– То есть тексты, которые мы обнаружили в вашем компьютере, – это кусочки тех самых сочинений, и вы посылали написанное некоему итальянскому другу, чтобы он оценил их литературные достоинства. Так?

– Так.

– Сеньора Сигуан, мы смогли уловить любопытную связь между двумя фактами: как только вы получили письмо от Элио Трамонти, посланное из Италии, вам сразу понадобился покой, который вы находили лишь в доме своей подруги.

Адвокат взметнулся, подобно тигру, углядевшему добычу:

– Как это следует понимать? Уж такого я никак не ожидал услышать! Вы нарушили тайну электронной переписки моей клиентки!

– Очень сожалею, сеньор Местрес, но я имела в виду не электронную переписку, а письмо, посланное обычным путем, но и тут неприкосновенность частной жизни мы не нарушили, поскольку это письмо послала из Рима я сама. Я позволила себе составить поддельный заказ, воспользовавшись именем некоего клиента сеньора Сигуана, который конечно же в реальности никогда не существовал, – Элио Трамонти. Такое вот красивое имя, под которым – могу это теперь утверждать – скрывалась каморра. Я решила, что призрак из прошлого заставит забеспокоиться вашу подзащитную. И знаете, какой была ее реакция на это письмо? Она тотчас прекратила пользоваться теми средствами связи, которыми обычно пользовалась: своим адресом электронной почты, телефоном… и нашла пристанище в доме подруги, чтобы начать переписку, которая наверняка не будет обнаружена.

Адвокат бросил испепеляющий взгляд на Нурию Сигуан, которая по-прежнему сохраняла невозмутимость.

– Я вижу во всем этом много нарушений, инспектор Деликадо, и боюсь, что теперь вам придется отвечать на многие вопросы в присутствии судьи.

– За меня не беспокойтесь, сеньор Местрес, я отвечу на любые вопросы; а сейчас мне хотелось бы узнать, почему ваша клиентка почувствовала такую панику, получив это письмо. Мало того, она спряталась в доме сеньоры Роки, прихватив с собой новый компьютер. Кому вы оттуда писали, Нурия?

Местрес уже утратил большую часть самоуверенности и агрессивности, и, судя по всему, некое сомнение мешало ему сейчас пустить в ход свою железную хватку, как он это делал вначале. Было очевидно: клиентка ничего не сказала ему про письмо Трамонти. Выйдя из себя, он закричал:

– Не отвечай, Нурия, ни на один вопрос больше не отвечай!

– Не кричи, Октавио! – оборвала его Сигуан. – Я прекрасно тебя поняла!

– Я хочу поговорить с моей клиенткой наедине.

Но тут ситуация повернулась самым неожиданным образом. Нурия Сигуан попросила меня, чтобы я пока не уходила, и, глянув на адвоката, произнесла с плохо скрываемым нетерпением:

– Ты не внес ясность в тот пункт, о котором я тебе говорила. Скажи об этом сейчас.

Казалось, Местрес окончательно растерялся. Почва, которую он считал твердой, теперь уходила у него из-под ног. Он метнул злобный взгляд в сторону Нурии и, взяв себя в руки, повернулся ко мне и отчеканил как хорошо выученный урок:

– Моя клиентка хочет особо подчеркнуть, что ее семья пользуется большим влиянием в Барселоне; таким образом, если вы позволите себе снова хотя бы намекнуть на ее причастность к убийству отца, у вас будут серьезные неприятности. Более того, подобное обвинение при отсутствии доказательств может означать для вас конец профессиональной карьеры.

Я с улыбкой потерла себе подбородок:

– От всей души благодарю вас за заботу о моей профессиональной карьере, хотя сама я на вашем месте меньше всего думала бы об этом. На сегодня мы закончили.

– Я хочу еще несколько минут побеседовать с моей клиенткой.

– Не более получаса. Затем вашу клиентку отведут в соответствующее помещение.

– Что за соответствующее помещение? – с тревогой спросила Нурия Сигуан.

– Не волнуйтесь, пожалуйста, – отозвался Гарсон. – У нас здесь нет ни застенков, ни пыточных камер. Вам будет вполне удобно.

Мы с ним вышли в коридор. Я велела Домингесу ровно через полчаса прервать беседу Нурии с адвокатом. Гарсон посмотрел на меня.

– Ну что, в “Золотой кувшин”? – коротко спросил он.

Я кивнула.

В баре дала себя знать усталость. Я села на высокий табурет и заказала виски со льдом. Огненная жидкость сразу вернула мои нейроны на положенные места. Гарсон хлебал пиво с такой жадностью, словно только что вернулся из экспедиции в пустыню. Как только рот его оказался незанятым, он воскликнул:

– Все идет отлично, Петра! Этот самый Октавио понятия не имеет о делишках, которые ведет его клиентка с каморрой.

– Мне так тоже показалось. И вы думаете, что это нам поможет?

– Еще как поможет! Мало кто из престижных адвокатов захочет участвовать в деле, связанном с мафией. По-моему, он запросто откажется от защиты.

– Не бейте во все колокола раньше времени. При его ловкости он способен прижать нас, ссылаясь на незаконное получение улик, и на этом построить свою защиту.

– Разве послать письмо-ловушку – это незаконно?

– Понятия не имею. Мне казалось, что стоит мне упомянуть про письмо, и она тотчас сломается, но у этой женщины непробиваемая броня. Клянусь, я бы с большим удовольствием сунула ей в рот дуло пистолета – чтобы хотя бы страх заставил ее говорить.

– Между прочим, у нас остается еще двадцать четыре часа на то, чтобы раскурочить ее броню. А мы ведь пока не допрашивали Рафаэля Сьерру!

– Сейчас допьем и двинемся за ним.

– А не лучше ли отложить до завтра, инспектор?

– Если хотите, можете идти домой, я справлюсь одна.

– Я думал не о себе, а как раз о вас. По-моему, вы сейчас не в том состоянии, чтобы продолжать допросы. Злая и слегка агрессивная. Запросто можете и по уху дать подозреваемому, а нам это совсем ни к чему…

– А пожалуй, вы и правы, отложим-ка допрос на завтра. Только не хватало, чтобы на меня подали жалобу за побои. Может, выпьем по рюмке где-нибудь еще?

– Но я буду вас угощать. Пойду скажу Домингесу, чтобы отвел Сьерру в камеру. Лучше заставить его подождать до завтра, это точно, не исключено, что он раскиснет.

Мы с Гарсоном уже давно не выпивали вместе после работы. И сейчас выбрали какую-то жалкую забегаловку, до которой еще не добрались милые оформители-минималисты. Она была такой обшарпанной и такой депрессивной, что идеально соответствовала настрою обычных вечерних выпивох, а теперь вполне подходила и к моему душевному состоянию. Гарсон не преминул заметить:

– Как-то вы совсем крылья опустили, Петра.

– Верно замечено. Это дело меня доконает.

– А мне казалось, вам все нипочем.

– Значит, ошибались. Мы совсем завязли, и осталась у нас только одна ниточка – беда в том, что мы все время бежали следом за событиями и все время опаздывали. Это меня унижает и злит.

– Но ведь Коронасу и в голову не приходило заменить нас другой группой.

– Иногда мне кажется, что он просто не хочет, чтобы правда выплыла на поверхность.

– Нет, Петра, тут вы явно перегибаете палку, никакая работа не должна доводить до таких выводов.

– Это вы умеете сопротивляться – прямо чемпион по сопротивлению. Когда-нибудь и меня научите своим приемам.

– Могу приступить прямо сейчас. Все очень просто: никогда не надо забывать про реальную ситуацию, а наша с вами реальность – это то, что мы люди, отмеченные судьбой. Смотрите сами: мы здоровы, живем, не ведая нужды, целиком отдаемся своей работе, а это признак того, что она нам нравится. И кроме того, у нас есть чувство юмора – идеальное средство, чтобы тянуть и дальше. Вроде бы уже достаточно, но у нас с вами есть еще и прекрасные спутники жизни. Беатрис – просто мечта, и Маркос всегда казался мне замечательным человеком, к тому же он вас обожает. Ну чего еще можно желать? Семьи наши основаны на принципе взаимной верности. И все это вместе обеспечивает внутреннее спокойствие, которое несравненно дороже чего угодно, потому что это и есть настоящее счастье.

Словно острая игла пронзила мне желудок. Проклятый, несносный, чертов Гарсон коснулся того самого, что я до сих пор берегла под семью замками, – моей вины. Я-то ведь не была верна Маркосу. Хотя и находила кучу доводов, помогавших мне избавиться от чувства вины перед ним: ты никому не принадлежишь, твоя жизнь – она только твоя и ничья больше, мимолетная интрижка – никакого значения не имеет… Но виноватой я сейчас почувствовала себя именно перед Гарсоном. Все перечисленные аргументы тотчас рассыпались в прах, если встать на точку зрения такого вот простого, бесхитростного человека, каким был мой коллега. Если бы я рассказала Маркосу про приключение с Абате, он мог бы меня понять, Гарсон – никогда. Тем и трудны отношения с людьми, которые отличаются от тебя своими жизненными установлениями: ты боишься вызвать у них негодование, а ведь негодование куда хуже утаенной измены. Но тут я решила вырвать с корнем подобные мысли: чувство вины – для виноватых, а я – такая, какая есть. И я предпочла отшутиться, ничего не отвечая по существу: