Звонят в дверь. Не знаю, сколько времени прошло, но солнце закатилось, и горят уличные фонари. Обычно радостные электронные куранты, которые я смонтировал в качестве дверного звонка на прошлое Рождество, сейчас терзают нервы, раздражают барабанные перепонки, а колокол на батарейке все не унимается. Я выглядываю из окна на небольшую стоянку перед домом, но там нет никаких машин, кроме принадлежащих людям и динам, живущим поблизости. Чуть в стороне я различаю капот, который вполне может оказаться «линкольном», припаркованным прямо за нашим мусорным контейнером, но я могу и ошибаться. В спешке натягивая обмякшую оболочку, я направляюсь к двери и смотрю в глазок, готовый тут же сбросить перчатки и выпустить когти, если возникнет такая необходимость. Мой хвост подергивается в невольном предвкушении опасности, пульс растет, как у бегуна на старте.

Это Сара. Белая шелковая блузка, короткая черная юбка, ноги, ноги, ноги.

Я думаю лишь о том, что ни о чем не думаю. Случалось мне в свое время хватать за шкирку негодяев, которые буквально деревенели, когда тащишь их в участок, и я всегда удивлялся, почему все они выглядят, точно олень, застигнутый светом фар. Теперь я знаю — мозги отключаются где и когда им захочется. Они не придерживаются графика.

Сара, догадываясь, что я наблюдаю, улыбается двери и дверному глазку, и пучеглазая линза искажает ее черты: растягивает губы в рыбью пасть, превращает зубы в огромные белые монолиты, суживает глаза. Просто ужас. Я распахиваю дверь.

Не произнося ни слова, мы обнимаемся, мои руки обвивают ее, прижимая все ближе. Если б я мог объять ее целиком, я бы так и сделал. Если б я мог сделать ее частью своего тела, впитать ее, смешаться с нею, я бы не задумался. Она крепко держит меня за талию, цепляется, будто спасаясь от порывистого ветра, голова ее прижата к моей груди, волосы растрепаны и сбились к моему носу; ее искусственный аромат кажется мне прекрасным, несмотря на его синтетические компоненты.

Мы целуемся. Мы делали это прежде и будем делать опять, и я тут ничего не могу поделать. Это очень долгий поцелуй, взрывающий мне голову яркими вспышками. Мои руки блуждают по всему ее телу, обводят ее изгибы, ее изысканные формы, и больше всего на свете я бы хотел содрать с себя оболочку, чтобы осязать Сару настоящей кожей, познавать ее своею истинной сутью.

Я хочу спросить, как она сюда попала, когда она приехала, где остановилась, но понимаю, что еще будет время для этого. Потом. Позже. По-прежнему не произнося ни слова, Сара берет меня за руку, сжимает ее, и я понимаю вопрос, заключенный в этом движении. Ответное пожатие, и я веду свою человеческую любовницу в спальню.

Я целиком подвластен своему телу, глаза и рассудок аплодируют с галерки. Сара раздевает меня — меня наружного, — медленно расстегивает рубашку, небрежно кидает ее на пол. Ладони трутся о мою грудь, и эти теплые, настойчивые прикосновения проникают глубоко внутрь, достигая подлинной кожи. Я крепко сжимаю ее груди, впервые ощущая человека, и она тихонько постанывает в ответ. Что бы я ни делал, все будет правильно. Склонив голову, Сара лижет волосы у меня на груди, проводит языком по соскам, опускается к животу. В человечьем понимании мой фальшивый торс довольно неплох — не то чтобы годился на обложку какого-нибудь из женских журналов, но, по словам тех, кто в этом разбирается, у меня вполне сносная грудь и просто исключительный пресс. Все же под щекочущим каждый дюйм моего тела взглядом Сары я жалею, что не раскошелился на дополнительные грудные мышцы.

Обольстительно улыбаясь, Сара вновь припадает к моим губам. Она явно не имеет ни малейших возражений против моего нынешнего тела и теперь уделяет внимание нижней его половине: движения ее рук, набирая скорость, становятся неистовыми, когда она с шумом выдергивает ремень. Очередь за молнией, кнопкой, и брюки летят в образовавшуюся на полу кучу. Стараясь ничего не помять и не сломать, я неуклюже расправляюсь с пуговицами, бретельками и крючками. Женская одежда требует куда более деликатного обращения, нежели наши грубые шмотки, так что я изо всех сил сдерживаю желание просто сорвать в порыве страсти всю ткань с ее тела.

Я понятия не имею, как и когда мы оказались в постели, но открыв глаза после самого глубокого и сладкого поцелуя, который доводилось вкушать этим губам, обнаруживаю себя обнимающим Сару на моем сине-зеленом лоскутном одеяле. При этом я гол, как в тот день, когда напялил свое первое облачение.

Сара тоже обнажена. И выглядит так, что дух захватывает. Причем буквально — несколько мгновений полюбовавшись ее податливым телом, извивающимся в предвкушении того, что будет, я вынужден отвесить себе оплеуху, дабы восстановить приток кислорода. И снова Сара прижимает ладони к моим щекам, царапает мою внешнюю кожу, но о! как нежно, и мы перекатываемся со спины на спину, словно единое целое, в то время как я готовлюсь предать свой род самым прекрасным способом, какой можно себе представить.

Отношение женщин-динов к сексу — и большинства мужчин, как мне кажется, — чрезвычайно рационально и практично. Сам акт воспринимается чуть ли не как обязанность, причем не по отношению к партнеру или к своей женственности, а к биологическому роду в целом. Мы будто бы неспособны переступить через примитивные животные инстинкты, несмотря на добрую сотню миллионов лет эволюции. Когда приходит время размножаться, значит, пора размножаться, и горе тому, кто попытается остановить самку-дина на ее пути.

Но теперь я знаю, есть иной мир, и куда более глубокий, чем представляют его всякие тантрические пособия. Как же я все это время без него обходился?

Разумеется, до сих пор у меня не было опыта вне собственного рода, так что я понятия не имел, что в этом уравнении чего-то не хватает. Но теперь, когда мое тело движется в такт с телом Сары, а фальшивая кожа почти не помеха для предельно обострившихся чувств, я постигаю, насколько богаче это действо, расцвеченное элементом сладострастия, о котором я раньше совершенно не имел представления. С динами — плоть вращается и скрежещет, шкура грубо трется о шкуру. С людьми — с Сарой — плоть вздымается, волнуется, уплотняется и размягчается одновременно. Когда я погружаюсь в ее тепло, моему налившемуся кровью члену тесно в искусственной оболочке, тесно в лоне моей любовницы, движущейся вместе со мной, так что наши усилия сливаются в одну гигантскую волну движения и жара. С динами это пронзительные вопли, визг, вой в капище похоти. С Сарой это нежные вздохи, синкопирующие сердцебиения, чувственные стоны и шепот в ночи.

Я не ощущаю за собой ни малейшей вины.

Когда все кончено, когда мы иссякли, когда наши руки падают, более не выдерживая столь тесных и крепких объятий, я из последних сил устраиваю хрупкое тело Сары у себя на груди. Это не жест мачо, просто мое всегдашнее чувство неловкости покидает дом, словно выброшенный в ночь нашкодивший кот.

Все еще не произнося ни слова, мы глядим друг на друга расширенными в полумраке спальни зрачками; зеленые глаза Сары великолепно сочетаются с рыжими волосами, струящимися по щеке. Я не могу удержать руки от блужданий по неисследованным тайникам ее тела. Я ласкаю ее грудь, теребя соски подушечками пальцев. До этой ночи я никогда не касался человеческой груди, и теперь узнаю, что она необычно тверда и чувственна.

Мы снова любим друг друга. Я не знаю, откуда взялись силы, но если отыщу этот источник, то впору брать патент на вечный двигатель.

Кто-то из нас должен первым нарушить молчание. Я не исключаю того, что она вполне может молча одеться, поцеловать меня и уйти, так и не произнеся ни единого слова; это было бы романтично, пожалуй, даже сногсшибательно романтично, но такой болтун, как я, этого просто не допустит. И хотя я весь съеживаюсь, когда частный детектив, снимающий угол в моей черепушке, делает шаг вперед и требует слова у домовладельца, несколько вопросов у меня и в самом деле имеется.

— Как долетела? — начинаю я.