Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Теперь можете подняться, — разрешает сестра, и хотя я рад поскорее убраться из-под этого злобного взгляда, выдохшаяся жвачка была сравнима с ароматом амброзии.

Поднимаясь на лифте на пятый этаж, я могу только гадать о возникшей там, наверху, суматохе. Сестры распихивают пациентов по укромным местам, двери закрываются и запираются. Все как в окружной тюряге, только без преступников и с куда более симпатичной охраной. Будучи неизвестной персоной, я представляю возможную угрозу, так что все признаки существования динозавров должны быть тщательно скрыты. Камеры тут бесполезны: в наши дни маскировка столь реалистична, что есть лишь один надежный способ отличить человека от динозавра — по запаху.

Динозавры испускают феромоны словно неуправляемая нефтяная скважина, круглые сутки фонтанирующая газами. Основной запах динов вполне приятен: осенний аромат соснового бора в утренней свежести с легкой кислинкой болотного тумана. Конечно, у каждого из нас с общим запахом динозавров сплетается и свой собственный — опознавательный запах, подобный человеческим отпечаткам пальцев. Свой я бы уподобил хорошей кубинской сигаре, наполовину изжеванной, наполовину выкуренной. Эрни источал аромат пачки копирки только что из типографии; мне до сих пор нет-нет да почудится этот запах.

Но из-за слоев грима, резины и полистирола, под которыми мой род ежедневно и ежечасно вынужден скрывать естественную привлекательность, теперь нередко лишь подойдя вплотную — на три-четыре фута — дин полностью уверен, с каким представителем животного мира он имеет дело. А потому суматоха в отделении «Е» продолжится до тех пор, пока сестры досконально не проверят меня на запах и прочее.

Двери лифта раздвигаются. Я был прав — палаты заперты, царит тишина, и все отделение пустынно, как последний концерт «Бэй Сити Роллерс», на который меня занесло. Между прочим, отличное представление. Единственная сестра затаилась в ожидании на своем посту и делает вид, будто увлечена романом в мягкой обложке. Она прикинулась пышнотелой блондинкой, и хотя меня вовсе не прельщают формы человечьих самок с тонкими талиями и тому подобным, я и сквозь облачение вижу, что эта представительница динов потрясающе хороша.

Дабы избежать дальнейших проволочек, я подкатываю к стойке, делаю пируэт и тяну вниз собственные уши, позволяя сестре вдохнуть мой мужественный-премужественный запах. Как-то раз, будучи на рогах, я испробовал этот дискотечный финт на человеческой женщине и тут же получил пощечину, хотя до сих пор так и не понял, какое именно из моих телодвижений показалось ей непристойным.

— Он чист! — возвещает сестра, и двери палат распахиваются одна за другой, словно доминошные кости. Пациенты высыпают в коридор, все как один жалуясь на непрерывные проверки системы безопасности. Под тонкими больничными халатами я различаю, как шевелятся хвосты, сверкают шипы, скребут когти, и на мгновение становлюсь в мечтах пациентом отделения «Е» и несколько дней живу на свободе.

От сестры не ускользает мой мечтательный взгляд.

— Сюда пускают только больных, — сообщает она.

— Я чуть ли не желаю им оказаться.

— Могу сломать вам руку, — шутит она, но я вежливо отклоняю предложение. Было бы воистину чудесно вырваться из этих корсетов, этих зажимов и оттянуться несколько дней в блаженном ощущении себя как себя, Велосираптора, однако не следует переходить границу, и для меня эта граница — физическая боль.

— Я вижу это постоянно, — продолжает сестра, будто читая мои мысли. — Мы готовы на многое, только бы стать самими собой.

— А на что готовы лично вы? — перехожу я на режим заигрывания. Знаю, знаю, я должен думать о работе, но Берк никуда не денется, подождет минуту-другую, пока я тут перья распускаю.

Сестра пожимает плечами и склоняется к стойке.

— Что бы я сделала? Не знаю, — говорит она, задумчиво подняв брови. — Ломать руку, должно быть, очень больно.

— Вот и я того же мнения.

Размышляя, она стряхивает на плечо фальшивую прядь.

— Я бы могла простудиться.

— Слишком просто, — возражаю я. — С простудой в больницу не положат.

— С по-настоящему тяжелой простудой?

— Ну, думаю, у вас получится.

— О боже мой, только не заболеть! — взвизгивает она с притворным ужасом.

— Может, немножко стоит?

— Но только чтоб вылечиться.

Я киваю и наклоняюсь поближе:

— Еще как вылечиться. — Нас разделяет не более дюйма.

Сестра обольстительно покашливает, склоняется еще и говорит:

— Вроде бы там, снаружи, свирепствуют весьма привлекательные недуги любовного свойства.

Получив номер ее домашнего телефона, я следую по направлению к палате Берка, четвертой слева по коридору. Всевозможные пациенты, не устрашенные моим появлением, безмолвно шаркают мимо, когда я иду через холл. Тут и перевязанные раны, и лапы, соединенные с капельницами, и закрепленные на вытяжке хвосты, причем все эти дины, ясное дело, куда более озабочены состоянием своего здоровья, нежели появлением очередного посетителя в и без того переполненном отделении.

На дверях палаты висит грифельная доска с именами мистера Берка, а также его соседа, некоего Фелипе Суареса, и я, не забыв натянуть широкую улыбку, заглядываю внутрь. В этом мире существует два вида свидетелей: те, кто откликается на улыбку, и те, кто откликается на угрозы. Надеюсь, что Берк относится к первому типу, ибо я с большой неохотой даю волю рукам, не пуская их в ход без крайней на то необходимости, да и не колотил я никого последние девять месяцев; хорошо бы и дальше так. Не говоря уж о том, какое оскорбление я нанесу гуманным больничным правилам, наводя страх на госпитализированного Велосираптора.

Впрочем, пока об этом беспокоиться нечего: кровати окружены свисающими занавесками, так что взгляд мой натыкается лишь на пару тонких белых полотнищ, лениво колышущихся от потолочного вентилятора, словно флаги сдавшейся крепости. Открытый стенной шкаф демонстрирует два одеяния на вешалках — пару незаполненных человечьих тел, склонившихся к дезинфицированному полу.

— Мистер Берк? — пробую я позвать.

Нет ответа.

— Мистер Берк?

— Он спит, — доносится слева голос столь флегматичный, что, похоже, владелец его совершенно одурманен лекарствами.

На цыпочках я захожу в палату и крадусь к занавешенной больничной кровати. Маленький силуэт за занавеской — мистер Суарес, я полагаю, — хрипит, словно старый «Шеви В-8», пытаясь повернуться.

— Не знаете, когда он проснется? — спрашиваю я. С половины Берка не слышно ни звука. Ни вздоха, ни храпа.

— Кто проснется?

— Мистер Берк. Когда он обычно просыпается?

— Шоколад есть?

Разумеется, у меня нет шоколада.

— Конечно, есть.

Тень за занавеской кашляет и приподнимается в постели:

— Давайте сюда. Вы отдергиваете занавеску, даете мне шоколад, мы беседуем.

Я не могу вспомнить ни одного динозавра, которому бы нравился шоколад. Наши вкусовые луковицы не способны ощутить богатую структуру столь беспорядочно организованного лакомства, и хотя со временем мы научились глотать всевозможные жирные субстанции, плоды рожкового дерева и его ближайших родственников никогда не занимали высокого места в списке наших естественных предпочтений. С другой стороны, иные дины готовы жрать все подряд. Подозревая, что откроется передо мной (господи, надеюсь, я ошибаюсь), я нерешительно отдергиваю занавеску…

Суарес оказывается Компи. Я так и знал. И теперь мне предстоит общение с этой тварью. Это может затянуться на добрые шесть или семь часов.

— Ну? — вопрошает он, медленно разводя иссохшими слабенькими лапками. — Где шоколад?

Суарес безобразнее большинства виденных мною Компи, но это, возможно, результат болезни, которую он умудрился подхватить. Шкура его беспорядочно испещрена зелеными и желтыми пятнами, и я не могу решить, лучше ли это обычного навозного окраса его вида. Гибкий клюв усеян язвами, маленькими гнойными отметинами, вызывающими в памяти старую изъеденную молью одежду, что чахнет в моем чулане. А голос его — этот голос! — точно как у водителя, оттащившего мою машину, только с легкой примесью веселящего газа.

11
{"b":"267176","o":1}