Моя арендованная колымага идеально подходит к нынешнему состоянию «Эволюция-клуба»: разваливающийся кузов прекрасно гармонирует с обугленными стенами сгоревшего здания.

— Может, тебя здесь и оставить, дружище? — игриво шлепаю я по багажнику. Ржавчина хрустит под рукой, и на металле остается рваная рана. Я направляюсь в клуб.

Судя по тому, что еще в среду утром служило основной танцплощадкой, а теперь представляет собой нагромождение обгоревшего пластика, «Эволюция-клуб» был заведением вполне достойным. На три уровня, каждый со своим баром, ведут с обеих сторон широкие мраморные лестницы в стиле «Унесенных ветром». Зеркальные шары в тусклом дневном свете, пробивающемся сквозь потрескавшиеся окна, сверкают, будто далекие угасающие звезды, и я могу оценить затейливую систему иллюминации, которая, если заменить разбитые лампочки, поправить линзы и очистить от вездесущего пепла пульт компьютера, посоперничала бы с лучшими образцами Бродвея и Пикадилли. Стены покрывают беспорядочные граффити, фантастические росписи воспевают роскошь и торжество неподвластного векам истинного гедонизма.

Лежащая в руинах массивная охладительная установка соединяется с останками гербокамеры — я чуть ли не ощущаю запах свежесрезанного базилика и майорана, но могу только догадываться обо всех прелестях вхождения в эту прохладную душистую комнату и выбора подходящего вещества, а то и всех сразу. Выглядит, как притоны, так привлекавшие меня в юности, и все мои внутренности преисполнены благодарностью за то, что я и не подозревал о существовании этого клуба.

Поднимаясь на второй уровень, я чувствую покалывание в спрятанном хвосте. Я встряхиваю задом, но оно не прекращается, такое легкое и острое, как будто на моем хвосте устроила себе шведский стол мелкая зубастая рыбешка. Это зажим «Г-3», будь он неладен, как-то сбился налево, и металлическая пряжка впивается в бок, а исправить положение можно не иначе, как полностью перестегнув всю серию «Г». Это недолго и достаточно просто, но придется на несколько драгоценных минут целиком выпростать хвост. И если в этот момент войдет кто-нибудь из млекопитающих…

Но кому придет в голову забрести в сгоревший ночной клуб в полдень рабочего дня? На всякий случай я, согнувшись пополам, карабкаюсь вверх по лестнице — зажим всю дорогу тычет, щемит, колет меня — и ныряю в относительную безопасность ближайшей тени.

Там подогнуть, тут повернуть и хлоп! — зажимы «Г-1» и «Г-2» отстегнуты, пряжки отскакивают. Мой хвост избавляется от оков, и я вздыхаю с облегчением, когда наконец-то высвобождается и звякает об пол злополучный «Г-3». В ляжке пульсирует тупая боль, и там, где зажим терзал мою плоть, назревает синяк. Теперь снова застегнуться, прежде чем…

— Есть кто-нибудь здесь? — доносится от входа.

Я замираю. Из всех моих пор выступает пот и солеными ручьями стекает по телу. Я проклинаю эволюционный процесс, одаривший нас потовыми железами после стольких тысячелетий блаженной сухости.

— Частное владение, приятель. Да еще и место происшествия под полицейским надзором.

Я не в состоянии поверить, что все это творится на самом деле. Мои руки, толстые и грубые под человеческой оболочкой, неуклюже возятся с пряжками, пытаясь водворить их на место.

— Эй ты! Да-да, ты! — новый возглас прорывается сквозь захлестнувший мозги рев сигнализации.

Я подпрыгиваю с мастерством и проворством, достойными олимпийского атлета или подающего бейсболиста высшей лиги, и в мгновение ока прячу хвост между ног, обвивая им туловище. Зажим «Г-3» встает на место сразу вслед за «Г-2». Неистово вожусь со своим облачением: с такой скоростью я еще не одевался. Застежки застегиваются, защелки защелкиваются, пуговицы, кнопки, петли, молнии — еще быстрей…

— Здесь не положено, — доносится с середины лестницы. — Посторонним вход воспрещен. Катись отсюда, парень.

Мой зажим «Г-1» заело напрочь. Да, знаю, старая модель, но они считаются вполне надежными, черт бы их всех побрал! Из расстегнутой молнии вылезает конец моего хвоста. И даже если тот тип, что взбирается по лестнице, не поймет, что перед ним кусок динозавра, видок получается крайне непристойный. Я уже провел два дня за решеткой в Цинциннати по обвинению в нарушении норм общественной нравственности — лучше не спрашивайте! — и, благодарю покорно, не имею ни малейшего желания повторять пройденное. Я сую, пихаю, проталкиваю, подбираю…

— Эй ты… да, ты, в углу.

Я поворачиваюсь, медленно, неохотно, готовый соврать, готовый заговорить, неловко похихикивая: простите, какой конфуз, рубашку не заправил. Хвост? Господи, нет же! Это просто смех какой-то! Хвост у столь неоспоримого человека, как я?! Какой абсурд!

И тут зажим поддается. Со звуком сотни когтей, скребущих сотню классных досок, хвост вырывается из оков и рвет пополам мои «Докеры». Хлопчато-полиэфирные лоскутья штанов развеваются на сквозняке.

Медленно, чуть ли не сладострастно прокручиваю перед мысленным взором оставшиеся годы моей жизни. Начиная с этого пришельца, вопящего словно чучело из «Пещеры ужасов», скатывающегося с лестницы, выбегающего на улицу, требующего срочного приема у своего психиатра, выплескивающего всю эту муть о получеловеке-полузвере, который фактически напал на него, ей-богу, прямо в дымящихся развалинах ночного клуба. Его помещают в лечебницу (мой совет: не ешь там ничего, кроме десерта), но это неважно. Слова о моей неосторожности вылетели — не поймаешь, и я заканчиваю свой век в одиночестве, без гроша в кармане, торгую на углу всяким мусором, официально отлученный Советом, изгнанный из общества динозавров за разглашение самой тайной из всех тайн: нашего существования.

— Господи, Рубио! — снова доносится голос. — С таким хвостом все бабы твои.

Взор мой из мира болезненно-преувеличенных фантазий возвращается на второй этаж «Эволюция-клуба» и останавливается на ухмыляющемся сержанте Дане Паттерсоне, старейшем детективе лос-анджелесского полицейского департамента и самом ярком представителе Бронтозавров, с каким мне доводилось встречаться.

Мы обнимаемся, и сердце мое, до того бешено колотившееся в ритме рэгги, постепенно замедляет ход.

— Что, напугал тебя? — на толстых губах Дана играет озорная улыбка. Его запах, смесь чистейшего оливкового масла и смазки коленвала, сегодня еле ощутим, отчего, по всей вероятности, я не учуял его сразу.

— Меня напугал? О чем ты, парень, я же Раптор.

— Ну, так я снова спрошу: я ж тебя до смерти напугал?

Мы вместе беремся за мой упрямый хвост, то так, то эдак пытаясь запихнуть несносного мальчишку. Упругие мускулы Дана, явно проступающие сквозь личину средних лет афроамериканца, вздуваются от напряжения, когда мы в конце концов ухитряемся засунуть этого неслуха на место, затянуть все зажимы «Г» и застегнуть пряжки, не причинив при этом новых повреждений одежде. В машине есть запасная пара штанов, и если те, что пока на мне, не решат окончательно разорваться, я подожду еще несколько минут вполне прилично облаченный. Дан Паттерсон никогда не производил на меня впечатления пуриста от моды, и его вроде бы нисколько не беспокоит мое нынешнее полуодетое состояние.

— Рад видеть тебя, дружище, — говорит Дан. — Давненько мы…

— Все собирался тебе позвонить… — виновато улыбаюсь я.

Затянутой в человечью плоть рукой Дан сжимает мое плечо:

— Я понимаю, старина, поверь мне. Как, держишься? Работа есть?

— У меня все в порядке, — вру я. — Просто великолепно. — Если начну рассказывать Дану о финансовых проблемах, он предложит мне деньги, фактически навяжет, насколько я его знаю, — а мне не по душе принимать милостыню, даже от самого близкого из Бронтозавров.

— Слушай, ты получил часы, что я послал тебе, те, что…

— Да, да, конечно. Спасибо. — Некоторое время тому назад Дан случайно наткнулся на часы, которые Эрни забыл у него невзначай где-то за месяц до убийства. После моего бесславного возвращения из Нью-Йорка Дан отправил часы с посыльным на мой адрес, что я расценил как скрытую поддержку. И это оказалось самым весомым из полученных мной соболезнований.