Я положил нож и шпаги в узел с одеждой и вынес на палубу.

Шпаги тоже оказались нешутейным оружием. Это были не те сверкающие и лёгкие рапиры, которые носят дворяне и придворные щёголи, нет. Настоящие, тяжёлые, с широким и длинным клинком боевые шпаги, с добавочной третьей гранью на боку, вдоль всего лезвия. Кажется, я читал это у любимого мной Шекспира: “И кровь течёт из треугольной ранки…” Не всякому фехтовальщику боевая шпага по руке, не всякому.

На палубе, рядом с инструментами, я сложил вещи, собранные в каюте. Затем спустился вниз и принялся наводить порядок, чтобы не было видно, что здесь кто-то хозяйничал.

Ящики стола я решил не запирать – Стив обязательно вскрыл бы их, а мне не хотелось, чтобы прекрасный стол был изломан. Я навёл некоторый порядок в нём, выложил на видное место деньги, задвинул ящики и какое-то время вертел в руках кольцо с ключами, соображая, что же с ними делать.

Вдруг возникло ощущение какого-то несоответствия, и я принялся ловить ускользающую догадку. Наконец, я сообразил, какая именно странность стала причиной этому ощущению. В столе было одиннадцать ящиков и дверца. Замков, следовательно, двенадцать. Ключей же (я быстро пересчитал), – пятнадцать. Я снова внимательно осмотрел стол и обнаружил в нижнем левом ящике, который вначале показался пустым, ещё одно, потайное отделение. К дальней стенке была привинчена узкая металлическая шкатулка, шириной три и высотой четыре дюйма. Один из ключей подошёл к ней и, откинув крышку, я увидел в трёх её отделениях разного достоинства монеты, две золотые цепи и золотое же кольцо с двумя крупными камнями – зелёным и красным.

Деньги я оставил, а золото забрал.

Принадлежность ещё одного ключа определилась быстро: он запирал дверцу платяного шкафа. А над последним пришлось напряжённо подумать. Наконец, я догадался заглянуть под кровать! Там, притянутый ремнями к стене, стоял небольшой сундук с висячим замком. Я вытащил его и открыл.

Вдоль задней стенки сундука помещался свёрнутый вдвое и поставленный на ребро пояс, в котором в маленьких кармашках лежали сорок две золотые монеты. Вдоль передней стенки вытянулся толстый цилиндр подзорной трубы. Пространство между трубой и поясом занимала жёлтая сумка из толстой кожи с широким ремнём. В ней очень плотно были уложены четыре пакета с сухарями, мешочек с солью, бутылка рома и серебряный стаканчик. К крышке сундука, изнутри, было пристёгнуто ремешками свёрнутое одеяло из беличьего меха, обшитое с одной стороны непромокаемой парусиной.

Сама судьба приглашала меня отметить величайший, наверное, праздник в моей жизни. Я открыл бутылку и дважды отведал изумительного, терпкого, жгучего рома.

Запечатав бутылку, я всё сложил назад в сундук и вынес его в коридор. Осмотрел каюту, – не осталось ли каких следов, заткнул тряпицей дыру от пули и, замкнув дверь, потащил сундук наверх, в общую кучу. Здесь я уселся поудобнее и принялся вытирать насухо и чистить металлические части инструментов. Время от времени я устраивал отдых. Спускался в тёмное чрево “Дуката”, изучал расположение кают, высматривал ценные для меня вещи. Кое-что уносил наверх, всё в ту же кучу. Ел что-то наскоро, запивал вином или ромом. (Воду берёг.)

День уходил. Солнце опускалось над горизонтом, и море в том месте стало багровым. Воздух сделался прохладным. Появился ветерок. Я оторвался от своих занятий. Встал, огляделся.

Передо мной на палубе лежало моё добро. Оно раскинулось бесформенной грудой, из которой вещи показывали мне свои краешки, таинственно намекая о богатстве, которое скрыто от взгляда, но всё же никуда не исчезло, а покоится там, внутри.

Сундук старого плотника являл мне кованую висячую ручку на своём боку, массивную и вместе с тем изящную; приземистые короба со сладостями бугрились металлическим кружевом оковки; рукав капитанского камзола свешивался из узла с одеждой и посверкивал золотым позументом; из этого же узла торчала ребристая рукоять зелёного ножа – Крысы. Сурово поблёскивал длинный мушкет, лежащий на узле. Гранённые стволы пистолетов, погружённые в чёрные деревянные ложа, были молчаливы и многозначительны. Россыпь инструментов притягивала взгляд блескучей рябью заточенных граней. Ряд кувшинов с вареньем и мёдом замыкал бочонок с порохом, который был настолько живописен с небрежно брошенными на него картой и шпагами, что от этого корсарского символа веяло даже некоторой бутафорией[24].

Отдельной компанией стояли: жёлтая сумка с подзорной трубой, сухарями и поясом с золотыми монетами (бесполезными в моём положении монетами, которые, тем не менее, не переставали быть золотом). Медная фляга, в которой оставалось не меньше галлона воды. Двенадцать бутылок с вином. Бутылка с ромом. Опустевший сундук из-под кровати. На нём – тёмной башенкой – кольца колбасы.

Наконец, моему взору явился британский флаг, вид которого в сочетании с выпитым ромом придал моему обозреванию сокровищ торжественность и сентиментальность.

Это чувство, однако, было мимолётным. Существо моё не выдержало напряжений сегодняшнего дня, и через несколько мгновений со мной произошло что-то вроде нервного срыва.

Внутри поднялась вдруг волна буйного ликования. Я принялся прыгать вокруг моей кучи сокровищ, вскрикивая и размахивая руками. Помнится, я подбрасывал вверх и ловил пистолеты, хватал мушкет и целился в сторону берега, называя Стива нехорошими словами. Я вытащил из ножен шпаги и, выставляя вперёд то левую, то правую ногу, наносил этими шпагами удары в воздух перед собой. При одном из таких выпадов я влез в середину винных бутылок, и они зазвякали, раскатываясь по сторонам.

Выбившись из сил, я присел возле сундуков, чтобы перевести дух, и не заметил, как уснул.

Настало первое утро моей новой жизни. Начавшее припекать солнце и жёсткие доски, отдавившие плечо, разбудили меня.

Я сидел среди своего царства, с наслаждением почёсывал щёки, покрывшиеся короткой и колкой щетиной, и вспоминал, было ли в моей жизни более счастливое утро, чем это. Нет, никогда не было ощущения такого тихого и беззаботного счастья! Если бы я сказал, что силы мои удвоились – я бы не солгал. Лёгким толчком ладони о палубу я поднял себя на ноги и шагнул в свою новую жизнь.

Напевая детскую песенку про скачущих лошадок, я протёр стёкла подзорной трубы и осмотрел берег. Синяя гладь воды, жёлтая полоса песка и серое пятно лагеря на ней. Палитра моего сладкого утра.

Никакого движения в лагере я не заметил. Все спали среди сундуков и бочек. Над костром, однако, поднимался дымок: за огнём следили.

Отложив трубу, я умылся морской солёной водой и напился из фляги. Итак, я жив. И что дальше?

Прежде всего, необходимо спрятать мои сокровища. В том, что их у меня попытаются отнять, я не сомневался: слишком ценными в нашем положении были эти находки. И, хотя у меня имелись заряженные пистолеты, ружьё и мушкет, я предпочёл бы не обнажать ни одного ствола, как можно дольше поддерживая видимость мирных отношений.

Решение пришло быстро. Ящик для крокодилов во время всего путешествия пустовал, и сейчас, когда я, подняв крышку, заглянул внутрь, то обнаружил лишь несколько мотков верёвок. Выбросив их на палубу, я принялся прятать своё имущество. В одном углу поставил большой матросский сундук и сложил в него всё съестное. В другом – сундук старого плотника и инструменты. Оставшееся место заняли узел с одеждой (рукоять ножа торчала из него, словно палец чудовища), капитанский сундучок, шпаги, бочонок с порохом и все предметы, найденные в столе. Поверх всего я положил ружьё, мушкет и пистолеты. Свой столярный ящик оставил на палубе. Подумав, положил в него два пистолета (чтобы всегда были под рукой), укрыв их на самом дне; пакет с сухарями, кусок колбасы, опустевшую бутылку из-под вина, наполненную водой. Можно было приниматься за работу.

Верхний обломок мачты с уцелевшей реей наискосок лежал на корме. Нижним обломанным концом он упирался в риф, а верхним, в виде огромного креста, нависал над водой по другую сторону кормы. Мачта лежала почти горизонтально, так, что по ней можно было ходить. Я взял топор и вскарабкался на неё.