— Да прекратите же!.. — выкрикнула Винка и осеклась.

За окном уже рассвело, и сочащийся сквозь тоненькую шторку сероватый утренний свет освещал вовсе не сцепившихся пса и кота, а двух голых мужчин, сидящих на полу и таращившихся друг на друга.

Девушка прижала руки ко рту и тихонько попятилась к двери. Один из незнакомцев стремительно поднялся на ноги и почти неуловимым глазом движением переместился к выходу, закрывая путь к бегству. Второй встал, удивленно тряхнул головой, осмотрел свои руки, глянул ниже, затравленно заозирался, увидел лежащий на столе рушник, схватил его и прикрыл причинное место.

Винка, поняв, что удрать не удастся, тихонько завыла, чуть сгибаясь и закрывая одной рукой грудь, другой — низ живота.

— Не бойся, красавица, — подал голос стоящий у двери.

В хижине становилось все светлее, и теперь Винка хорошо видела, что волосы на голове у парня рыжие. Впрочем, не только на голове… Она на мгновение даже зажмурилась, потом перевела взгляд на второго. Чернявый, ссутулился и комкает пониже живота рушник, видно, тоже чувствует неловкость. А кот с псом куда-то исчезли…

— В-вы… — заикаясь, начала Винка, — в-вы… откуда… взя…лись?

Она догадывалась откуда, но не могла заставить себя произнести вслух.

— А ты как думаешь? — хмыкнул рыжий.

— Оборотни мы, — пробурчал чернявый. — Я — пес, он — кот.

— А чего раньше не оборачивались? — удивилась девушка.

Оборотни не были редкостью, но в родной деревеньке не жили, да и в округе встречались нечасто. Винке довелось как-то увидеть одного на ярмарке в дальнем большом селении. Здоровенный мужик за деньги оборачивался медведем. Правда, он сидел в палатке на цепи и был одет в мешковатые штаны, хотя и изрядно потрепанные во время превращений, но все же прикрывавшие, что следовало. А эти двое… Предстали во всей красе…

— Осинка поколдовала, — объяснил, ничуть не смущаясь наготы, Вьюн. — Веселая бабенка, пошутить любит, ворожить умеет. Взяла и наложила заклятье, чтобы мы без ее ведома не могли перекинуться. Видать, боится нашего общества лишиться. Сказала, если выполним какое-то неизвестное условие, сможем опять по собственному желанию оборачиваться.

— И какое же условие?

Винка потихоньку, незаметно, как ей казалось, пробиралась к кровати, отчаянно желая одеться. В голову, будто нарочно, лезли мысли о кошачьих и песьих ласках и купаниях на озере.

— А мы знаем? Сказал же: не-из-вест-но-е. Я попробовал тебя потискать — вроде помогло, — похабно ухмыльнулся кошак.

— У тебя одно на уме, — проворчал чернявый. — Условием наверняка было, чтоб мы всерьез сцепились, — он провел кончиками пальцев по носу, где темнели несколько царапин.

— Ну, заклятие с вас сошло, а как же я теперь тут с вами буду?.. — выдавила девушка.

— Веселее прежнего! — заверил Вьюн. — Не боись: человечиной не питаемся. Жизни научим, и отправляйся домой. Господину из замка, как я понял, порченые девки не нужны.

Девушка сжалась в комочек и снова тихонько заскулила. Дрозд, на лице которого появилось сочувственное выражение, двинулся было к ней, но она испуганно попятилась в угол, и он остановился.

— Хватит над ней издеваться.

— Эк ты в роль-то свою вжился, защитничек… Не забывай, она не нашего племени, — проворчал котяра, но тон сменил. — Не трясись, — обратился к Винке. — Пошутил я, не удержался. Уж больно смешно было слушать про твою беду, которой так легко помочь. Попросила б кого из знакомых парней, и все. Такой лапочке никто не откажет. А ты в бега пустилась… Чего сокровище-то свое так бережешь? — Винка шмыгнула носом. — Не тронем тебя, не больно-то и хотелось. Мне опытных кошечек подавай, а этому кобелю — сучек. Девочка-ромашечка, на чей цветочек ни один шмель не садился, нам ни к чему. Да и с людиной связываться себе дороже.

Винка залилась краской, чувствуя облегчение с некоторой примесью обиды. И еще ей не понравилось слово «людина», произнесенное чересчур пренебрежительным тоном.

— А чего вы ко мне все лизаться лезли? Ластились? — неожиданно для себя самой спросила она.

Чернявый пожал плечами, рыжий фыркнул по-кошачьи.

— Знаешь ведь, ласковый телок… Стала б ты меня сливками угощать или этому обжоре кашу варить, если б мы ворчали, огрызались и погладить не давались?

— Ну-у, не стала бы, пожалуй…

— Ну-у, во-о-от, — передразнил Винку котяра. — Оборотням свежатинка нужна, но когда только ее лопаешь, очень быстро надоедает. Осинке, лентяйке, неохота было нас каждый день кормить. Жить, говорит, у меня живите, а пропитание сами себе добывайте. А пожрать-то и по-человечески хочется. Ты к тому же готовишь неплохо.

— Одеться бы… — выдавил Дрозд, безуспешно пытаясь обмотаться невеликих размеров рушником.

— Ты, приятель, вечно влезешь не вовремя и с какой-нибудь глупостью, — недовольно зафырчал рыжий. — Может, ромашечке нагишом больше нравится? Может, она стыдливость девичью забудет, выпрямится, ручки опустит? Сам на озере с нее глаз не сводил, а тут одеться ему… Кстати, грудки у нее и на ощупь не хуже, чем на вид, я проверил. Эх, кабы еще глазки голубые, а не серые, я б не устоял…

— Ты же говорил… — пролепетала девушка, чувствуя, что краснеет еще больше, и поспешно ныряя в спальный закуток за одеждой.

— Да помню я, что говорил. А ты лишний раз подтвердила, что с мужиками дела не имела. На такую хорошенькую просто посмотреть приятно, вот и все. Сдался мне твой цветочек. Сорвешь — неприятностей не оберешься. Знаю я вас, людин. Сначала сами льнете, а после бегом к страже, мол, грязный оборотень меня снасильничал. Да еще и Осинка прицепится, приревнует… Надо мне это? А Дрозду и подавно не нужно. Он у нас серьезный, с убеждениями, а семью заводить не хочет, то ли пока, то ли совсем, я так и не понял из его нытья. Говорю же, черного только сучки интересуют, которые сами подставляются.

— Заткнись, ты, кошак драный! — вспылил парень. — В следующий раз хвоста лишишься!

— Устал уже это от него слышать, — Вьюн взглянул на Винку, томно закатывая глаза. — Кошечкам без разницы, есть у меня хвост или нет. А в людском обличье его отсутствие и вовсе незаметно. Может, шрам пониже спины появится, я байку какую-нибудь жалостливую придумаю. Девочки как услышат, тут же захотят меня утешить, поцелуют, где болит…

— Успехов, — вырвалось у надевшей, наконец, рубаху Винки. Рыжий зашел в скабрезной болтовне так далеко, что девичья стыдливость не выдержала и спряталась в какой-то дальний-предальний уголок, для верности зажав уши. — Я не собираюсь целовать ни тебя пониже спины, ни кошака под хвостом. Обернешься зверем, получишь веником и жрать будешь только мышей. А сейчас оденься!

— Во что? — кошачья наглость была непробиваема. — В Осинкины тряпки? Может, еще набелиться-нарумяниться? Побриться только сначала придется… — задумчиво потер медную щетину на подбородке. — А ты мне косички заплетешь? С бантиками? — и тряхнул рыжими кудрями.