— Вьюн, ты понял, к чему сыскарь спрашивал малышку о картинке на плече? — спросил Фунт, когда Винка устроилась на скамеечке у камина.

— Поначалу не понял, теперь знаю точно.

— Ты что-то разведал? — Фунт положил руки на подлокотники и выпрямил спину, подавшись вперед.

— Гораздо больше, чем хотел бы… — вздохнул Вьюн, садясь. — Хотя… Говорят, лучше тухлый окушок, чем отравленная сметанка.

И рыжий поведал все, что услышал, спрятавшись за гобеленом в покоях наместника.

— Значит, парень и впрямь младший княжич, сын Соколиного… — произнес Фунт, снова начиная гладить бакенбарды. Видно, это помогало ему собраться с мыслями.

— Может быть и нет! — возразила Винка. — Он же не признал этого. Наоборот, сказал: его отец — оборотень. И потом, как можно превратить человека в нелюдя?

— Этого я не знаю, — ответил кабатчик. — Слыхал еще котенком о каком-то обряде, но тот рассказ больше на страшную сказку походил.

— Он точно княжич. Только тогда все и сходится, — стоял на своем Вьюн. — Правильность его, презрение к оборотням. Людинку все выгораживал, выручать побежал.

— Полудурок ты, Вьюн, — сказал старый кошак. — Я еще в прошлый раз, когда вы в Надреченске были, заметил, что приятель у тебя правильный, хоть и молодой. Знать, хлебнуть успел всякого. Он не смотрит, носишь ты крылик или нет, ему важно, как ты себя с другими держишь. Возьми вашу попутчицу, — Фунт кивнул на Винку. — Вы вроде ничего плохого от нее не видели, даже наоборот, помогла она вам в дороге, человеческая девчонка — оборотням. Вот Дрозд и относится к ней соответственно. А уж ты, борец за справедливость, отблагодарил ее на славу… Небось, кошечку какую-нибудь постыдился б подставить? Среди зверух, кстати, такие попадаются, самая прожженная людина по сравнению с ними — цветочек чистый. Да чего я рассказываю, сам наверняка нарывался.

Вьюн повесил рыжую голову и не стал возражать.

— Если Дрозд — княжич, почему он не хочет с отцом встречаться? — Винка нашла еще один довод в поддержку пса. — Нескладно как-то выходит.

— Очень даже складно, — фыркнул Вьюн. — Или стыдно, или боится, что батяня убьет. Или и то, и другое.

— Как убьет? Родного сына? — не поверила девушка.

— Соколиный на дух оборотней не переносит! Истребил в своих землях всех подчистую, и стариков, и детей малых, которые еще первого оборота не прошли, — Вьюн сжал кулаки. — С него станется и сына убить, раз нелюдем стал. Или того, кто похож на его сына…

— Но тогда нужно помочь Дрозду! — воскликнула девушка. — Нельзя его бросать! — она перевела беспомощный взгляд с Вьюна на Фунта и обратно.

— Нельзя-нельзя, — пробурчал рыжий. — Не волнуйся, Ромашечка, я это дурное пиво поставил, мне его и хлебать. Да и в любом случае хочу с черным еще парой слов перекинуться. Фунт, поможешь? Деньги дам, какие потребуются, ты меня знаешь.

— Помогу, как не помочь, — кивнул кабатчик. — Честный оборотень своих в беде не бросает. А деньгами не сори, вам ох далече убегать придется. Если, конечно, ты дружка своего бросить не собираешься, той самой парой слов перекинувшись, — Фунт ехидно взглянул на рыжего.

— Посмотрим, — буркнул хмурый Вьюн. — Вообще-то, нет у меня желания бродить с человеком, да еще и с отродьем Соколиного.

Дорога уходила в узкое ущелье. Брат скомандовал дружине перестроиться, и они въехали в гулкую, полнящуюся эхом тень. Он задрал голову и увидел бледно-голубую ленту выцветшего осеннего неба. Глубоко здесь, на дне, наверное, глубже, чем в замковом колодце…

Ущелье оказалось не только глубоким, но и длинным, оно тянулось и тянулось, не желая выпускать отряд из тесных объятий. Созерцание уходящих вверх каменных стен, покрытых изломанными трещинами, навевало тоску. Замыкающие дружинники, наверное, уже въехали внутрь, а выхода все не видно… Внезапно кольнула тревога. Но не успел он поделиться с братом возникшим опасением, как из очередной трещины, широкой, доходящей до самого скального основания, посыпались воины, многочисленные, будто растревоженные муравьи.

Брат крикнул, предупреждая дружину, отдавая приказ отступать, выбираться из ловушки, но почти одновременно сзади донесся чей-то предсмертный вопль, убивший всякую надежду. Они попались, словно птица в силки. Разведка донесла о небольшом отряде оборотней, нападавших же было много, не меньше сотни.

Он рубился бок о бок с братом. Сыновья Соколиного должны подороже продать свои жизни, не посрамить родовое имя. На какое-то мгновение показалось, что удастся прорваться, а потом в голове будто вспыхнуло белое пламя, сменившееся полной тьмой.

Очнулся он в тесной железной клетке, едва позволявшей выпрямиться во весь рост. Затылок наполняла тяжелая пульсирующая боль. Пленник осмотрелся. Узилище стояло во дворе замка, давно оставленного обитателями. Крыша башни провалилась, по стенам росли кусты и молоденькие деревца. К его удивлению, замок казался совершенно пустым. Где же все те оборотни, которые напали на княжескую дружину? О том, почему не видно других пленных, он старался не думать, равно как и об участи брата…

Было светло. Небо затянуло тучами, и он не мог бы сказать, утро сейчас, день или ранний вечер. Прошла, наверное, вечность, а сероватое освещение не менялось, лишь временами начинал моросить мелкий дождик. Под конец пленник совсем продрог и решил, что так и встретит смерть, запертый в звериной клетке во дворе заброшенного замка.

Он ошибся. В сумерках у решетки появился человек или, скорее, оборотень в человеческом обличье, будто возникший из ниоткуда, а может, выползший из собравшихся под стенами теней. Пришедший долго рассматривал пленника, не говоря ни слова. Тот отодвинулся подальше, вжался спиной в железные прутья. Конечно, только в сказках оборотни превращают людей в себе подобных, кусая или царапая, но береженого, как известно, Крылатая бережет.

Насмотревшись, тюремщик ушел и вернулся с водой и сухарями. Сунул в клетку и растворился в опустившейся тьме.

Так прошло несколько дней. Он не видел никого, кроме молчаливого незнакомца, приносившего раз в день еду и воду. Ни один из них не пытался заговорить. Тюремщику это, возможно, было запрещено, пленник молчал из гордости.

Однажды утром в замок пришли десяток оборотней. Один сразу направился к клетке.

— Это, значит, и есть соколиное отродье? — голос говорившего был низким и хриплым. — Покажи-ка наколку.

Пленник хотел было не подчиняться, но быстро сообразил, что оборотням ничего не стоит раздеть его. Одна мысль о прикосновении нелюдей заставила содрогнуться от отвращения. Он обнажил левое плечо, открывая татуировку — летящего сокола, знак, отмечавший каждого мужчину из рода Соколиных князей.

К клетке подтянулись остальные нелюди.

— И впрямь соколенок, — с легким удивлением проговорил один. — Мелкий какой-то.