Перспективу я нарисовал, лучше не придумать, осталось только воплотить ее в жизнь. По всем правилам теперь дурню только и осталось надеть лапти и пойти совершать подвиги. Однако он не спешил, обдумывал ситуацию, видимо, в поисках слабых сторон моего предложения. Наконец нашел к чему придраться:

– А если она за меня не пойдет?

Я чуть не спросил его, кто за него не пойдет, но не стал, понимая, что в мозгу Павла уже выкристаллизовался образ идеальной, толстопятой красавицы. Он, кстати, даже облизнулся, и глаза его затуманились от вожделения.

– Только я не уверен, что ты знаешь, где разбойники живут, – не отвечая на вопрос, с сомнением сказал я.

– Чего там знать, в сухом логе, нарыли себе дурни землянок и думают, что их там никто не найдет.

– Подобраться туда незаметно можно?

– Нет, как же к ним подберешься, когда их там видимо-невидимо и кругом соглядатаи. Вот если только гнилой балкой идти, но там нечисто, никто и не ходит.

– Почему нечисто ?

– Леший живет, он пришлых не любит, так голову задурит, что назад пути не найдешь. Прошлый год из Москвы приезжали, как туда зашли, до сих пор не вернулись.

Я сделал вид, что не заметил его упоминания о Москве, о которой он якобы никогда не слышал, сказал другое:

– А может быть, они просто вышли другой дорогой, не через вашу деревню.

– Нет, они же лошадей здесь оставили.

– А ты сам лешего боишься?

– Чего мне его бояться, какая ему от меня радость. Это ты опасайся, ты же пришлый.

– Ну, я как-нибудь с ним договорюсь, – сказал я, имея в виду, что у меня уже был успешный опыт общения с лешим, который в конце концов оказался никаким не лешим, а чиновником службы времени.

– Ну что, значит, пойдем гнилой балкой? – задал я уже конкретный вопрос, как о деле решенном.

– По-другому нельзя, – покровительственно ответил он, – только идти все одно придется ночью, хорошее ли дело, ночь без сна!

– Завтра выспимся, а если еще успеешь спасенной девке понравится, то и не только...

– А про договор не забудешь?

– О красной шапке? Вот тебе святой, истинный крест. Самую-красную выберем!

– Тогда пойдем, соснем перед дорогой. Шутка ли дело, ночью не спать!

– Поесть бы не мешало, – намекнул я, – время обеденное.

– Где же теперь еду возьмешь, теперь все в поле. Разве пойти старуху какую заговорить. Только боюсь, все одно не дадут.

– Ты, что Христа ради питаешься?

– Когда как, мир не без добрых людей. Кто и так, без просьбы, лишним куском хлеба поделится. Меня многие считают юродивым, а мне и горя мало.

Похоже, парень ловко устроился, эксплуатируя мистическое почтение соседей ко всяким явным странностям. Мне до этого дела не было, но вот поесть явно не мешало.

– А купить еду где-нибудь можно?

– Тут недалеко село есть, – показал он в ту сторону, откуда я приехал, – там постоялый двор. Только опять-таки разбойники по дороге.

– Больше негде?

– Так вот, хоть у Лесовички, она баба жадная, деньги любит, так просто, даром, зимой снега не даст.

– Где она живет? – живо заинтересовался я.

– А ты что, сам не знаешь? – удивился Павел.

– Откуда я могу ее знать? Я сюда попал первый раз в жизни!

– Да ну, а где же ты раньше жил?

– Потом расскажу, давай, показывай, где живет Лесовичка.

– Вон в той избе, – показал он пальцем, – только зря пойдешь ноги бить, она жадна, ужас как.

– Ничего, как-нибудь разберусь. Ты со мной пойдешь?

– Я? Очень надо, я спать лягу и тебе советую. Спать я не хотел и пошел раскалывать Лесовичку.

Изба ее находилась немного на отшибе от общего ряда домов, ближе к лесу, отсюда, вероятно, и такое странное прозвище. Я прошел деревенской улицей, нашел тропинку к нужному подворью и минут через пять уже стучал в низкие двери избы.

– Кого еще Бог принес? – послышалось изнутри.

– Можно хозяйку, – громко сказал я.

– Сейчас, подожди, – откликнулся тот же голос, и на пороге показалась старая женщина в темном сарафане с простоволосой головой. Увидев незнакомого человека, она вскрикнула и спряталась за дверь, уже оттуда спросила:

– Тебе чего надобно?

– У вас можно купить какой-нибудь еды? – спросил я.

– А ты кто таков и как здесь очутился?

– Проезжий, остановился у вашего соседа, – слегка слукавил я, чтобы не ссылаться на непутевого Павла.

– И чего тебе нужно? – продолжила допрос Лесовичка, так и не выходя из избы.

– Еда нужна, масло, хлеб, можно курицу.

– Нету у меня ничего, сама впроголодь живу, – сердито сказала женщина.

– Я хорошо заплачу, – посулил я, почувствовав в голосе Лесовички некоторую неуверенность.

– Сколько? – быстро спросила она.

– Три московки.

– Пять за курицу, за хлеб и молоко отдельно.

– За все пять, и еще масло. Не хочешь, пойду дальше.

– Шесть! – сказала она, выглядывая в дверную щель. – Только из уважения!

– Пять московок и полушка, – твердо сказал я, чтобы излишней сговорчивостью не дать ей нового повода к торгу.

– Жди, – сказала хозяйка и плотно захлопнула дверь.

Как я и предвидел, деньги всегда деньги, даже в глухой деревне. Лесовичка не только продала мне все, что я просил, но самолично зарезала и ощипала курицу. Впрочем, думаю, для того, чтобы оставить себе пух и перо. Баба, Павел был прав, оказалась на редкость жадная.

Нагруженный припасами, я вернулся к своему тунеядцу и застал его крепко спящим под овчинным тулупом.

– Эй, Павел, – позвал я, – есть будешь?

Храп под овчиной тотчас прекратился и показался любопытный глаз.

– Шутишь или правда что достал?

– Вставай, нужно курицу сварить.

– Нет, так мы не договаривались, – расслабленно казал он, – я думал, уже все готово!

Я подумал, что зря связался с таким лодырем. Конечно, художественная натура – это хорошо, но в лес-то идти все равно придется. Однако решил просмотреть, чем, в конце концов, все это кончится, и начал разбираться в нехитром крестьянском хозяйстве. Пока я разводил в печи огонь, хозяин искусно изображал крепко спящего человека, но когда вода в котелке закипела, и пленительный аромат варящейся курицы распространился по избе, не выдержал и сел на лавке.

– Давненько я скоромного не ел, – грустно сказал он. – А сегодня не постный день?