Холодный, влажный ветер трепал мои уже и без того спутавшиеся волосы, задувал за воротник пальто, заставляя содрогаться зябкой, неприятной дрожью, и свистел в обледенелых ветвях деревьев у меня над головой. Было очень холодно и одновременно как-то промозгло, но я все равно продолжала стоять на этом ветру, положив руки в тонких кожаных перчатках на стальную ограду.

Похороны закончились еще полчаса назад, и все, кто присутствовал при этом, уже разошлись. А я осталась, не в силах сейчас уйти отсюда, не обращая внимания ни на холод, ни на то, что времени было уже почти полдень.

Я даже не помнила лиц людей, приходивших проститься с моей мамой, не помнила тех слов, которые они мне говорили. Все это уже не имело значения и было мне совершенно безразлично.

Почувствовав, что уже начинают коченеть пальцы ног, я еще раз подняла глаза на мамину фотографию и тихо прошептала:

- Прости меня, мама… Я очень по тебе скучаю.

Подавив болезненные спазмы в груди, я отвернулась и медленно пошла к выходу с территории кладбища.

На парковке меня ждала Настя возле своего серебристого «Мерседеса». По моей просьбе она оставила меня одну и терпеливо ждала, когда я вернусь. Надеюсь, она хотя бы не мерзла тут и сидела все это время в машине?

- Как ты? – произнесла она, когда я приблизилась.

В ответ я неопределенно мотнула головой и тихо сказала:

- Нормально… Ты не замерзла, пока ждала?

- Нет. Но я вижу, что ты вся уже закоченела. Садись поскорее, здесь тепло, – она взяла меня за руку и открыла переднюю пассажирскую дверцу.

Я уселась, и, когда Настя обошла машину и заняла свое место за рулем, попросила, повернув к ней голову:

- Ты не могла бы подбросить меня куда-нибудь поближе к больнице? Оттуда я уж как-нибудь сама доберусь до работы.

Настя, как мне показалось, поглядела на меня с некоторым укором.

- Мы вместе поедем в больницу, Ксюша, – сказала она, помолчав. – Навестим твоего отца, а затем я отвезу тебя на работу.

Почувствовав неловкость, я отвернулась и стала смотреть в окно.

Настя взялась за руль начала выводить машину со стоянки. Когда мы выехали на дорогу, она спросила:

- Или ты против?.. Хочешь одна туда пойти?

Я посмотрела на нее, и снова увидела печаль и грусть на ее лице.

- Нет, нет, не в этом дело… – поспешила сказать я. – Просто не хочу отнимать у тебя слишком много времени. У тебя и так наверное дел скопилось…

Настя недовольно сжала губы и было видно, что она старается удержать негодование в себе. Справившись с этим, она ответила почти спокойно и без раздражения:

- Ксюш, я сама распоряжаюсь своим временем. Твои дела для меня важнее, если ты хотела это услышать.

Я виновато и примирительно положила ладонь на ее руку, которую она держала на рычаге коробки передач.

- Прости меня, Насть… Спасибо тебе. Я очень ценю твою заботу. Правда!

Она коротко поглядела на меня, но ничего не ответила, сосредоточившись на дороге.

Умолкла и я, не желая, чтобы основная причина моих сомнений и переживаний хоть как-нибудь всплыла на поверхность. С момента трагедии прошло уже двенадцать дней, но я так и не сказала Насте о том, что отец узнал о нас с ней. И потому как-то инстинктивно пыталась избегать любой их встречи. Даже в таком формате. Не знаю, почему. Также я опасалась и того, что когда папа в конце концов придет в сознание, Настя ведь захочет навестить его… И эта предстоящая рано или поздно ситуация казалась мне неуместной, тягостной и болезненной, не смотря ни на что.

Как быть? Может быть все же рассказать ей? Меня мучила совесть от того, что я скрываю от нее этот факт. А когда он станет явным, то будет наверное еще хуже. Это может обидеть Настю, она может решить, что я больше не доверяю ей… Но это ведь совсем не так! Просто я боюсь очень!

Я прикрыла глаза и приложила ладони к вискам. От Настиного внимания это движение не ускользнуло, и она спросила:

- Голова болит? Тебе нехорошо, Ксюш? – она снова окинула меня быстрым взглядом.

- Да нет, более менее, – отозвалась я. – Просто не выспалась наверное. Немного тяжко. Все пройдет.

В зеркале заднего вида я увидела сомнение, промелькнувшее на Настином лице.

- Давай заедем за кофе, – предложила она. – Тебе не помешает немного приободриться и согреться.

- Да… – согласилась я, радуясь тому, что не последовало каких-либо расспросов о моем состоянии. – Было бы неплохо. Поедем.

К двум часам дня Настя, как и обещала, привезла меня к зданию Межгосударственного авиационного комитета. А еще через полчаса я уже была в кабинете руководителя 1-го отдела МАК по расследованию авиационных происшествий. Брагин принял меня не слишком охотно, и дал это понять очень быстро по ходу нашего диалога. Никакой неприязни, разумеется, не было, но уже в течение нескольких минут он отчитывал меня довольно строгим тоном: – Я ведь говорил вам, Ксения, забудьте сейчас обо всем и решайте наиболее важные свои дела. Вот зачем вы приехали? Что мне с вами делать? Стоя у большого окна, частично занавешенного тяжелой портьерой, я обхватила себя руками и тоскливо глядела вниз, на улицу, на прохожих и на проезжающие автомобили. – Разрешите мне заняться этим делом, – произнесла я, не оборачиваясь. – В вашем эмоциональном состоянии?! – произнес Брагин. – Да вы что?.. Нет! Категорически нет, Ксения. Направляясь сюда, я предполагала, что так и будет сказано. Но выхода у меня не было, и я цеплялась за последнюю надежду. – Пожалуйста… – проговорила я, немного повернувшись, но при этом не поднимая глаз. – Прошу вас. – Ксения, мне кажется, вы меня не поняли! Беспокойно глотнув, я все же собралась с силами и, не без отчаяния поглядев на него, сказала, с трудом сдерживая себя: – Послушайте… Я больше так не могу. Евгений Сергеевич, поймите пожалуйста, я не могу больше находиться только в больнице или дома! И там, и там я совершенно бесполезна, и не происходит никаких изменений! Мне очень нужно дело, иначе я сойду с ума!.. Понимаете?.. Боюсь, что прозвучало это уж чересчур эмоционально, и я вновь отвернулась, приложив ладонь ко лбу. Брагин же поднялся со своего кресла во главе стола, прошел к тумбочке, со стоявшим на ней графином и налил воды в стакан. Приблизившись затем ко мне, он произнес: – Вот. Выпейте. Я приняла стакан из его рук и, поднеся к губам, сделала несколько глотков. – Как состояние вашего отца? – последовал за этим вопрос. Качнув головой, я посмотрела в окно и отозвалась негромко: – Все так же. Без изменений… Брагин помолчал и, отойдя в сторону, сделал несколько неторопливых кругов по кабинету. Я тоже молчала, не зная, что еще говорить. По крайней мере я попыталась. Прошла минута или две. Вернувшись к своему месту, Брагин вновь опустился в кресло и, тяжело вздохнув, сказал: – Обломки собраны и доставлены с места крушения в один из ремонтных ангаров в Шереметьево. Оба бортовых самописца удалось обнаружить, но они сильно пострадали от огня. Беспокойно повернувшись, я сделала несколько шагов к столу и с волнением посмотрела на Брагина. А он продолжил: – Наши специалисты закончили считывание данных только вчера. Там есть некоторые странности. Особенно странно звучат переговоры пилотов. Есть подозрение, что человеческий фактор сыграл немалую, если не основную, роль во всем этом происшествии. Поставив стакан с водой на стол, я внимательно слушала каждое его слово, одновременно пытаясь сообразить, почему он вдруг решил мне все это рассказать. – Вам известно, Ксения, что погодные условия сильно осложнили работу аэропорта на некоторое время. Это следует принять во внимание. – Что-то связанное с обледенением? – проговорила я, прокручивая в мыслях все основные предполетные процедуры и припоминая бывшие тогда погодные условия. – Эта версия рассматривалась? Сколько раз экипаж заказывал обработку противообледенительным раствором? Брагин раскрыл перед собой ноутбук и, надев очки, посмотрел на меня. – Сядьте, Ксения! Что вы встали? Я послушно и торопливо отодвинула один из стульев и уселась на него, окидывая глазами пространство вокруг себя в поисках бумаги и чего-нибудь пишущего. – Вот отчет экспертов, – сказал Брагин, поглядев на экран. – Здесь сказано, что самолет обрабатывался дважды. Последний раз – за двадцать минут до взлета. – Это довольно много, – заметила я. Евгений Сергеевич кивнул и добавил: – Помимо этого специалисты установили, что жидкость была несколько меньшей концентрации, чем предусматривалось по регламенту. – Значит на крыльях мог остаться лед, уменьшивший подъемную силу при взлете? – проговорила я. – Возможно, но утверждать пока что рано. Было все же отмечено, что концентрация жидкости была допустимой для тех температурных условий. Считать причиной катастрофы обледенение крыльев пока нельзя, но и упускать из виду тоже не стоит, – Брагин посмотрел на меня поверх экрана ноутбука, приспустив на нос очки. – Вы сами сможете оценить всю доступную информацию. Так же рекомендую внимательно послушать запись речевого самописца. Я даже подалась немного вперед, а Брагин добавил, замечая, что я готова что-то сказать: – Будете работать в группе Юрковского. Насколько я знаю, вы специализируетесь на авионике и системах управления. В процессе расследования это ваша основная область ответственности. Почувствовав сильное облегчение, я снова попыталась выразить словами свою благодарность и заверить, что приложу все усилия для того, чтобы сделать все зависящее от меня. Но он лишь поднял ладонь и произнес: – Идите, Ксения. Если в процессе работы вам что-то потребуется, обратитесь к Владимиру Александровичу или ко мне. В случае необходимости, дополнительные полномочия и допуск будут предоставлены. С благодарностью покивав, я поднялась и поспешно вышла из кабинета, не желая более тратить его время. Спустя еще час с небольшим, я уладила все формальности и направилась в экспертно-аналитический отдел. Заведовал им молодой специалист, которого я уже успела узнать, потому как именно он курировал меня в процессе стажировки и повышения квалификации.