Нильс уже вложил кому-то монету в ладонь. Он нарочно медлит немного, забавляясь нашим нетерпением, затем раздается резкий удар, — руки Летучего шкипера лежат на столе, и вслед за ними выбрасываются на стол руки игроков его команды. У кого под ладонью монета? Ручища Микеля лежит на скатерти словно чугунная плита. Небось, Микель расплющил монету, — так хватил по столу. Но почему мне сдается, что он прячет монету? Не оттого ли, что он не поднимает на меня глаз, взглядом боится выдать свою тайну? Я же знаю тебя, Микель, мой дорогой, — парень ты открытый, прямой, ничего ты не умеешь скрыть. Но и Юхан внушает мне подозрения: рука его очень крепко прилепилась к скатерти, мизинец оттопырился и вздрагивает, сто?ит мне прикоснуться к нему трубкой. Похоже — держит он монету, держит со страхом, боится выдать себя неосторожным движением. Мужик он не очень-то смелого десятка, — это верно. А шкипер — тот озорничает, делает вид, что монета у него, заглядывает себе под ладонь, подмигивает мне. Развеселился точь-в-точь, как Эрик, — даром, что на пятнадцать лет старше. Ну, меня не так-то легко сбить с толку. Я толкаю в бок подпрыгивающего на стуле Эрика:

— У кого она, как по-твоему?

— У вас, дядя Нильс, — говорит Эрик, не спуская глаз с Летучего шкипера.

Я не спешу. Мне хочется подразнить их:

— Ты, Нильс, можешь убрать руки; всё равно у тебя нет. А ты, Юхан? У тебя ведь тоже нет. Ты до того входишь в игру, что тебе и впрямь чудится монетка под ладонью. Снимай, снимай свои лапы. Давай мои двадцать эре, Микель!

— Из-под какой руки? — спрашивает Микель, не поднимая глаз.

— Из-под правой.

— Молодец, Рагнар! — крикнул Летучий шкипер.

Он повторил это, когда мы, сыграв несколько конов, вышли на улицу.

— Хорошо, если бы ты во всем так докапывался до правды, — прибавил он. — Не только в игре.

Что он хочет этим сказать. Я чувствую, он опять сворачивает на политику. Так пусть он не беспокоится за меня. Рагнар Ларсен хоть и не может похвастать ученостью, но кое-какая смекалка у него есть. В людях он мало-мальски разбирается. И уж во всяком случае он может постоять за себя.

— Много ты повидал, мореход Ларсен, да мало понял, — молвил Нильс тихо. — Ну ладно, прощай. Поработаешь с нами — поймешь кое-что.

Утром, выйдя из дому, я столкнулся с Пелле, почтальоном, и ухватил его за рукав куртки:

— Стой, Пелле, ты так и не скажешь мне ничего?

— А что вы хотите знать, господин Ларсен? Ах да — я и забыл! Есть новость для вас. Корова отелилась у фру Агаты.

— Вот видишь! Это очень важно для меня, Пелле. Значит, скоро можно будет опять брать молоко. Всё-таки на одно эре дешевле, чем у лавочника. А в газете о чем пишут? — спросил я, сообразив, что предстоит встретиться с образованными людьми.

— В столице автобус свалился с моста. К нам идет помощь из Америки. Пароходы с грузом. Дальше печать очень мелкая. А я, — он нагнул ко мне свою седую голову, — по секрету вам доверяю, адреса на конвертах уже с трудом разбираю. Вот в автобусе четырнадцать человек погибло. Это крупно напечатано.

Отпустив Пелле, я сообщил ему, что иду делить наследство старой Энгберг. Пусть знает, что шкипер Ларсен не последний человек в городе.

В «Веселом лососе» я застал чиновника из ратуши — горбуна с важным и строгим лицом, второго свидетеля — старого бухгалтера с лесопилки — и наследников.

Христина сидела, подобрав под стул ноги в потрепанных туфлях, то и дело натягивала на колени подол черного платья, поправляла обожженные щипцами желтые кудряшки и явно не знала, о чем говорить с комиссией.

Стиг — красный, в крахмальном воротничке, упиравшемся острыми концами в шею, потел от волнения и громко расхваливал пунш, которым угощала его при жизни старуха Энгберг.

— Христина знает рецепт, — хвастал он. — Сделай сегодня же, Христина, слышишь! Вам, господа, понравится. Просто чудо!

Улучив момент, когда Стиг переводил дух, чтобы снова заладить насчет пунша, я сказал:

— Слыхали? К нам пароходы идут из Америки.

Пусть знают, что шкипер Ларсен имеет представление о событиях.

— Помощь Европе, — кивнул чиновник. — В соответствии с планом Маршалла.

План Маршалла! Слыхал я о нем, да вот беда — не держатся у меня в памяти такие слова, хоть убей! Чтобы не оскандалиться, я перевел разговор на автобус, упавший в воду.

— Хотите анекдот? — откликнулся чиновник. — Двое едут в поезде. Один говорит: «Я всем своим состоянием обязан железнодорожному транспорту». Второй спрашивает: «У вас, очевидно, железнодорожные акции?» — «Нет, — отвечает тот, — мой дядя лишился жизни во время крушения и оставил мне свою усадьбу».

Он снисходительно оглядел нас, словно спрашивая: ну, каков анекдот? — но никто не смеялся. Горбун открыл рот, и мы все вежливо молчали, предоставляя господину чиновнику смеяться первому. А он, должно быть, и не собирался. Он посидел некоторое время с открытым ртом, закрыл его, не проронив ни звука, и припал к описи. Он дочитал ее до конца и объявил, что мы будем проверять наличие имущества.

— Тащи-ка нам чернила и перо, голубчик, — бросил он Стигу.

И повозились же мы! Накопилось же хлама у старой Энгберг! Через несколько минут наши руки стали черными, а в горле саднило от пыли. Она поднималась клубами, когда мы вытряхивали на пол добро из ящиков комода. Чего там только не было! Пряжки, пузырьки из-под лекарств, страусовые перья, груды ломаных ножей и вилок. Но не подумайте, что старая Энгберг была бедна! Нет, она боялась воров и хранила свои ценности в тайниках, а в комод, стоявший на виду, сваливала разное старье. Покончив с комодом, мы занялись шкатулками, кошельками, сумочками. От них пахло мышами, на коже зеленела плесень. Старуха Энгберг прятала их всюду — за портретом короля, под кроватью, в погребе. В одной коробке были негодные банковые билеты, затрепанные доне?льзя, с оторванными номерами, и тут же лежали брошки, золотые и серебряные кольца.

Из другого ящика вынули ожерелье из янтарей, очень крупных, и в самом большом камне, величиной с голубиное яйцо, застыл муравей, неведомо как попавший туда. Все подивились на муравья, а бухгалтер с лесопилки сообщил, что такие янтари с запекшимися в них насекомыми встречаются редко и потому дорогие. Я тоже взял ожерелье, чтобы поглядеть поближе, но тут истлевшая нить не выдержала и янтари брызнули на пол. Я извинился за свою неловкость и хотел подобрать, но Стиг первый ринулся за ними. Он поднимал их, ползая на четвереньках, и считал вслух.

Бухгалтер, слишком толстый, чтобы последовать его примеру, с тревогой следил за Стигом и повторял:

— Четыре, пять, шесть.

— Шестнадцать, — сказал Стиг, вставая, — одного не хватает.

— Нет ли щелей в полу? — забеспокоился бухгалтер.

— Наперечет знает тетушкины бусы, — усмехнулся я. — Когда же ты успел?

— Тетя часто надевала, — ответил Стиг, ничуть не смутившись. — Семнадцать камней, я хорошо помню.

И он не ошибся. Христина нашла янтарь под буфетом.

Разобрали и бумаги старой Энгберг. Всё время я ждал, что вот-вот разъяснится что-нибудь из ее прошлого, о котором ходит столько слухов. Но приходно-расходные книги, счета, квитанции ничего не открыли мне. А письма горбун откладывал в сторону.

— Я не имею указаний от бургомистра, господа. Личная корреспонденция будет просмотрена особо. Ввиду некоторых… э, ввиду некоторых обстоятельств.

— Правильно, — сказал я. — Вы уж повнимательней, пожалуйста.

— А разве я был невнимателен, господин Ларсен?

— Нет, нет, что вы! — поправился я. — Я ничего подобного не имел в виду. Простите, пожалуйста.

— Разумеется, он не имел в виду, — поспешил вставить Стиг, оглянулся на меня и покачал головой.

К вечеру проверили всё и поставили свои подписи под актом. Устали страшно. Стиг повел нас мыть руки, а потом усадил за стол, и Христина внесла пунш. Ничего особенного. Порядочная бурда.

— Н-да, — протянул Стиг. — Не совсем удачно. Знаете, ведь кроме всего прочего нужны еще умелые руки.