Первым вошел член Военного Совета, за ним генерал Коротков, комбриг Алехин и четвертым — я. И так за нами остальные.
Верховный шел к нам навстречу, одетый в форму маршала. В глубине кабинета, у длинного стола, молча стояли, ожидая начала беседы, члены Политбюро и маршал Шапошников. Иосиф Виссарионович протянул руку Булганину. Николай Александрович представил нас всех Верховному. Иосиф Виссарионович поздоровался с каждым за руку.
Получилось здорово. Мы подходили к Верховному по всем правилам строевого устава.
Товарищ Сталин попросил нас садиться и показал влево, в сторону длинного, накрытого зеленым сукном стола, и сам пошагал к своему столу. Там, не садясь, набил трубку табаком, раскурил ее и, подходя к нам, начал подводить краткий итог за прошедшие год и четыре месяца войны о том, что за это время мы приобрели немалый боевой опыт и что Ставке хотелось бы подробно знать, как мы живем, воюем, какие у нас нужды и трудности. Попросил также подробно изложить, чем надо помочь нашим частям и фронту, высказать предложения по устройству армии, о формах ведения боя, о вооружении роты, батальона, полка, дивизии, о хозяйственном снабжении, о питании воинов, словом, обо всем. И спросил, кто начнет.
Но никто не решался. Создалась неприятная пауза. Наконец он остановил свой взгляд на генерале Короткове. Подошел к нему поближе, положил руку на его плечо и предложил, чтобы начинал он.
Надо отдать должное генералу Короткову. Молодец! Он содержательно рассказал, как в ходе войны изменились формы и приемы боя роты, батальона, полка, дивизии, как войска стали по-новому строить свои боевые порядки...
Сталин отметил, что, судя по высказыванию Короткова, наши боевые уставы устарели.
— Так точно, товарищ Сталин, устарели, — смело ответил Коротков. И пояснил: — Например, при боевом порядке, построенном по старому уставу, очень мало огневых средств на переднем крае. А ведь атаку противника в первую очередь отражают подразделения первой траншеи. — И он прекрасно доказал это на примерах и расчетах из боевой жизни дивизий своего корпуса. Откровенно говоря, я позавидовал его смелости, обстоятельности и эрудиции.
Вопросы Верховного к нам, на удивление, до деталей были конкретные. Например. Какой мы предлагаем боевой порядок роты, батальона, полка, дивизии в наступлении и в обороне? Где, по-нашему, должны находиться станковые пулеметы, минометы, противотанковые ружья? Каково наше мнение о глубине боевого построения и еще много других. И, понимаешь ты, Геннадий Петрович с честью выдержал этот экзамен. Его ответы настолько были оригинальны, интересны и аргументированы, что он мог бы смело защищать диссертацию на ученую степень. Верховный и члены Политбюро явно были довольны началом беседы...
Тут в землянку вошел Никитушкин, неся в походном ящике — типа ящика для подручного инструмента — и чай, и завтрак, и посуду, и для обогрева бутылку «Московской». Но, увидев коньяк, «Московскую» оставил в ящике. Расставив на столе завтрак, удалился.
— По такому случаю, Фома Сергеевич, — Железнов протянул Хватову стакан с коньяком, — положено по русскому обычаю. — От коньяка аппетит разгорелся, и Яков Иванович с удовольствием взялся за перловую кашу, приятно пахнувшую жареным луком и шкварками.
— Что же дальше? — любопытствовал Хватов.
— Дальше? Дай поесть. И ты ешь. — Яков Иванович пододвинул Хватову коньяк. — А дальше было так. Верховный поблагодарил генерала Короткова. Тот сел. Затем Иосиф Виссарионович, проводя мундштуком трубки по усам, сказал, что настало время послушать полковника Железнова, то есть меня.
Должен тебе сказать, как я ни держал себя в руках, все же заволновался. С большим трудом я подавил в себе это неприятное чувство и, подобно генералу Короткову, представился по всем правилам. Начал я с того, чем окончил Геннадий Петрович — с построения глубокоэшелонированной обороны. Основательно раскритиковал оборону ячейковых окопов, обстоятельно изложил систему траншей как на основной, так и на отсечных позициях. Развил понятие о наблюдательных и командных пунктах, об их значении и устройстве, а также их удалении от переднего края.
Верховный то прохаживался вдоль нашего стола, внимательно слушая, а то вдруг останавливался и спрашивал, нужны ли и где, по-нашему, должны находиться наблюдательные пункты комвзвода, комроты?
— Там, откуда удобнее командовать и управлять, — ответил я, — и чтобы с них и командир взвода и командир роты видели бы весь свой район обороны и своих людей. — В общем, я обстоятельно доложил всё, что касается обороны.
Верховный поблагодарил меня и указал на моего другого соседа, чтобы и тот высказался по этому вопросу.
Полковник Кузьмин — я с ним в пути познакомился — старый большевик, бывший ленинградский рабочий. В нем еще многое сохранилось от того времени. Он участник обеих революций. Служил тогда в 1-м пулеметном полку. Этот полк был главной опорой большевиков. В тяжелое время семнадцатого года его солдаты охраняли «Правду», «Пролетарий», «Рабочий Путь», Смольный. Кузьмин там не раз встречался с Лениным и Сталиным. Поэтому он начал смелее, чем я. Эдак молодцевато встал, провел щепотью по усам, кашлянул и пошел как по писаному:
— Правильно докладывал полковник Железнов. Надо, чтобы командир взвода, командир роты управляли огнем своих подразделений. А у нас что иногда получается? Напрасная трата патронов.
Затем Сталин спросил, где в обороне должен находиться командир, и выразительно посмотрел на комбрига Алехина Евгения Степановича.
Ты его знаешь. У него три ордена Красного Знамени. Он, не долго думая, ответил:
— Там, где лучше всего руководить боем — в центре расположения взвода. Здесь весь взвод на его глазах и в руках. По-моему, НП комвзвода должен находиться где-нибудь в тупичке хода сообщения, так шагах в десяти. Здесь же должна быть и его землянка. Тогда мимо него никто не пройдет незамеченным.
С тем же вопросом Сталин обратился к Кочетову. И представь себе, Микола как ни в чем не бывало встал, выпрямился и по-солдатски ответил:
— А я, товарищ Сталин, так и делаю. Командиров взводов посадил вблизи первой траншеи, а сам — на своем НП, за второй траншеей, невдалеке от хода сообщения. А свою землянку расположил так, что, кто бы ни шел по ходу сообщения, я всегда вижу. В жизни передовой — это очень нужно...
Слушая Николая и других комрот и комбатов, я невольно подумал, как плохо мы знаем свои кадры. При оценке их подходим со странной, я бы сказал со стариковской меркой, с какой-то перестраховочкой. Боже сохрани предложить начальству Кочетова на батальон. «На батальон, а почему не на полк?» — хлестанет начальство. А помнишь, как в гражданскую войну? Нас, совсем молодых солдат и унтеров, революция ставила и на полки, и на бригады, и даже на целые армии. Вон Тухачевский — двадцати девяти лет — командовал фронтом, да еще каким! Западным! Ты скажешь — талант! Но таланты познаются в делах. Вот так-то, дорогой мой комиссар! Прости, я отвлекся.
Наша беседа продолжалась до часу дня. В час отвели нас в специальную комнату, где был накрыт стол. Обедали по заказу, но без спиртного. Ровно в два часа нас снова пригласили к Верховному. Члены Политбюро уже были в сборе. Товарищ Сталин вышел из своей комнаты отдыха и поднятием руки подал знак садиться и, улыбаясь, заметил, что теперь, после обеда, у нас разговор должен пойти веселее и активнее. По его лицу было видно, что беседой он доволен. Да и мы после обеда почувствовали себя свободнее и веселее. Верховный зашел за свой стол и, набивая трубку табаком, оттуда обратился к нам с вопросом, что надо сделать для укрепления фронтовой дисциплины.
По вопросу дисциплины говорили многие. Верховный, прохаживаясь с трубкой мимо нас, молча слушал каждого. Не помню фамилию офицера, который, говоря о поднятии дисциплины, предложил внести в устав наказание. Сталин остановился около него и стал разъяснять, что одними наказаниями дисциплину не поднимешь. Воинская дисциплина нашей армии основывается прежде всего на высокой сознательности и на политическом воспитании воинов.
