городе, ни загородом, ни в стране вообще. Рыбалка пока еще мало интересовала родимогородцев, как из-за недостатка ихтиологических приспособлений (хотя их число все же увеличивалось), так и из-за отсутствия средств. Лишь детишки как-то пытались выловить плывущую в ручье кошку, предлагая ей привитый к веревке сначала выгнутый, а потом снова загнутый заостренный кусок железной проволоки, украшенный кусочком какой-то не стоящей внимания субстанции. Что касается оптовой ловли рыбы, до этого амбиции еще не доросли.
За прошедшие дни ожидания дождь конечно же не прекратился. Поль снял с себя мэрские обязанности и уехал в Чужеземье вместе с Алисой Фэй, которая незадолго до этого обнаружила в себе развивающийся плод. Их больше не видели. Впоследствии они народили целую кучу засранцев. Родимому Городу требовался регент. Одни (спираторы) предложили назначить Лё Бестолкуя, другие (например, Спиракуль и Квостоган) остановили свой выбор на Никодеме и Никомеде, которые медленно отходили от пребывания в ледяном застенке. Но, в итоге всех расчетов, эту должность получил Манюэль Бонжан. Лаодикея немедленно вышла за него замуж, что прибавило нотариусу уверенности в правильности его семейной политики. Пьер продолжал мраморно работать; он вытачивал волосы, изгибал икры, наращивал живот, сбивал припухлости. Эвелина чтила этот бесполезный труд, но изводилась от затянувшейся девственности.
Сеть наконец прибыла, и Мандас, в припадке гражданского мужества, оплатил расходы по ее доставке. На самом деле, сеть оказалась красно-белым ветроуказателем, какие встречаются на чужеземных авиационных площадках. Но кто среди родимогородцев смог бы отличить рыболовную сеть от метеорологического презерватива? И все население возрадовалось.
На следующее утро, на рассвете, в час, когда мокрые петухи заводят свои кря-кря-кря, все собрались на Центральной Площади. Быстро засыпали Водяную Яму грязью, черепицей и твердыми камнями. Естессно, дождь шел по-прежнему. Импортер призвал всех к воротам Города. Все туда потянулись. Столб, тросы и лебедка были готовы. Жан Набонид обнял сестру, пожал руку Бенедикту, Роберту, Фюльберу и Альбериху. Все. Он устроился в люльке, прикрепленной к концу столба[151]. Четверо юношей принялись за работу и установили столб; его высота составляла примерно семь лье (родимогородское лье равно примерно полутора метрам). Когда столб оказался в строго вертикальном положении, его закрепили. Толпа отошла, задумчиво. Элен осталась у подножия. Пьер, неистово заработавшись, не смог присутствовать на показухе.
Естессно, дождь прекратился не сразу. Сначала он лил так же обильно, как раньше, но, казалось, мочил меньше. Возможно, это была иллюзия, но все радовались. Элен подпитывала брата, протягивая ему на конце жерди витаминизировано пропитанную губку[152]. По прошествии некоторого времени Пьер представил статую. Знатные лица удивились, но Манюэль одобрил. Ее дотащили до Центральной Площади и водрузили рядом со столбом. На людей это произвело очень хорошее впечатление.
Впоследствии вода, вместо того чтобы низвергаться потоками, стала ниспадать поливами, как с вытрясаемого ковра. Потом как-то поднялся слабый ветерок, который стал дуть весьма постоянным образом. Удерживаемая этим дуновением сеть реяла и качалась на воздушных волнах. Пьер часто приходил на нее смотреть, это напоминало ему молодость. Ведь он вернулся из Чужеземного Города тридцать лет назад (родимогородский год не имеет эквивалента в других хронометрических системах). Он навечно посвятил себя скультуре, хотя время от времени занимался с Эвелиной любовью.
И вот однажды оказалось, что дождь заканчивается. Легкий ветерок, выполняя свою функцию, методично разгонял водяные капли. Показалось солнце, сначала влажное от пара, затем высыхающее на глазах. Легкий ветерок все поддувал и поддувал, вода с неба перестала литься. И тогда Жан воздержался от жизни, и ветер сник, и хорошая погода установилась окончательно. Стало даже очень жарко. Статуя начала плавиться, оседать, пока не превратилась в карамельный сгусток: в этой стране статуи долго не сохранялись. Раздробленные скультурные останки очутились на свалке, чуть позже туда же за ними последовал и обескураженный Пьер. Впоследствии его вдова еще не раз выходила замуж.
Тело Жана оставили сушиться на солнце[153]. Сочленение столба и мумии стали называть «душегон», позднее, по закону фонетической деградации, «тушегон» и, наконец, «тучегон». Элен, разочаровавшись в своих витаминизированно пропитанных, но отныне бесполезных губках, ушла на Знойные Холмы; по крайней мере, удалилась она в том направлении.
Позднее Жана нарекли Святым Жди-не-Жди (вероятно, потому, что, ожидая вод и отводя дожди — теперь это происходит постоянно, — он сидит наверху в своей сети и вряд ли когда-нибудь спустится на землю) и даже придумали в честь него специальный праздник. С утра раскалывают сосуды; пополудни пальцами имитируют рост растений (встречающихся все реже и реже); вечерний салют не вызывает никакой атмосферной пертурбации, так как погода установилась намертво. И общественность с превеликим удовлетворением полагает, что знает о том, что может, если пожелает и когда захочет, прекрасно понимая, зачем и почему, с преспокойной душой отменять или устанавливать погоду, хорошую погоду, навязчиво хорошую погоду-фикс[154].
