Я медленно повернула к нему голову, но посмотрела будто сквозь него, куда-то вдаль.

- У вас открылось внутреннее кровотечение… Чтобы спасти вас…

- Оставьте меня. Пожалуйста… – проговорила я, вновь отворачиваясь.

Он чуть помедлил, затем, слегка сжав мою руку, поднялся.

- Постарайтесь собраться с силами, – сказал он и ушел.

Когда дверь затворилась за ним, я закрыла глаза.

Поезд моей жизни со своих извилистых, петляющих, но обычно прочных и надежных рельсов, так внезапно, ни с того ни с сего свалился под откос на полном ходу… Разве теперь что-нибудь имеет смысл? Разве имеет хоть какое-то значение то, что со мной теперь происходит? Нет… И как жить дальше, я пока не имею представления.

Говорят, что жизнь – игра. Если так, я проиграла. Проиграла все, что у меня было или могло быть. В этой игре высокие ставки и никаких контрольных точек для сохранения.

Я начала припоминать другие пафосные фразы… Ах, да, ведь надежда умирает последней!.. Так и надежд никаких не осталось. Совсем. Я даже не представляла, что можно ощущать в себе такую опустошенность.

Решив попытаться больше не думать обо всем этом, я почувствовала, что апатия уже отступает и ей на смену наползает тяжелая волна депрессии. Наверное мой шок, задержавшийся больше чем на неделю где-то в отключенном сознании, начал проходить. И я боялась своих мыслей, которые все ускоряли и ускоряли свой бег.

…Сколько прошло времени, я сказать не смогла бы. Может около часа, а может часа три или четыре. Потом пришли родители.

Я ждала этого и не знала, как смотреть им в глаза. И сейчас это беспокоило меня больше всего остального. Они – единственные люди, перед кем я испытывала жесточайшее и грызущее чувство вины.

У мамы были печальные и опухшие от слез глаза. Но сейчас она даже пыталась улыбаться мне. Вероятно, слез у нее за эти восемь суток уже просто не осталось. А отца я никогда не видела таким бледным и осунувшимся.

Они сидели рядом и оба держали меня за здоровую руку, к которой вернулась некоторая подвижность, и я даже смогла сжать пальцы.

- Простите меня… – тихо говорила я уже в который раз. – Я вас так подвела… Простите…

- Ну все, все, – прошептала мама, утирая мои платком мои слезы и с трудом сдерживая свои. – Успокойся, Ксюшенька. Главное – ты жива, и врач говорит, что ты поправишься…

Мое сердце щемило от спазмов, когда я глядела на нее и понимала, что она пережила. Господи, какая же я идиотка!

Я перевела взгляд на отца:

- Прости, пап… Не уберегла я твой подарок… Жалко «Снежиночку»… Она в хлам, да?

- Хватит, дочка, – произнес папа. – Зато твоя «Снежинка» уберегла тебя, не допустив, чтобы тебя собирали по частям для похорон… Хватит, родная, не думай об этом сейчас.

Да, он понимает… Он знает, что я дружила со своей машиной. И как я благодарна ему за то, что он не назвал ее просто железом, которое можно купить за деньги, а подошел к этому совсем иначе! Спасибо…

- Вы что, все время были здесь… Пока меня… не было? – спросила я, немного успокоившись и стараясь унять слезы.

- Конечно, Ксюш… – сказала мама. – То вместе, то по очереди дежурили в больнице, пока они работали с тобой… Ох, Ксюша, Ксюша…

- Кто-нибудь приходил еще? – помолчав немного, сама не зная зачем, спросила я.

- Лена к тебе прорывалась, и ребята из твоей команды институтской, – ответил папа. – И, наверное, половина твоей группы в придачу. Но их не пустили сюда. Потом сможешь их увидеть, когда немного придешь в себя.

- Ясно… – произнесла я и постаралась изобразить улыбку, но выходит криво и неестественно. Улыбаться мне совсем не хочется. – Я попытаюсь… Попытаюсь прийти в себя. Не волнуйтесь… Если врач сказал, значит поправлюсь.

Но сама я нисколько не верила в то, что говорила.

…Когда они ушли, я осталась наедине со своими мыслями. Одиночество всегда пугало меня, и я столкнулась со своим давним страхом лицом к лицу в самой жесткой форме. Но сейчас я поняла, что именно в одиночестве мое спасение. Я боялась кому-нибудь, не дай бог, выдать истинные причины всего произошедшего и моего настоящего душевного состояния… Я никогда и никому не смогу доверить то, что творится во мне. Это должно остаться со мной и только со мной. Навсегда.

Разве что только Всевышний видит все это со своего небесного трона, но и с ним я не хотела бы ничего обсуждать… Разве нужен ему кричащий монолог мой ничтожной души? Если Он решил послать мне такое испытание, проверяя меня на прочность, то я провалила его. И мне все равно!

Движение жизни остановилось, моя скорость, бывшая некогда стремительной, упала и больше никогда не возрастет. Мой личный спидометр замер на отметке «ноль». Теперь я просто существую, подобно цветку в горшке. Придет время, и я тихо завяну, исчезнув окончательного из этого мира. Возможно даже жаль, что это не произошло сразу! Но высшие силы и современная медицина в одностороннем порядке решили, что я буду страдать. Спасибо вам, дорогие! Я начну считать часы.

…Врач сидел на стуле возле моей постели и проверял мой пульс. Вряд ли он пришел для этого, он просто выдерживает паузу. Я безразлично сверлила взглядом противоположную стену, где поставили две небольшие тумбочки и на них – вазы с пышными букетами цветов, один из огромных красных роз, другой – из лилий и чего-то там еще. – Ксения… – услышала я голос доктора, но не отреагировала никак, даже не повернула головы.

- Ксения, сестра, ухаживающая за вами, говорит, что вы отказываетесь есть. Вы думаете, это разумно?

Я не ответила. Мне нечего было на это сказать. Я просто очень хочу, чтобы меня оставили в покое.

- И лекарства вы не принимаете, в то время как именно сейчас это необходимо. Сейчас крайне важно беречь ваш организм. Всего трое суток вы в сознании, но делаете совершенно не то, чего я от вас жду.

Его присутствие начинало уже раздражать. Да мне наплевать, чего вы там от меня ждете! Почему я не могу просто тихо лежать здесь одна?! Почему вечно вы приходите со своими дурацкими лекарствами и пищей! Я не хочу! Мне не нужно это все!

Он настойчиво ждет ответа, слушая мое молчание и, по-видимому, пристально глядя на меня.

Я демонстративно отвернулась к окну, за которым начинался теплый летний вечер и жизнь текла своим чередом. Текла мимо меня. За стеклом мне были видны колеблющиеся зеленые кроны деревьев и синие кусочки неба, просматривающиеся сквозь них.

Я ждала, в надежде, что он, наконец, забьет на меня и уйдет. У него что, других дел недостаточно, кроме как возиться со мной тут? Я вообще в своей жизни с врачами практически не общалась и тем более не слышала, чтобы кто-нибудь из них проявлял такое невероятное участие. Разве что в кино в каком-нибудь!.. Проваливайте поскорее, добрый доктор! Мне ваше сочувствие и участие не нужно!

Боже… Почему нельзя умереть мгновенно?..

- Уходите, – проговорила я, не поворачиваясь.

Он терпеливо вздохнул.

- Я уйду, Ксения. Но лишь тогда, когда мы с вами договоримся.

Вот достал! Будь оно все проклято, я бы ушла сама! Если бы была способна встать с этой чертовой кровати!

- Мы не договоримся, – я постаралась придать своему голосу твердость.

Мое терпение заканчивалось. В груди скапливались злость и отчаяние от моего беспомощного положения и невозможности на что-либо повлиять. Я повернула к нему лицо и со всей возможной холодностью посмотрела в глаза.

- У вас нет что ли других пациентов, которым нужно, чтобы их вылечили? Идите! Вы тратите ваше драгоценное время, которое можете уделить тем, кому это действительно нужно.

Я перевела дух и вновь уткнулась взглядом в потолок. Краем глаза я заметила, что он покачал головой.

- Ксения, я не психолог, я – хирург, – произносит он вкрадчиво. – И насчет времени вы правы. Но я не могу вас бросить. Моя задача – поставить вас на ноги. А для этого вам сейчас необходимо поесть и принять лекарства. У нас с вами впереди очень много работы.