Однако не могу не заметить эти характерные черты Диплодока в юном (очень юном) Филиппе — мягкие изгибы спины, округлая голова, сочетающиеся и сливающиеся с костистой чешуей, что уже начинает формироваться на еще даже не младенческой шкуре Филиппа. Хвост, слишком короткий для Диплодока и слишком длинный для Трицератопа, будто игрушечная спиралька свернут кольцами под плодом и готов распуститься где-то в ближайшие три недели. Также и лапы, одновременно длинные и коренастые, являют собой превосходную смесь обоих существ, и я ловлю себя на мысли о том, какая жизнь уготована Филиппу, если получится у него живым явиться этому миру: чудом будет он провозглашен или чудищем?

Кстати, надо бы полюбопытствовать.

— Доктор Валлардо, — обращаюсь я, приблизившись вплотную к собеседнику и стараясь придать голосу как можно больше миролюбия и задушевности, — а вы единственный, кто занимается такого рода исследованиями?

Теперь он искренне смущен — это не притворство.

— Насколько мне известно. Да, да, я бы сказал, что я единственный.

— И никаких слухов, никаких известий о мятежных ученых, ведущих исследования за пределами общепризнанной науки? — Я говорю бестолково и нечленораздельно, словно помешанный, и сам это сознаю. Скоро, впрочем, дойдем и до сути.

Доктор Валлардо отвечает, яростно тряся головой и разбрызгивая слюни по всей своей лаборатории:

— Уверяю вас, я знал бы о любом подобном исследовании.

— А как насчет случайной мутации? Не может ли она стать причиной появления… ну, кого-нибудь подобного Филиппу?

Он фыркает:

— Невозможно. Мутации и в самом деле являются движущей силой эволюции, но обмануть природу они не способны.

— Это ваша работа, точно? — Доктор Валлардо не отвечает, а мне приходит время закинуть удочку: — Что, если бы я рассказал вам, — ступаю я на тонкий лед, готовый в любой момент оказаться в воде, — что некие друзья в Нью-Йоркском Совете поведали мне о неких сообщениях относительно смешанных… существ… на улицах Нью-Йорка. Свидетельства…

— Какие такие свидетельства? — с жаром, выдающим крайний интерес, спрашивает он.

— Их было несколько, — вру я, не краснея. — Одна женщина утверждала, будто видела Аллозавра с клювом Хадрозавра.

Доктор не реагирует. Я продолжаю:

— Другой член Совета говорил — хотите верьте, хотите нет — о полностью сформировавшемся Бронтозавре с шипами Анкилозавра. Нелепость, не так ли?

— Да, да, действительно.

— И наконец, последнее — ох, не следовало мне отнимать ваше время со всеми этими…

— Нет, нет, — возражает доктор, и я прямо трепещу оттого, что добился от него чего-то вместо «да, да». — Продолжайте.

— Честно говоря, там все слегка запутано. Я сам разговаривал с беднягой, и, доложу вам, никогда мне не доводилось встречать такого бледного Раптора. Он был до смерти напуган. Вроде того, что он дрался, будучи атакован дином, — хочу подчеркнуть, что это его слова, не мои, учтите, — дином, вышедшим прямо из преисподней.

— Ого! — откликается доктор Валлардо.

— Вот именно, ого. Больше похоже на бред сумасшедшего, но позвольте рассказать до конца. Он говорил, что у этой твари был хвост Стегозавра — большие шипы и все остальное, когти Раптора — я бы снял перчатки, чтобы вам продемонстрировать, но вы и так понимаете, зубы Тиранозавра — множество и преогромные, длиною же он был с Диплодока. Доводилось вам слышать подобную нелепицу? Я полагаю, он как следует зарядился в местном базиликовом баре.

Я начинаю смеяться. А доктор Валлардо — нет.

— Где это было? — спрашивает он.

— Нападение?

— Нападение, эта тварь.

— Разве это имеет значение?

— Нет… нет… конечно, нет, — заикается доктор, и я чувствую, как уже проскальзываю мимо его ментальной стены. — Чистое любопытство.

— Говорил, что это произошло в переулке, где все было исчеркано граффити. Один из беднейших кварталов города, полагаю.

— Бронкс? — морщинки вокруг глаз доктора Валлардо выдают одновременно надежду и недоверие. Ага, может быть, теперь я разберусь, в каком районе искать ту клинику.

— Бронкс, Бруклин, Квинс — вряд ли тот парень знал, где находится. Оказываешься в каком-то грязном переулке…

— Да, да. Наверное, вы правы. Должно быть, он был пьян.

— Так одурел от травки, что ничего уже не соображал, вот как мне кажется. Впрочем, его описание мерзкого существа звучало вполне убедительно. Уф, прямо тварь из Черной лагуны.[4] — Интересное наблюдение: чем чаще я насмехаюсь над существом из переулка, тем более встревоженным кажется доктор Валлардо. Обнаруживается явная, хоть и совершенно непредумышленная связь между моими подначками и его кровяным давлением. Я пробую снова: — Клянусь, доведись нам отыскать это существо, мы огребли бы кучу денег от бродячего цирка.

Похоже, тут я переусердствовал: накладная кожа доктора Валлардо аж посинела, а значит, генетик весь побагровел под своим обличьем. Ловко проделано, но сейчас лучше бы его успокоить, прежде чем, сраженный ударом, он не покинет этот мир и мое расследование.

— Эй, какого черта, раз, по-вашему, этого быть не может, значит, не может. Вы говорите, что не бродят, значит, не бродят по Нью-Йорку никакие дины-мутанты. Вы же по этому делу профессор, так? Парень с генетическим замыслом.

Он моргает, медленно приходя в себя. Синева постепенно сходит с его оболочки, и та в конце концов обретает приемлемый с медицинской точки зрения бежевый оттенок.

— Гм… да. Да, — с трудом переводит дыхание доктор.

Тут-то я вспоминаю, за что всегда любил свое ремесло.

Доктор Валлардо предлагает нам покинуть инкубационную камеру — … яйцам нужен покой, да… — и я с готовностью поднимаюсь вслед за ним по ступенькам. Моя рыбалка окупилась сполна — в лодке прыгает на несколько мелких рыбешек больше, чем было сначала, и хотя мне до сих пор неизвестно, подходит ли сам доктор Валлардо в качестве основного блюда, на гарнир-то он, по крайней мере, точно сгодится.

Собираясь отчаливать, я наспех задаю доктору Валлардо еще несколько вопросов относительно его работы, ответив на которые своей научной тарабарщиной он останется в хорошем настроении после моего ухода. Возможно, в ближайшем будущем я пожелаю вернуться в лабораторию генетика, и если рассчитываю на радушный прием и в следующий раз, то не могу позволить, чтобы он кинулся звонить в управление Совета, как только за мной закроется дверь.

— Воистину, вы оказали мне великую честь, — виляю я хвостом. — Великую честь. Величайшую.

— Умоляю вас, какие пустяки, да.

— Нет, на самом деле, незабываемое впечатление. Теперь я понимаю куда больше, чем прежде. — Я вытаскиваю блокнот и принимаюсь энергично трясти им. Вряд ли ему известно, что там нет ничего, кроме нескольких записей о пожаре в «Эволюция-клубе», слов «Джудит», «Джей Си» и «мама», а также пары полустертых эротических набросков, моделью для которых послужила стюардесса в самолете, на котором я прилетел в Нью-Йорк.

Мы прощаемся, и я устремляюсь к выходу. Но не успеваю пройти и трех ступенек, что ведут в вестибюль, как слышу за спиной трусцу доктора — звук такой же противный, как, должно быть, и зрелище — и чувствую руку, бесцеремонно опустившуюся мне на плечо.

— Что стало с вашим другом? — задает он вопрос, и я сначала никак не могу сообразить, о ком это он.

— С тем, на которого напали?

— Да, что с ним случилось?

— Насколько я знаю, он посещает врача.

— Ах. Да, да… — Мы стоим в коридоре и оба молчим. Он решается еще на что-то, но я ничего говорить не собираюсь, пока он сам не начнет. Затем, основательно прочистив горло, он задает вопрос, ответ на который его интересует на самом деле:

— А… существо? Помесь дина?

— Да?… — Я понимаю, чего он добивается.

— Что… что с ним стало?

Я мог бы соврать, рассказав, что оно скрылось в ночи, истекая кровью, но все же жизнеспособное, или заявить, будто вовсе ничегошеньки об этом не знаю, но мне так дьявольски любопытно увидеть наконец истинное чувство на физиономии доктора Валлардо, что я не могу удержаться и говорю ему правду: