Второй пилот выключил и снова включил соответствующий тумблер, отчего экран мониторинга топливной системы погас, а затем засветился снова. Показания по датчикам количества топлива в правом и левом баках были одинаковыми – ноль.

Я не могла поверить своим глазам, в ступоре глядя на прибор, и в это время раздался сигнал тревожного зуммера. Бортовой компьютер выдал сообщение о низком уровне топлива.

- Этого не может быть! – сказал второй пилот, качая головой. – На чем мы тогда летим?!

Новый частый сигнал зуммера заполнил кабину, и вместе с этим самолет слегка качнуло. Я отступила назад, ища за спиной откидное кресло и чувствуя, что пол слегка ушел из-под ног.

- Падают обороты двигателя номер один! – сказал капитан. – Тяги нет!

- Да неужели мы остались совсем без топлива…

Я поспешно села на свое место, и в этот момент кабина погрузилась в странную и непривычную тишину. Все приборы отключились, освещение погасло, не было ни одного звука, никакого шума, никаких сигналов… И я внутренне вся похолодела, понимая, что произошло то, чего я опасалась больше всего. Топливо закончилось, самолет превратился в гигантский планер.

А затем где-то что-то коротко щелкнуло и через пару мгновений часть приборов вновь засветилась.

- Мэйдэй, мэйдэй, мэйдэй! – донесся до меня голос капитана. – Аэрофлот двадцать четыре пятьдесят один. Отказали оба двигателя, перешли в планирование. Повторяю, отказ обоих двигателей!

- Смоленск-север, подход. Двадцать четыре пятьдесят один, вас понял! Удаление сто десять. Освобождаем для вас зону аэропорта, даю экстренный и аварийный приоритеты. Есть ли возможность контролировать планирование? Сколько человек на борту?

- Двадцать четыре пятьдесят один. На борту сто двадцать шесть человек. Псевдотурбина питает основные электро- и гидросистемы. Пока сохраняем контроль над планированием.

- Смоленск-север, подход. Принял, пятьдесят первый. Правый поворот на ноль шесть ноль. Плавно снижайтесь, следите за скоростью. Коридор ваш, полоса ноль восемь.

- Ноль шесть ноль, полоса ноль восемь, принял.

Пока происходили все эти переговоры, я, сверяясь с показаниями приборов, лихорадочно старалась посчитать, хватил ли высоты и скорости, чтобы дотянуть до аэропорта, но второй пилот управился с этими расчетами значительно быстрее меня.

- Должны дотянуть до полосы. Запас высоты и скорости достаточен. Сейчас на семи тысячах. На каждые десять километров будем терять по шестьсот метров высоты.

- Понятно. Следи за скоростью и уточни удаление до аэродрома, – сказал капитан и снова повернулся ко мне. – Сожалею, Ксения. Посадка обещает быть жесткой…

- Я догадываюсь, – пробормотала я в ответ, не чувствуя собственного сердца и осознавая, что быть может этот полет станет последним в моей жизни.

Однако капитан вел себя уверенно, и его твердый взгляд немного придал мне сил.

- Мы сделаем все, что возможно, – добавил он. – Вряд ли на испытаниях имитировали подобные ситуации, не так ли?

- Такого практически никогда не происходит, – сказала я, стараясь, чтобы голос при этом не дрогнул. – Но конструкция допускает планирование, а псевдотурбина будет питать системы от набегающего потока. По крайней мере самолет не лишился основных элементов управления…

- Это самое главное, – произнес капитан. – У нас нет права на ошибку. Шанс приземлиться есть только один.

- Я верю, что вы сможете… – сказала я, делая попытку улыбнуться.

- Если вас не затруднит, побудьте здесь на всякий случай. Перед приземлением вы успеете занять свое место.

- Да, разумеется, – ответила я, поднимаясь. – Я отойду лишь на пару минут.

- Конечно. И предупредите пожалуйста старшую бортпроводницу. Пусть начинают готовить салон к аварийной посадке.

- Непременно. Я скоро вернусь.

Капитан кивнул и снова принялся вызывать диспетчерскую службу, а я, поглядев вперед, через лобовые стекла кабины заметила, что над кучевыми облаками, сквозь верхушки которых сейчас летел самолет, забрезжил рассвет. И рассвет этот не сулил нам ничего хорошего.

Выйдя в тамбур и сделав несколько глубоких вдохов, чтобы немного успокоиться, я увидела стюардессу Юлю, которая уже спешила ко мне навстречу.

- Отключилось все электричество, – сказала она, подходя. – Я так понимаю, что мы лишись последнего двигателя?

- Да, это так, – проговорила я, но постаралась произнести это по возможности безразличным тоном и даже добавила, усмехнувшись: – Отчасти в этом есть и свой плюс – нам больше не нужно искать утечку. Если что-то и оставалось в баках, то теперь там уж наверняка пусто.

Юля задержала на мне свой слегка взволнованный взгляд, по которому я догадалась, что она подозревает будто я сошла с ума. Но убедившись, что это не так, она тоже горько усмехнулась.

- Нужно заняться подготовкой салона, – сказал она.

- Все будет в порядке, – ответила я. – Ничего еще не потеряно, у нас есть шансы на успешное приземление.

Верила ли я сама в то, что говорила? Не знаю. Вполне возможно, что я просто усиленно гнала прочь от себя тяжкие мысли о худшем сценарии. В любом случае, поддаваться бессмысленной панике я была не намерена, хотя и дрожала от сильнейшего нервного возбуждения.

Я прошла по проходу погруженного в полумрак салона к нашим с Настей местам. Тишина, царившая на борту, была страшноватой и немного угнетающей… Кое-где слышались чьи-то взволнованные голоса, кто-то привстал, пытаясь что-то спросить у сновавших туда сюда бортпроводниц.

Настя сидела в своем кресле, и ее беспокойный взгляд был устремлен в иллюминатор. Заметив меня краем глаза, она подняла голову:

- Ксюша… Где ты была? Что происходит? – проговорила она, протянув мне руки.

Я опустилась в кресло рядом с ней, сжимая ее руки своими пальцами и глядя ей прямо в глаза, тускло мерцавшие в этом густом сумраке.

- Осенний Париж был великолепен, – произнесла я, улыбнувшись ей насколько могла естественно.

Настя в шоке уставилась на меня, потеряв все слова, которые, возможно, готова была выпалить, потому как нервы ее понемногу начинали сдавать. Это было заметно, и это можно было понять. Так мы просидели с минуту или две, глядя друг на дружку не отрываясь, а в салоне самолета постепенно усиливался шум беспокойных голосов.

- Мы разобьемся?.. – наконец тихо проговорила она, видимо сумев на время овладеть собой.

Проглотив какой-то неприятный комочек, застрявший в горле, я собралась с силами и ответила, сильнее сжав ее руки:

- Даже если так оно и будет, стоит ли сильно из-за этого переживать? Разве есть что-то, о чем мы должны жалеть? Жизнь прекрасна, и все то время, что я провела рядом с тобой, было самым счастливым…

Она привлекла меня к себе и крепко обняла.

- Ксюшка, о боже…

- Успокойся, любимая, – прошептала я, с привычным наслаждение зарываясь лицом в ее пышные волосы.

- Я не боюсь, даже и не думай, – сказала она. – Я лишь не могу смириться с мыслью, что наше счастье закончится вот так… Резко и внезапно, в один миг… Я не могу смириться с тем, что тебя может не стать! Это какой-то дурной сон! Поверить не могу…

- Хотелось бы, чтобы это был всего лишь сон, – отозвалась я и вдруг вспомнила.

Я вспомнила один из своих ночных кошмаров, который пришел ко мне еще летом, на пикнике, на лесистом берегу чудесной и тихой речки. Я вспомнила, как увидела самолет, бесшумно обрушившийся с неба, и чем это закончилось для меня и для Насти. Озноб прошел по телу от мысли, что давний кошмар вдруг стал реальностью. В реальности он даже оказался намного страшнее.

Настя немного отстранилась, и я заметила, что она стала значительно спокойнее. Я не могла не восхищаться ей… Маловероятно, что внутренне она дрожит и трепещет также, как и я, но ведь теперь даже и внешне она была серьезна и решительна! Я люблю ее… Безумно люблю! – Ладно, – сказала она, переведя дыхание. – Объясни, что произошло? Я готова это услышать, не сомневайся. И я приму все как есть. Отведя взгляд в сторону, я вдохнула и произнесла: – Все до глупости банально. Закончилось топливо, самолет планирует. – Как в самолете может просто так закончиться топливо?! – с ноткой протеста спросила она. – Из-за утечки, из-за неисправности датчиков и из-за множества сопутствующих факторов, – ответила я, пожимая плечами. – Специальное устройство питает основные системы управления, и потому планирование управляемое. Мы снижаемся по направлению к ближайшему аэродрому… И даже с большой вероятностью не рухнем на землю раньше, чем достигнем полосы. Но успешно приземлиться без двигателей… Это очень и очень непросто, Насть, – я снова взглянула на нее. – Что ты там столько времени делала? – произнесла она, немного помолчав. – Ты смогла чем-нибудь помочь экипажу? Я виновато опустила глаза и уставилась на свои коленки, которые вроде бы перестали предательски дрожать. Рядом с Настей я чувствовала себя намного спокойнее и увереннее. – К сожалению, я бессильна что-либо сделать… Лишь дала пару рекомендаций по контролю над самолетом. Возможно это мало чему поможет, но у меня здесь, в моем планшете, есть наиболее полная документация по семьсот восемьдесят седьмому. Сейчас я возьму это с собой и вернусь в кабину. Настя беспокойно зашевелилась, когда я взяла свою сумочку и извлекла из нее планшетный компьютер. – Ты уходишь? – тихо проговорила она, с тревогой глядя на меня. – Знаешь… Если произойдет неминуемое… Ну… Я хотела бы по крайней мере, чтобы мы были рядом друг с другом… Вот так. Я взглянула на нее, пытаясь всеми силами скрыть свое отчаяние и не показать той боли, что пронзила меня насквозь при этих ее словах. – Я тоже хотела бы этого, – сказала я после тяжкой паузы, которая потребовалась мне, чтобы набраться сил. – И перед приземлением я непременно вернусь к тебе! А дальше… Дальше, как повезет. Но пока есть хоть самая малая возможность повлиять на что-то, нужно сделать это… Настя смотрела на меня с печалью в глазах, но возражать не стала. Она даже улыбнулась и проговорила: – Декларацию Независимости, по-видимому, тоже писала ты. Я непонимающе уставилась на нее, силясь сообразить, в чем тут суть, но она не стала дожидаться, пока до меня дойдет, схватила меня за руку и притянула к себе. А в следующее мгновение наши губы уже слились в безумно страстном поцелуе! И я ответила ей со всей готовностью! Я вложила в этот поцелуй всю свою любовь, всю нежность и страсть, которые сейчас безудержно засияли во мне, затмив все остальные чувства и переживания! Пусть даже этот самолет обречен, пусть мы летим навстречу своей гибели и пусть этот поцелуй – последнее, что нам осталось! Но я ни о чем не пожалею и буду помнить, что если нам и предстоит сегодня погибнуть, то с осознанием того, как мы были счастливы вместе… Никому в салоне самолета, терпящего бедствие, не было до нас дела. Да меня и нисколько не волновало это. Волновало лишь то, что сейчас этот поцелуй закончится… И он закончился. Я отнялась от сладких губ и взглянула в любимые и прекрасные глаза. – Я люблю тебя, – прошептала я, едва слыша собственный голос. – И я люблю тебя, Ксюша… С немалым усилием над собой, я сжала Настину руку, взяла планшет и встала на ноги. В проходе, через пару рядов впереди, стояла Юля и в недоумении глядела на нас с Настей. Может то, чему она стала свидетельницей, и шокировало ее сильнее, чем предстоящая аварийная посадка, но я не стала концентрировать на этом свое внимание. Подойдя к ней, я произнесла негромко: – У меня с собой технические данные по модели семь восемь семь. Возможно, это чем-нибудь поможет. Она кивнула в ответ и сказала, немного помедлив: – Да, да, конечно… Пройдите в кабину, капитан вас ждет. И тогда я, больше не теряя времени, пошла по проходу в переднюю часть самолета. В кабине, когда я вошла, царило оживление. – Землю не наблюдаем, – говорил второй пилот в свой микрофон. – Высота пять четыреста, в зоне облачности. – Вышка, северный. После выхода из зоны облаков доложите еще раз. В окрестностях полосы небо чистое, боковой ветер не более полутора метров в секунду. – Двадцать четыре пятьдесят один, вас понял, следуем тем же курсом. Наблюдение продолжаем. Тихо присев на откидное кресло и пристегнув ремень, я произнесла: – Сколько осталось до аэродрома? – Не более семидесяти, – ответил капитан. – Скорость растет. Часть механизации крыльев нам недоступна. Придется маневрировать, чтобы сбросить скорость. Я открыла документацию по рекомендациям к посадке в нестандартных условиях и проглядев таблицы, проговорила: – Рекомендованная скорость касания без закрылков и на одном двигателе – от двухсот шестидесяти до двухсот семидесяти. – Уложиться в этот диапазон будет непросто, – капитан покачал головой. – Если перестараемся и сбросим больше, чем нужно, то рухнем раньше. Если же сбросить недостаточно, удар будет слишком сильным. Возможно разрушение фюзеляжа… Я вздрогнула, представив, что из всего этого может получиться в итоге и лихорадочно размышляя о том, насколько безопасно Настино место в салоне при таком аварийном приземлении. А второй пилот сказал тем временем: – Если дойдет до разрушения, то, возможно, пострадавших будет не так много… Топлива нет, потому не будет ни взрыва, ни пожара. В любом случае, при превышении посадочной скорости и без возможности использовать тягу двигателей, мы можем потерять стойки шасси, свалиться на брюхо и улететь с полосы. – Постараемся не слишком превышать посадочную скорость, – резюмировал капитан, поглядывая на указатель воздушной скорости. – Наземные службы в полной готовности. Главное – выйти на полосу. Кругом лес. За лобовыми стеклами были видны лишь туманные сгустки облаков, сквозь которые самолет летел уже несколько минут. Видимость была нулевой, и потому сейчас не было речи о том, чтобы визуально определить, где мы находимся. Мы продолжали снижаться, непрерывно и неумолимо. В кабине стояла зловещая тишина. Лишь второй пилот периодически связывался с диспетчером, уточняя удаление до аэродрома. Ожидание неизбежного было настолько томительным, что я чувствовала – еще немного, и мои нервы начнут сдавать. – Вышка, северный. Двадцать четыре пятьдесят один, как у вас дела? – Двадцать четыре пятьдесят один, следуем через облачность курсом ноль два пять, высота три восемьсот. Видимость улучшается, повторяю – видимость улучшается. – По данным наших радаров вам осталось до аэродрома около двадцати километров. Вы видите взлетно-посадочною полосу? – Пятьдесят первый. Полосу пока не наблюдаю. Мы выходили из облаков. Немного привстав, я увидела землю, лесистые островки, поля и извилистые линии автомобильных дорог. Окинув взглядом всю доступную мне панораму, я пыталась разглядеть полосу аэродрома. Но сделать это было несколько затруднительно – капитан, стараясь немного стабилизировать скорость, начал периодические маневры отклонения от курса, продолжая при этом аккуратно снижать самолет. – Вижу полосу! – сообщил второй пилот. – Вот она, справа по курсу! И мы все посмотрели туда, где на земле, будто покрытой сероватой дымкой, обрисовались очертания аэродрома. Вот и долетели… – Двадцать четыре пятьдесят один, вижу полосу, – капитан сам вышел на связь. – Начал маневры по гашению скорости с последующим выходом в створ полосы ноль восемь. – Принял, пятьдесят первый. Об изменениях ситуации доложите немедленно. – Скорость продолжает расти, – заметила я, взглянув на приборы. – Сейчас сделаем полный разворот, – сказал капитан. – Сбрасываем высоту и гасим скорость, после чего выходим на полосу. Ксения, как только я закончу маневр, идите в салон. Там больше шансов. – Хорошо, – проговорила я. – Может лучше зайти с другой стороны? На два шесть? – предложил второй пилот. – Получится более широкая петля, плавно сбросим высоту и скорость. Капитан покачал головой: – Это займет больше времени. Может подняться ветер, а для нас это критично. Будем садиться на ноль восемь. И он повернул штурвал, немного опустив нос самолета, начиная последний сложный маневр перед посадкой. Я затаила дыхание и вцепилась в сиденье своего кресла. Даже глаза прикрыла, пока самолет разворачивался и, как казалось, терял высоту со скоростью свободного падения. Когда с трудом управляемая машина медленно и неохотно выровнялась, я осмелилась открыть глаза и увидела вдалеке и чуть правее по курсу взлетно-посадочную полосу. – Выпустить шасси, – скомандовал капитан, и второй пилот опустил рычаг на панели управления. Я в этот момент уже собиралась пожелать им удачи и присоединиться наконец к Насте. – Шасси выпущены… Нет, стоп! – услышала я тревожный голос второго пилота. – Два зеленых! Нет подтверждения фиксации передней стойки! Господи, боже мой! Да что же за день сегодня такой!!! Я едва не застонала от отчаяния!