Но на этом встреча наша не закончилась. Настал черед рекомендаций. Судья Боно попросил нас быть острожными, уважать по мере возможности презумпцию невиновности, не форсировать события, относиться к происходящему спокойно и обо всем информировать его. Пожалуй, ни один отец из верной всем традициям семьи не наставлял бы своих строптивых детей с такой деликатностью. Когда я уже решила было, что он приблизился к финалу, судья вдруг принялся вспоминать свои поездки в Барселону. Воспоминания он сопровождал глубокими ностальгическими вздохами. Казалось, Боно тоскует вовсе не по городу, а по любовнице, чего я, честно сказать, не исключала. Затем он стал задавать нам вопросы. Сохранили ли Рамблас ту же богемную и чувственную атмосферу, что царила там прежде? Я решила не сообщать ему, что толпы туристов превратили бульвар, да и весь центр Барселоны, в непроходимые места и что на тротуарах вдоль Рамблас теперь понатыканы сувенирные лавки и забегаловки фастфуда. Но я не успела помешать Гарсону пожаловаться на дороговизну жизни и на то, как трудно найти место для парковки. К счастью, судья, по всей видимости, плохо его понял или не пожелал понять. Так оно и лучше, какое право мы имеем протыкать воздушный шарик иллюзий, который этот милый человек надувал год за годом.

Два часа спустя мы покинули судью. Я принялась было жаловаться своему итальянскому коллеге, полагая, что он разделяет мое мнение:

– Мы потеряли драгоценное время! Я уж думала, он никогда нас не отпустит.

Абате посмотрел на меня несколько свысока, и я почувствовала, что моя реплика показалась ему неуместной и легкомысленной. Он возразил:

– Нет, время мы зря не потеряли – ни в коем случае! Чтобы подняться по лестнице, не рискуя свалиться, нельзя пропускать ни одной ступеньки.

– А ступенька под названием “Барселона” тоже была необходима?

– Она-то и была главной. Мы, итальянцы, очень важную роль отводим беседе и прямому общению, инспектор. После столь приятного обмена мнениями судья Боно будет относиться к нам с доверием и не позволит себе ни во что вмешиваться. Мы выиграем кучу времени, поскольку он не станет требовать от нас подробного отчета о каждом шаге, о каждом действии.

Я искоса глянула на Абате – он улыбался. Интересно, что нужно сказать этому типу, чтобы он хоть раз вышел из себя? Пока Габриэлла подгоняла машину, Абате продолжал улыбаться с самым безмятежным видом. Я снова попыталась вытащить его из этого блаженного состояния:

– Как я вижу, ваша помощница чудесно выполняет все ваши поручения. Она столь же хороший полицейский?

Он ловко принял мяч и, не изменившись в лице, отбил его:

– Габриэлла была лучшей в своем выпуске. Она отлично владеет компьютером, имеет магистерскую степень по криминологии, а также черный пояс. Она была не слишком разговорчива с вами, но это потому, что в последние дни у нее много поводов для волнений. Она только недавно вернулась на службу после рождения ребенка и на этой неделе впервые оставила сына с няней. Вы-то должны понимать такие вещи. Женщина сильно меняется, став матерью, какое-то время она ведет себя настороженно по отношению к окружающим и всю нежность отдает ребенку.

Я хотела сказать ему, что все это дикая чушь, но сдержалась. Одно дело – слегка поддразнивать его и совсем другое – вступать в открытую, и совершенно ненужную, конфронтацию еще до того, как мы начали работать. Поэтому я ограничилась таким ответом:

– Наверное, вы правы, у меня нет детей.

– Вы не замужем? – спросил он с наигранным изумлением.

Гарсон ответил за меня, хотя никто его и не просил этого делать:

– Не замужем? Инспектор Деликадо три раза выходила замуж, три! И третий муж все еще при ней.

И он засмеялся. К счастью, при мне не было моего пистолета, иначе Гарсон вряд ли остался бы в живых. Я решительно рубанула рукой воздух:

– Может, переменим тему?

Абате улыбался во весь рот, и у меня создалось впечатление, что между нами началась холодная война. Наконец появилась Габриэлла, и мы почти на ходу запрыгнули к ней в машину. Гарсон, который явно не удовольствовался своим нелепым заявлением по поводу трех моих замужеств, решил продолжить беседу про личную жизнь и, обратившись к Габриэлле, приторно-льстивым голосом проговорил:

– Bambino, un piccolo bambino?[2]

Девушка в ответ звонко рассмеялась и выстрелила длинной тирадой по-итальянски, произнеся ее с такой скоростью, что я только и смогла понять, что ее piccolo bambino зовут Лоренцо. Мой помощник несколько раз кивнул, повторяя с идиотским видом:

– Лоренцо, а, Лоренцо, bello, bello![3]

Абате сообщил, что сейчас мы отправимся обедать, но мой подчиненный был полон решимости непременно выплеснуть последние остатки своих лингвистических познаний и, обращаясь к Габриэлле, прочирикал:

– Si, mangiare, mangiare. Spaghetti, macaroni.[4]

Это переполнило чашу моего терпения.

– Фермин, может, не будем больше тревожить Данте в его могиле?

– А вы думали, что я ни слова не знаю по-итальянски, да, инспектор? Что, удивил я вас?

– Да, если по правде, то я удивлена больше, чем Говард Картер у гробницы Тутанхамона, только, ради всего святого, хватит меня удивлять. Это вредно для моего здоровья.

Абате расхохотался, и я заметила, как в его глазах цвета меда сверкнуло злорадство. Он явно посчитал меня настоящей стервой и, пожалуй, был прав.

Обедали мы в маленьком ресторанчике весьма скромного вида на виа Неофити. Нам подали изумительную пасту. Гарсон наслаждался, как казак, заполучивший бутылку водки. Габриэлла показала ему, как правильно повязать салфетку на шею, чтобы не испачкаться томатным соусом, – в Италии это считалось допустимым. Стоит ли говорить, что моему товарищу такой обычай сразу пришелся по душе. За едой он, презрев языковые барьеры, расспрашивал прекрасную итальянку о том, чем отличаются спагетти с песто от спагетти с аматричаной. Во время обеда я окончательно убедилась, что одним из препятствий, поджидающих нас в этом расследовании, будет туристический азарт Гарсона.

– Сегодня вечером мы познакомим вас с нашим комиссаром, – сказал Абате.

Я с испугом глянула на него и спросила:

– И эта встреча будет такой же долгой, как встреча с судьей Чезаре Боно?

– Нет, она займет всего пару минут. Долг вежливости. Но пренебречь им мы не можем. Не забывайте, что речь идет о комиссаре. Тести – наш шеф. – Абате сделал многозначительную паузу и посмотрел на меня. – А теперь и ваш тоже. Временно, само собой разумеется.

С каждой минутой во мне зрело убеждение, что этот проклятый Маурицио решил применить ко мне ту же стратегию, которую сама я уже испробовала на нем: постараться вывести меня из равновесия. Ясно же, что он то и дело исподтишка провоцировал меня и ждал, когда же я кинусь на него с кулаками. Поэтому я улыбнулась в знак полного согласия и заговорила как можно спокойнее:

– Надеюсь, ваш комиссар еще не успел побывать в Барселоне. Мне конечно же приятно выступать в роли посланницы нашего прекрасного города, но, кажется, было бы недурно наконец и к работе приступить.

– Обязательно приступим, дорогая коллега, не переживайте.

В ответе его я не уловила и намека на иронию, о чем даже пожалела, потому что уже привыкла вести с ним словесную дуэль.

Комиссар Тести оказался полной копией нашего Коронаса: строгий, но доброжелательный, слегка рассеянный, но всем видом своим показывающий, какой груз ответственности постоянно на нем лежит. А еще я предположила, что порой ему случается раздражаться и не слишком ревностно исполнять свои обязанности. Он встретил нас очень любезно и обещал любую помощь. Затем воздал должное профессиональным талантам Абате и Бертано. Весь разговор был обставлен так дипломатично, что мне не удалось уловить, по вкусу ему наше присутствие, или в тягость, или безразлично, хотя легко было догадаться, что необходимость направить двух сотрудников на чужое дело не доставила ему радости. Под конец нашей встречи он, как и следовало ожидать, принялся расхваливать Барселону, заявив, что, на его взгляд, это самый красивый город в мире.