Колодец с длинным скрипучим журавлём был недалеко, хаты через три. Сначала Тихон хотел завернуть листовки в бумагу, чтобы не намокли, и положить под тяжёлое деревянное ведро. Потом передумал и разбросал вокруг колодца.

Бумажки забелели на чёрной земле, словно кто-то светил на них. Почему они так заметны? И вдруг Тихон сообразил. Ветер разорвал тучи, и в сером просвете появился худой бледный месяц. Он склонил свой рог вниз, словно хотел рассмотреть, что там делает этот малый.

«Ну вот, ещё не хватало…» — подумал Тихон.

Он подобрал листовки, переложил их за колодец в тень. Тут они не были так приметны со стороны.

Назад он возвращался быстро: было уже не так темно и его могли заметить. Раз не выдержал, оглянулся. И молодой месяц как бы подмигнул ему, радуясь вместе с ним.

А дома Тихон долго ворочался на печке.

То ему казалось, что к их хате идут немцы с собаками, что он уже даже слышит, как лают собаки. И тогда называл себя дураком за то, что шёл и к колодцу и домой прямой дорогой, а нужно было описать круг, запутать следы…

То он думал, что листовки за ночь намокнут и завтра люди не смогут прочитать, что в них написано.

Он уже решил пойти собрать листовки и положить, как сразу подумал, под ведро. Уже слез с печи, вышел в сенцы и… вернулся. А может, фашисты уже ожидают возле колодца, и тогда он сам приведёт их к своей хате, к типографии.

На зорьке Тихон схватил ведро и побежал к колодцу.

Женщины прятали листовки в карманы и говорили друг другу:

— С самолёта понакидали. Всю ночь сегодня жужжал.

— Чего понакидали? — спросил у них Тихон.

Ему не ответили.

Ну и не надо. Тихон и сам знает чего. Они говорили про его листовки!

Листовки… Маленькие бумажки, которые помогали людям жить. Сколько же это времени прошло с той поры? Больше года. Намного больше года. Тогда была осень, а теперь зима, через какой-то месяц и весна начнётся, станет теплеть. Теперь Тихон в лесу. И типография подпольная, которая чуть ни год была у них в саду, теперь тоже в лесу.

Звонкое конское ржание прервало размышления Тихона. Он сделал шаг в сторону партизанской конюшни, решил посмотреть и напоить, если надо, кобылку Павла, но тут из командирской землянки вышел Володя и крикнул:

— Тишка! Тебя командир вызывает.

«Позвали… — подумал Тихон. — А не могли вместе, как всех». Он поглядел на Володин револьвер, вздохнул (у него никогда никакого оружия не было) и пошёл следом.

Она была больше других, землянка командира. И окошки под потолком пропускали больше света, и посередине стоял стол.

В землянке было накурено. Над столом плавал дым, да такой густой, что и лиц людских сразу же не разглядеть. На нарах сидели партизаны. Здесь были не все партизаны, а только командиры отделений, взводов, рот и разведчики, среди которых Тихон увидел Павла, самого старшего своего брата. А Василия, среднего, Тихон видел редко. Он был адъютантом у Урбановича, секретаря Брестского антифашистского комитета. Время от времени к ним в отряд приносили партизанскую сатирическую газету «Штык», рисунки для которой делал Василий.

Командир отряда Александр Иванович Самуйлик что-то толковал партизанам, показывая пальцем на карту района, разрисованную синим и красным карандашами. Карта обтрепалась по краям, её уже много раз подклеивали кусками простыни, а она всё равно едва держалась.

Когда партизаны говорили своему командиру, что пора уже завести новую карту, он отвечал, что в архив и эту примут, а новая совсем не понадобится, потому что война скоро окончится…

— Наша задача ясна: манёвры, засады, бои, — командир чеканил каждое слово. — А семейный отряд переправим на болота. Забьём сваи, поставим на них шалаши.

— Помёрзнут дети, — сказал кто-то.

— А думаешь, по лесу бегать им лучше будет?

— Может, в село какое-нибудь?

— Сколько их осталось, сёл-то? Клепачи сожжены, Козлы тоже…

Александр Иванович поднял голову, и Тихон увидел его утомлённое, озабоченное лицо. Только чёрные усы были, как всегда, задорно закручены кольцами. Каждый раз, когда Тихон смотрел в лицо командира, он удивлялся его усам: как это они держатся, почему не опускаются вниз?

— А, малец здесь! Проходи, проходи, чего ты встал у притолоки, как гость?

Александр Иванович поднялся с табуретки, подошёл к Тихону, обнял за плечи и провёл к столу.

Сильная рука стиснула Тихону плечо. Какое-то время командир молчал. Он то смотрел на партизан, то обращал взгляд на миску, стоявшую на краю стола, полную пепла и маленьких клочков обгоревшей бумаги. Окурков не было. Табак из окурков высыпали и тут же делали новые самокрутки.

Командир отодвинул миску в сторону, словно она мешала ему думать, взглянул на Тихона и неожиданно заговорил весело:

— Признавайся: ходил с братьями резать телеграфные провода?

— Ходил, — сказал Тихон. Сказал, а сам испугался. Наверно, влетело Павлу, что взял его с собою.

— Резал? — допытывался командир.

— Не, я только изоляторы разбивал. Молотком как стукну — он сразу на куски…

— А ты знаешь, что в отряд поступила жалоба на вас?

— Жалоба?

— Ну да, за то, что уничтожили вы пять километров связи, поспиливали столбы и эти, как их… изоляторы побили.

Партизаны расхохотались.

— Почему жалоба? — ничего не понял Тихон.

— Не почему, а от кого. От фашистов.

Теперь засмеялся и Тихон.

— Так как ты думаешь, что мы ответим на эту жалобу? — спросил командир.

— Скажем, что в другой раз порежем десять километров связи. А завалы на шоссе такие сделаем, что неделю они их растаскивать будут, — оживился Тихон.

— Молодчина, Тишка-братишка! Так и запишем.

Александр Иванович прижал Тихона к груди:

— Вот какая у нас смена растёт. Орлы! — Потом посмотрел на мальчонку и добавил тихо: — Орлята. Что, орлёнок, готов летать?

— Всегда готов! — ответил Тихон.

— А куда полетишь?

— Куда нужно.

— Вот это ответ… Ну, шутки шутками, а идти тебе и впрямь нужно, — сказал командир уже серьёзным голосом.

И Тихон тоже сразу стал серьёзным, так как понял, что шутки кончились.

— Нужно идти в Байки.

— Я-то давно хотел пойти, а меня всё не пускали, — обрадовался Тихон.

— Не пускали, потому что можно было обойтись. А теперь нельзя… Повидаешь сестрёнок, гостинцев им принесёшь. Наверно, заскучали они там одни у чужих людей?

— Как водится, заскучали.

— А весной, как потеплеет, в лес их заберём, в семейный лагерь. Так что каких-нибудь месяца два-три им потерпеть ещё придётся.

Командир старался говорить бодрым голосом, но Тихону показалось, что думает он о другом, и Тихон ждал, когда он заговорит об этом другом, об основном. Тихон понимал, что не только для того, чтобы он повидал сестрёнок, посылают его в опасный путь.

— Зайдёшь к Марии. Знаешь её?

— Что до войны была председателем сельсовета?

— Вот-вот, к ней. Скажешь, за листовками пускай не приходит. И людей тоже пока что к нам пускай не отправляет. До особого распоряжения. — И уже совсем тихо добавил: — Блокада начинается, Тишка.

— Так я схожу в Ружаны и погляжу, что там делается.

— Не надо.

— Тогда хотя бы в маньчицкий гарнизон. Это ж рядом с деревней, совсем рядом.

— Ив гарнизон не надо. Мы сами знаем: с фронта сняли части и бросили сюда, чтоб с нами расправиться.

— В гарнизон я зайду. Это мне просто.

— Не надо.

— Тогда я скоро вернусь. Нынче туда, завтра назад.

— Тётка Мария скажет тебе, что делать дальше.

Командир снова задумался. Потом проговорил тихо, будто думал вслух:

— Одет ты как должно, парень смекалистый. Пройдёшь.

— Товарищ командир! А можно, я отнесу в; деревню листовки?

— Нет, нельзя.

— Тогда хоть одну сводку дайте, последнюю. Я в деревне покажу.