— А скрипичную музыку вы тоже считаете шумом? — спросил Холмс, явно встревоженный.

— Смотря какую, — ответил я. — Если играют хорошо, это райское наслаждение, если же плохо…

— Ну, тогда все в порядке, — с облегчением рассмеялся он. — Будем считать, что мы договорились — если, конечно, квартира вам подойдет.

— Когда мы ее посмотрим?

— Зайдите за мной сюда завтра в полдень, мы съездим и сразу все уладим, — предложил он.

— Хорошо, завтра в полдень, — сказал я, пожимая ему руку.

Мы оставили его возиться с химикалиями, а сами пошли в сторону моего пансиона.

— Кстати, — я резко остановился и посмотрел на Стэмфорда, — а как он, черт возьми, догадался, что я приехал из Афганистана?

Мой спутник загадочно улыбнулся.

— Это у него такая особенность, — проговорил он. — Вы далеко не единственный, кто хотел бы понять, как он все узнаёт.

— А, тайна! — воскликнул я, потирая руки. — Это весьма заманчиво. Я вам крайне признателен за то, что вы нас свели. Вы ведь знаете: «Чтобы познать человечество, надо изучать человека».

— Ну, теперь у вас есть объект для изучения, — проговорил Стэмфорд, прощаясь. — Но вы сами убедитесь, что это крепкий орешек. Готов поспорить, что он узнает про вас больше, чем вы про него. Всего хорошего.

— Всего хорошего, — откликнулся я и зашагал к своему пансиону, весьма заинтригованный новым знакомством.

Как и было условлено, мы встретились на следующий день и осмотрели квартиру в доме номер 221‑Б по Бейкер-стрит, о которой Холмс говорил накануне. В ней было две удобные спальни и большая, светлая гостиная, уютно обставленная и освещенная двумя широкими окнами. Квартира нам так понравилась, а поделенная на двоих плата оказалась такой необременительной, что мы тут же заключили договор о найме и вступили во владение нашим новым обиталищем. В тот же вечер я перевез свои вещи из пансиона, а на следующее утро приехал Шерлок Холмс с несколькими коробками и саквояжами. Дня два мы распаковывали свои пожитки и пытались придать квартире как можно более уютный вид. Покончив с этим, мы начали приноравливаться к новой обстановке и обживаться на новом месте.

Холмс оказался из тех людей, с кем ужиться совсем не трудно. Характер у него был спокойный, образ жизни — размеренный. Он, как правило, отправлялся на покой не позже десяти вечера и всегда успевал позавтракать и уйти, прежде чем я поднимался с постели. Иногда он проводил весь день в химической лаборатории, иногда — в анатомическом театре или в долгих прогулках, которые, похоже, увлекали его в самые непритязательные части города. Энергия в нем била ключом, пока он был увлечен работой, но время от времени наступала реакция, и тогда он целыми днями лежал на диване в гостиной, не произнося ни слова и почти не шевелясь от восхода до заката. В эти моменты я замечал в его глазах такое сонное, отсутствующее выражение, что заподозрил бы его в пристрастии к какому-нибудь наркотику — вот только воздержанность и осмысленность всего его образа жизни вроде бы не допускали такого предположения.

Время шло, и меня все сильнее и глубже занимал вопрос, что же он за человек и чего добивается в жизни. Уже сама его внешность сразу же привлекала внимание самого поверхностного наблюдателя. Ростом он был выше шести футов, а при своей исключительной худобе казался еще выше. Глаза у него были острые и проницательные, если не считать тех периодов оцепенения, о которых я уже упоминал; тонкий орлиный нос придавал лицу живое и целеустремленное выражение. Четко очерченный, выступающий подбородок говорил о решительности характера. Руки его были постоянно измазаны чернилами и покрыты пятнами от всяких химикалий, однако с неодушевленными предметами он обращался чрезвычайно нежно — я не раз отмечал это, глядя, как он возится со своими хрупкими алхимическими инструментами.

Читатель, наверное, сочтет меня отпетым любителем совать нос в чужие дела, но я должен признаться, что этот человек постоянно занимал мое воображение, и я снова и снова пытался пробить стену молчания, которой он огораживал все, что касалось его лично. Но прежде чем осуждать меня, вспомните, какой бесцельной была тогда моя жизнь и как мало в ней было вещей, способных занять мои мысли. Здоровье позволяло мне выходить из дома только в теплую погоду, а друзей, которые могли бы зайти в гости и нарушить монотонное течение жизни, я не имел. Поэтому меня только раззадоривала завеса тайны, окружавшая моего компаньона, и я посвящал уйму времени попыткам ее приподнять.

Медициной он не занимался. Он сам это сказал в ответ на мой прямой вопрос, подтвердив тем самым догадку Стэмфорда. Я не заметил, чтобы он систематически читал книги, которые позволили бы ему получить ученую степень или отворить какую-либо иную дверь в мир науки. Однако у него была удивительная тяга к некоторым научным занятиям, а познания его — в определенных, совершенно непредсказуемых областях — были столь обширны и детальны, что некоторые его реплики меня буквально ошеломляли. Никто не станет упорно трудиться и укладывать в голову уйму всяких сведений, если у него нет совершенно определенной цели. Люди, которые нахватались первых попавшихся знаний, редко могут похвастаться их глубиной. Никто не станет засорять память пустяками, не имея на то веской причины.

Невежество Холмса было столь же поразительным, как и осведомленность. Он ровным счетом ничего не знал о современной литературе, философии и политике. Мне случилось процитировать Томаса Карлайла, и Холмс наивно осведомился, кто он таков и чем знаменит. Но больше всего я удивился, когда совершенно случайно выяснилось, что он понятия не имеет о теории Коперника и о строении Солнечной системы. Чтобы цивилизованный человек, живущий в девятнадцатом веке, не ведал о том, что Земля вращается вокруг Солнца, — мне это представлялось настолько невероятным, что я решил было, что он шутит.

— Вы, похоже, удивлены, — улыбнулся Холмс, глядя на мое озадаченное лицо. — Ну, теперь я об этом знаю и постараюсь поскорее забыть.

— Забыть?!

— Видите ли, — объяснил Холмс, — по моим представлениям, человеческий мозг — это такой пустой чердачок, который можно обставить любой мебелью по желанию владельца. Дурак натащит туда первого попавшегося хлама, так что нужные знания туда уже не поместятся или в лучшем случае затеряются среди других вещей и в нужный момент никогда не окажутся под рукой. А вот грамотный ремесленник крепко подумает, что положить на этот чердак. Он отберет только те инструменты, которые пригодятся ему в работе, зато их будет много и храниться они будут в идеальном порядке. Ошибочно полагать, что у этой комнатушки резиновые стены и ее можно набивать сколько хочешь. Соответственно, наступает момент, когда, узнавая новое, вы неизбежно забываете что-то старое. Поэтому очень важно, чтобы бесполезные факты не вытесняли полезные.

— Но строение Солнечной системы! — запротестовал я.

— На кой черт она мне нужна! — запальчиво воскликнул Холмс. — Вы говорите, мы вращаемся вокруг Солнца. Ну а вращались бы вокруг Луны — ни на мне, ни на моей работе это никак бы не отразилось.

Я хотел было спросить, что же это за работа, но что-то подсказало мне, что вопрос этот не вполне тактичен. Впрочем, я тщательно обдумал наш короткий разговор и попытался сделать некоторые выводы. Холмс сам сказал, что не обременяет себя бесполезными знаниями. Соответственно, все его познания связаны с его деятельностью. Я мысленно перечислил все отрасли науки, в которых, по моим наблюдениям, он был прекрасно осведомлен. Я даже взял карандаш и набросал свои выводы на бумаге. Когда документ был готов, я не смог удержаться от улыбки. Получилось вот что: