В общем после обеда пришлось основательно пошевелить мозгами. На каждое высказанное новое положение сыпались вопросы не только от Сталина, но и от членов Политбюро.

После перерыва перешли к обсуждению нового устава пехоты.

Когда беседа закончилась, все вышли в приемную, а Короткова и Булганина товарищ Сталин задержал. О чем он там с ними говорил, не знаю.

За окном была уже ночь, и часы показывали половину десятого, когда вышел генерал Коротков.

Так закончил свое повествование Яков Иванович.

* * *

А получилось так. Сталин подозвал генерала Короткова к своему столу, еще раз спросил его о службе, что-то записал в маленькую книжечку и отпустил. После, когда ушел генерал Коротков, Иосиф Виссарионович выразил Николаю Александровичу восхищение офицерами, оставившими его кабинет, и, обращаясь к членам Политбюро, сказал, что следовало бы комбригу и полковникам присвоить звание генералов, а генералу Короткову дать генерал-лейтенанта и назначить на армию.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

О присвоении генеральского звания Яков Иванович узнал необычно. Это было на другой день его приезда с КП фронта, утром, когда он вернулся из полка Карпова, где ночью проводился поиск, который закончился безуспешно. Это основательно омрачило Якова Ивановича, и всю дорогу его не покидала мучительная мысль, в чем же причина? Хотя причина была одна: гитлеровцы как никогда бдительно несли службу наблюдения.

Усталый, он вошел в землянку и решил сразу же лечь в постель и хотя бы часок поспать, но у порога застыл: на столе красовался вставленный в снарядную гильзу букет, искусно составленный из золотистых веток дуба и красных гроздьев рябины.

— Александр Никифорович! По какому это случаю? — выразил удивление Железнов.

— Не знаю, — пожал плечами Никитушкин. — Майя-телеграфистка принесла. Под гильзой ее записочка.

— Записочка? — еще более удивился Яков Иванович и, взяв ее, подошел поближе к лампочке. «Товарищ комдив! Я приняла сверху весьма приятное для вас сообщение. Желая до вашего приезда сохранить в тайне, я никому об этом не говорила. Как приедете, позвоните. М.Волгина».

Железнов взял телефонную трубку.

— Майя? Здравствуйте! Что за сообщение?

В ответ последовало:

— Сейчас принесу. — И трубка замолкла.

Вскоре в землянку вошла Майя.

— Поздравляю вас, — обратилась она к Железнову.

— С чем, Майя?

— Разрешите вас, товарищ комдив, ради такого случая назвать по имени и отчеству? — и тут, не дождавшись ответа, промолвила: — Дорогой Яков Иванович, поздравляю вас с присвоением вам звания генерал-майора!.. Вот вам и поздравления Военных Советов фронта и армии, — протянула она телеграмму, а затем и руку.

Это неожиданное сообщение до глубины души тронуло Якова Ивановича, и он не выпускал руку Майи до тех пор, пока не прочел первую телеграмму, а потом, прочтя, поцеловал девушку по-отцовски в щеку. Но получилось так, что Майя сама коснулась губами его щеки и поцеловала. Поцеловала и, словно обжегшись, зарделась вся ярким румянцем. Никитушкин тоже поздравил комдива и с солдатской приверженностью потряс его руку.

Майя вытянулась в струнку:

— Разрешите идти, товарищ генерал?

— Подождите! — задержал ее Яков Иванович. — Милые вы девушки, — и тут же достал из чемодана коробку конфет, купленную вчера на КП фронта. — Примите, Майя, в знак моей признательности за добрую весть.

* * *

Весь день шли поздравления. А вечером у Валентиновой собрались боевые друзья Якова Ивановича и за столом, сервированным Ириной Сергеевной — на что она была большая мастерица, — «обмыли» по-фронтовому генеральское звание комдива.

То же самое произошло и в землянке Николая Кочетова. Правда, здесь было попроще, но зато «покрепче». Старшина для этого случая «кое-что» нашел в резерве и кроме того еще позаимствовал в тылу у друзей.

ГЛАВА ПЯТАЯ

С той поры как пришла весть о гибели жены, Фому Сергеевича словно подменили. На людях он старался держаться молодцом, даже пробовал улыбаться. Но стоило невзначай застать его в одиночестве, и сразу перед вами вставал совершенно другой человек — поникший, ко всему безразличный, с обращенным внутрь себя взглядом. Именно таким увидела Ирина Сергеевна полковника, когда он сидел на чурбаке у своей землянки.

— Что с вами, Фома Сергеевич? Не заболели ли часом? — вместо приветствия спросила Ирина Сергеевна. И чтобы вывести его из подавленного состояния, энергично потрясла бумажкой. — А у меня радостная весть!

— Радостная весть? — Фома Сергеевич попробовал улыбнуться и протянул за бумажкой руку, но Валентинова зажала ее в кулаке.

— Не здесь. К тому же вы насквозь промокли, — провела она ладонью по рукаву его шинели. — Сейчас же в землянку, товарищ комиссар!

— Вы тоже не суше, — и Хватов, приподняв палатку, заменявшую собой дверь, пригласил Валентинову заходить.

— Мой плащ никакой дождь не прошибает. Трофейный! — и для убедительности Ирина Сергеевна откинула полу и по сухой изнанке сильно хлопнула ладонью. — Видали? Так-то! — и, спускаясь в землянку, спросила: — С передовой?

— Да, с передовой, — соврал Фома Сергеевич, зажигая светильник — гильзу от сорокапятки. После, вешая шинель на рогульку, спросил: — Ну, что за новость?

— Из армии самолет пришел с новенькими ручными пулеметами и минометами — подарок ленинградцев. На одном ящике написано: «Лично полковнику Железнову Якову Ивановичу». Член Военного Совета — он присутствовал при разгрузке — сказал, чтобы командование дивизии об этом подарке довело до всего личного состава дивизии, и пусть сами бойцы решают, чем отблагодарить ленинградцев.

Лицо Фомы Сергеевича наконец просветлело, и он крепко пожал руку Ирины Сергеевны.

— А письма?

— Есть. Член Военного Совета сказал, что в каждом ящике лежит по письму от рабочих.

— Пошли! — и Фома Сергеевич схватился было за шинель, но Ирина Сергеевна удержала его.

— Куда? Дождь же. Да и надо доложить комдиву. — Не теряя времени, она тут же крутанула ручку телефона: — Тася. Две двойки. Яков Иванович? Валентинова. Звоню от Фомы Сергеевича. Я только что с аэродрома...

Но тут Фома Сергеевич взял телефонную трубку и досказал все остальное, закончив словами:

— Предлагаю сейчас же поехать с Ириной Сергеевной на склад и там все это распределить по полкам. Согласен? Тогда едем!

Но как только Фома Сергеевич положил трубку, Ирина Сергеевна незамедлительно взяла ее и, укоризненно глядя на комиссара, снова вызвала Железнова:

— Это я, Яков Иванович, Валентинова. Фома Сергеевич никуда ехать не может. У него шинель — хоть выжми. Сейчас я распоряжусь, чтобы ему принесли сухую шинель, и только тогда мы сможем двинуться к вам... — На этих словах Ирина Сергеевна замолчала и лишь односложно отвечала в трубку: «Ясно! Хорошо! Все поняла!..» Потом повернулась к комиссару: — Он сам сюда придет и принесет шинель.

Фома Сергеевич оперся спиной о стенку, задумался, и его лицо снова помрачнело, а лежащие на столике руки сами собой сжались в кулаки.

Ирина Сергеевна тяжело вздохнула, положила еще не согревшуюся ладонь на его руку:

— Такое горе, Фома Сергеевич, я сама пережила. Тяжело. Имеешь семью, любящего мужа — и вдруг одна-одинешенька, как перст. Страшно... И я понимаю, как вам, дорогой, тяжело. Мужайтесь. Прогоним фашистов, найдете дочурку, и она вам многое заполнит...

— Спасибо, милая женщина! — проронил Фома Сергеевич, сжимая в своих горячих ладонях ее руку. И тут же, пряча заблестевшие слезами глаза, отвернулся в угол. — Простите за слабость. Так наболело, что каждое теплое слово берет за душу... Стоит закрыть глаза, как в голову лезут всякие кошмары. То ужас расстрела. Даже слышу ее крик. А то вижу дочурку в руках озверевшего фашиста... И в этот момент меня охватывает такая жгучая ненависть, что, кажется, схватил бы гранаты, — Фома Сергеевич сжал кулаки, — и ринулся бы в самое пекло боя.