— Анжелика, — начал я.

— Уйди прочь, — она поднялась на локтях. Боль исказила ее лицо — теперь это было лицо совершенно чужой женщины. — Возвращайся к своим Кэллингемам, к их яхтам и виллам! Они тебя ждут не дождутся!

Волшебство исчезло. Нечего мне было там делать. Не оглядываясь, я вышел в гостиную, бросил на стол ключи и поспешил прочь.

Мне почему-то казалось, что я был на волосок от катастрофы.

Домой на Бикмен Плейс я добрался около часа. Бетси читала в постели. Когда я вошел, отложила очки и приветствовала меня своей теплой, так украшавшей ее улыбкой. Она всегда думала, что некрасива и что жениться на ней можно только ради ее денег. Думала она так, пока не вышла за меня.

«Старшая дочь Кэллингема. Нет, не Дафна. Та, другая, некрасивая, что подалась в благотворительность».

При виде ее, ее улыбки, так убеждавшей меня, что в ее мире теперь все в порядке, меня затопило чувство нежности и благодарности за все, что нам обоим принесло наше супружество.

Не стала спрашивать, почему я так поздно, и даже не спросила, не зашел ли я к Фаулерам пропустить по стаканчику. Бетси всегда до предела блюла мою независимость — видимо, потому, что Кэллингемы были так богаты, а я работал у ее отца. Ей явно не хотелось быть дочерью шефа.

— Рикки еще не спал, когда я пришла, — сказала она. — Эллен ничего не могла поделать. Пришлось мне ему петь. Тоже придумал! И целый час я каркала, как простуженная ворона, но он просто млел от удовольствия.

По дороге я считал само собой разумеющимся, что скажу ей об Анжелике. Никогда до того ничего от нее не утаивал. Но теперь все это показалось мне гораздо сложнее. Знал, что мои прошлые отношения с Анжеликой и ее красота всегда сильно беспокоили Бетси, вызывая в ней неуверенность в себе. И к тому же я знал о ее скрытых опасениях, что Анжелика, будучи матерью Рикки, может когда-нибудь попытаться его отобрать. Бетси не могла иметь детей и любила Рикки не меньше, чем меня. И тут я решил: к чему ей рассказывать? Только даром пугать, а Анжелику я и так никогда уже не увижу.

Мы лежали в постели, разговаривая о встрече завтра вечером с ее отцом — его называли Старик — и о Фонде Бетси Кэллингем, финансировавшем борьбу с лейкемией, который Бетси основала тогда, когда мать ее умерла от лейкемии, а отец перенес всю любовь на младшую дочь — Дафну.

До того, как мы поженились, этот фонд играл главную роль в ее жизни, а теперь отошел на второе место, после меня и Рикки. Как раз начиналась ежегодная кампания, и наш ужин с тестем был для нее очень важен, поскольку и Бетси, и Поль Фаулер, работавший у нее менеджером, рассчитывали, что кампания успешно стартует с внушительного чека от Старика. Бетси знала, что с ним будет нелегко, ибо Старик в своей пресловутой надменности был не только деспотичен, но и скользок, как угорь. Но рассчитывала, что сумеет вытянуть чек, и эта уверенность наполняла ее блаженством.

Ее настроение передалось и мне, и я быстро выбросил из головы Десятую западную. Я был дома, с женой, которую любил; все было нормально, все было хорошо и прекрасно. И в этом настроении я уснул.

Снилась мне Анжелика. Смятенный, призрачный сон, и я проснулся в испуге. Слышал рядом тихое дыхание Бетси. Но сон оставался перед глазами, и мне вдруг показался несправедливым контраст между моим счастьем и падением Анжелики. Во мне вдруг проснулось чувство вины, и прожитые вместе годы, которые я упорно пытался забыть, против воли открылись передо мною, как страницы загадочной рукописи, извлеченной со дна сундука.

Все началось так банально: как отставной морской пехотинец, я, болезненно честолюбивый студент, за казенный счет заканчивал Клакетонский колледж, где училась и Анжелика, прекрасная и темпераментная дочь овдовевшего профессора английского языка. Перелом в наших отношениях произвела, разумеется, моя книга «Зной юга». В творческом запале, подзадориваемый очаровательной Анжеликой, я меньше чем за шесть месяцев написал свой первый роман. Когда издатель, к моему немалому изумлению, «Зной юга» принял, мы поженились, а когда книгу, к еще большему удивлению, похвалили критики и купил Голливуд, мы сказали Клакстону «прощай» и отправились через океан в Европу. После пол у года романтических странствий по Испании, Италии и Франции мы сняли домик в Провансе. Там должна была начаться наша новая богатая жизнь.

Уже годы я не вспоминал наш дом в Провансе, но теперь, когда я его представил, какая-то неведомая сила превратила мою постель в наше ложе в Провансе, и возле меня спокойно спала Анжелика. В мою ладонь скользнула женская рука. И долю секунды я думал, что это рука Анжелики.

— Ты не спишь, милый, — сказала Бетси.

— Да.

— Но тебе не плохо?

— Нет, девочка моя.

Рука моей жены, такая доверчивая, не ведающая измены, сжала мне пальцы, потом погладила бедро. В отчаянной решимости наказать себя я заставил память вести меня дальше, в позднейшие, мрачные времена. В первый же год нашей жизни в Провансе Анжелика родила Рикки, а я — половину второго романа, которую разорвал. За два следующих года я выжал из себя и забросил еще несколько неудачных попыток и в результате стал нетерпим, невозможен, снедаемый надеждой и тоской. Наконец, под предлогом поисков «нового вдохновения», мы оставили дом и начались скитания по курортным местам, где я ночь за ночью слонялся по кабакам в сопровождении терпеливой Анжелики, а за Рикки приглядывала в номере горничная. В то лето за Анжеликой поочередно волочился целый хвост ухажеров из светских кругов, в том числе Чарльз Мэйтленд, молодой автор, подверженный еще большему самомнению и самоуничижению, чем я. Но всех она отвергала. Казалось, я — единственный смысл ее жизни, и когда, наконец, нам осталась одна лишь любовь, Анжелика стала мне необходима, как воздух.

Потом все это внезапно кончилось. Мы как раз отдыхали в Портофино (был там и Чарльз Мэйтленд), когда там объявился мой сослуживец по морской пехоте Поль Фаулер; он приплыл на яхте Кэллингема, молодожен, окруженный ослепительной аурой благополучия. Никогда раньше я не встречался с настоящими богачами, и очаровательная кэллингемовская снисходительность к подвластному им миру меня приводила в отчаяние, усиливая сознание собственной никчемности.

После недели их пребывания в Портофино я ужинал с ними на яхте — без Анжелики, которой пришлось остаться с Рикки. Как оказалось, Старик уже прочитал мой «Зной юга», и он с поверхностным апломбом весьма состоятельных людей, даже не отдавая отчета, что говорит с автором, книгу немилосердно разнес. Это оказалось последней каплей.

Возвращаясь с яхты, я напился в маленькой остерии на молу и приплелся домой в самом ужасном настроении. Поднимаясь по лестнице к себе, я твердил: если Анжелики не будет, я покончу с собой.

Включив свет в нашей голой комнатке, я увидел, что Рикки лежит в кроватке, но Анжелики нигде не было. Вместо нее я нашел записку.

«Мне очень жаль, Билл. Я ушла к Чарльзу. Можешь оформить развод и забрать Рикки. Я согласна.

Анжелика».

И теперь, когда я лежал рядом с Бетси в темноте спальни, горечь той давней измены на миг так припомнилась мне, словно я до сих пор был в душной каморке на набережной. Миг ночной тоски миновал. Было абсурдно мучиться угрызениями совести из-за Анжелики. Она сознательно, с открытыми глазами избрала свой путь, и я тоже пошел своим путем. Мой, к счастью, совпал с путем Кэллингемов и их окружения, в основном благодаря Бетси, с чем я себя и поздравил еще раз.

Придвинулся ближе к жене, так что наши тела соприкоснулись. Бетси спала. Я обнял ее, поцеловал и опять уснул, на этот раз безмятежным сном…

В то время мое положение в издательстве Кэллингема было еще деликатнее, чем обычно. Должно было освободиться место вице-президента, и Старик по своей извращенной привычке стравливать подчиненных обещал эту должность и мне, и Дэвиду Мэннерсу, который работал в фирме намного дольше и, разумеется, терпеть не мог меня — «шефова любимчика».