– Значит, он через неделю умрёт.

– Ну и поплачь над ним, если хочешь! Ты уже ничего не изменишь. Решили свободно, без подкупа и угроз. Так, как я и сказал с самого начала. Вопрос решён.

Стив повернулся, чтобы уйти.

– Нет! – холодея от принятого решения, остановил его я. – Не решён.

– А что такое? – с угрозой, с готовностью качнулся ко мне Герберт.

– Моя доля еды – она ведь законна?

– Не спорит никто, – сказал, после секундной паузы, Стив. – Не пойму, чип, к чему ты ведёшь?

– Я свою долю уступаю ему, – как можно спокойнее выговорил я и кивнул на сидящего Даниэля.

– Ты что, с ума сошёл? – уставился на меня вытаращенными глазами Герберт. Потом стремительно развернулся к своим: – А?

– А ты думал, – я уже почти кричал, дрожа от негодования, – мне кусок в горло полезет, когда он будет рядом умирать? Моя доля – ему. Вот теперь вопрос решён.

– Его право! – быстро выкрикнул Стив, и эта его поспешность обнажала его опасение в том, что я могу передумать.

– Да! Сдохнет один или сдохнет другой – какая нам разница! – воскликнул весело Герберт.

– Есть разница, – решительно направляясь к кромке воды, выговорил я. – Он не сможет выжить один. Я – смогу.

– Томас, что ты задумал? – тревожно спросил спешащий за мной Нох.

– Возьму запасное весло, – ответил я, – доберусь до корабля, смастерю плот. Там должны быть мои инструменты. Потом уплыву на Белый остров, построю хижину. В воде есть рыба, в лесу – растения. У меня есть руки. Сколько у нас запасных вёсел? Два?

– Только тронь вёсла! – заорал Герберт. – Это наши вёсла! А если ты такой важный чип, сделай себе новое!

Я только махнул рукой. Стиснул зубы, бросился в воду и поплыл к кораблю.

Я сразу же заставил себя успокоиться и плыл ровно, экономя силы. Когда ноги мои нащупали скрытый под водой пол коридора, я подумал, что вполне мог бы проплыть ещё столько же.

И вот, я был на корабле. День только начался, и у меня было достаточно времени, чтобы поискать продукты и самые необходимые для жизни вещи.

Мне запомнилось, что матросы не смогли открыть двери нескольких кают. Я же мог бы сделать это без труда, стоило лишь найти мои инструменты.

Место, где я их хранил, находилось в нижнем, полузатопленном ярусе. Я вошёл, вернее, вплыл в него: вода доходила мне до груди. Во время шторма все вещи сдвинулись и перемешались, и мне пришлось изрядно понырять в чёрную, солёную воду, прежде чем я нашёл сундук старого плотника. Я протащил его под водой до коридора, затем по коридору до самой лестницы. Но когда, переставляя со ступеньки на ступеньку, я приподнял его над водой, он стал таким тяжёлым, что его едва можно было передвигать. Не догадавшись взломать замок и вынести содержимое на палубу по частям, я совершенно измучил себя, пока поднял его наверх.

Состояние моё было скверным. Кисти рук и колени противно подрагивали от напряжения, перед глазами всё покачивалось. Очень хотелось пить.

Немного отдышавшись, я вставил деревянный брусок в дужку замка и вывернул его вместе с петлями.

У старого плотника была душа антиквара[21]. Как хорошо я понимал внутренний мир таких людей! Я и сам, признаюсь, подвержен этой страсти, этому необъяснимому наслаждению, которое проявляется стеснением в груди и трепетом в пальцах при виде какой-либо древней, не из нашего века вещицы, невесть каким чудом дотащившейся до наших дней. Может быть, хранимые ими картины потерянных лет придают им значительность, и их молчаливость становится приобретающим исключительное значение фактом, или же что другое – есть, право же, есть какая-то сладкая, мистическая тайна в том, как притягивают иных людей такие предметы.

Старинные вещи противопоставляют себя своим современным братьям – и выигрывают борьбу за наше предпочтение с лёгкостью необыкновенной. Неважно, какого рода эти предметы – или это курительная трубка, или перстень, – да что угодно, – изъеденный ржой и плесенью подсвечник, витиеватый иссушённый стул, пожелтевшие игральные кости… Такие вещи разыскиваются с достойным примера усердием, чистятся, отлаживаются, очень часто отбираются у близкой смерти и затем пополняют собой коллекции.

Конечно же, у каждого антиквара своя мелодия. Кто-то избирает предметом своей страсти часы, кто-то монеты, или фигурки из слоновой кости, или столовое серебро…

Мой плотник собирал и хранил старинные инструменты.

Сначала я вынул и поставил на палубу плоский футляр с множеством отделений, в котором лежали россыпи мелких металлических предметов – иглы, шильца, свёрла, буравчики, железные и медные гвозди. Затем из сундука появился точно такой же футляр, но с отделениями побольше, в котором покоились отвёртки с пожелтевшими костяными ручками, несколько ножниц, щипчики, клещи, железные линейки. Кроме того, здесь были синеватые жестяные коробочки (я их не открывал), зубильце, крохотные напильнички с ручками в виде гранёных шариков, тиски, резцы по дереву и молоточки. Лежала ещё тут странная проволока – свёрнутая в тугой моточек металлическая блескучая нитка с острыми насечками по всей длине. На концах её были закреплены два костяных шарика с ноготь величиной. Я не сразу догадался, что этой “змейкой” можно легко перепилить, например, дубовый тюремный засов.

Я продолжал опустошать сундук, и на свет появились долота с полированными дубовыми рукоятками и стамески с металлическими бочонками вместо ручек. За ними шли четыре буковых рубанка разной величины, два коловорота, бурав и уровень в виде бруска лакового красного дерева со стеклянной трубочкой в центре, наполненной прозрачной жидкостью, в которой покачивался воздушный пузырёк. Ещё я достал ножницы с длинными ручками и широкими лезвиями – для резания жести; круглый точильный камень; похожую на большую книгу деревянную шкатулку, в которой оказались двенадцать напильников разного сечения с ореховыми рукоятками. К этому всему прибавились небольшой тигель[22] и паяльник в виде головы птицы на длинной железной ручке.

Каким-то чудом один лишь вид этих бесценных предметов избавил меня от слабости и головокружения. Я подумал, что никому на всём свете эти вещи не были так необходимы, как мне, и нигде не были бы так уместны, как здесь, в моих руках. Теперь я мог смело отправляться на Белый остров, чем бы он меня ни встретил. Я мог сделать любые приспособления для охоты, для собственной защиты, для возведения жилья и обустройства быта. Если же судьбой мне определено жить там долгие годы, то мне будет чем занять свои руки, чтобы не сойти с ума.

Наконец, уже на самом дне сундука, под скрученными в мотки кожаными шнурами, открылись два ящика с выдвижными крышками. Они были заполнены всевозможными железками – от разной величины винтиков и часовых колёс до кусочков олова и канифоли. В одном из них, поверх всей этой мелочи, лежало большое круглое кольцо с надетыми на него ключами.

Это были запасные ключи от всех корабельных кают.

Схватив эту находку, я бросился вниз, запинаясь о разложенные на палубе инструменты.

После солнечного света глаза в тёмном коридоре почти не видели, и дверь каюты капитана я отыскал наощупь. Без труда подобрав ключ, я отомкнул замок. Дверь тихо скрипнула, раскрываясь.

В каюте было светло, так как шторки на обоих окнах были раздвинуты. Пол усеян вещами, попадавшими вниз во время шторма. Здесь были бумаги, обувь, шляпы, постельное бельё, подсвечник, столовые приборы.

Я сделал шаг и вдруг, среди этого беспорядка, увидел предмет, к которому наклонился с застучавшим бешено сердцем. Это была большая медная фляга в чехле, как мне показалось, из рисовой соломы. Я свинтил крышку и вытащил пробку. Во фляге плескалась вода. Она была тёплой и имела металлический привкус, но никогда ещё я не пил с таким наслаждением – ведь с самого утра мне не довелось сделать ни одного глотка. Несколько раз я отрывался, переводил дух и прикладывался снова. Затем налил немного в ладонь и смыл пот с пылающего лица.