50. Сократи слова в молитвах шаху,

Пока есть бог, да будет Бахадур-шах.

1

Имеется в виду суфийский тарикат.

2

Влюбленный, т. е. суфий.

3

Сираджуддин Бахадур-шах, поэтический псевдоним Зафар (1775—1859), последний император династии Великих Моголов. Как было принято

при Делийском дворе, Бахадур-шах практиковал суфийское послушание.

4

Единение с Истиной, по Талибу, вырывает человека из пут «обоих миров» — бытия и небытия.

5

Шибли Абу Бакр (ум. в 945 г.) — ранний суфий, друг и последователь ал-Халладжа. Дерево, на котором произрастает феномен Шибли,— возможно, намек на притчу о танце Шибли под деревом, во время которого он

выкликал имя Аллаха (Ху, т. е. Он), а сидящая на дереве птица вторила ему

на протяжении всего танца.

6

Ибрахим Ибн Адхам (ум. около 790 г.) — суфий прославивший свое

имя жестокой аскезой и благочестием.

7

Джемшид — мифический царь древнего Ирана, с концом правления которого кончился золотой век. Галиб имел в виду, что после тысячелетнего

царствования Джемшида постигла смерть, как и нищего аскета Ибрахима

Ибн Адхама.

8

X и р к а — грубая одежда суфия.

9

Ф а р р — особый символ избранности на иранский престол, символ материализовавшийся перед кандидатом на трон в разных обличьях — орла, золотого барана или сияния.

ш Истина, Красота, Друг — синонимы божественной возлюбленной, или

бога, в суфийской поэзии.

11

Камень, брошенный в кубок на исходе ночи, обозначал в поэзии призыв к отправке каравана, конец пирушки.

Дж. X. Джебран

ИЗ КНИГИ «САД ПРОРОКА» *

Джебран Халил Джебран (1883—1931) — основоположник арабского философского романтизма, писатель, художник, лидер так называемой сиро-американской школы, объединявшей писателей из Сирии и Ливана, которые оказались в эмиграции в США. Джебран — автор двуязычный, писал на арабском и английском языках. Он самый популярный на Востоке и Западе арабский автор XX в. Не случайно 1983 год был провозглашен ЮНЕСКО годом

Джебрана.

В произведениях писателя отразилась духовная ситуация в период острого кризиса господствующих канонических исповеданий, упадка традиционных мировых религий. Определяющим в его воззрениях является стремление

к новой, романтической религии, религии общечеловеческой, размыкающей узконациональные границы. Основной предмет философствования Джебрана —духовный статус человека в современном мире, высшая цель и смысл его

существования, главенствующие стихии человеческого духа, потаенные движения человеческой души.

Философские искания Джебрана получили наиболее полное выражение

в созданном им на английском языке «профетическом» цикле, в оставшейся

незавершенной трилогии, куда, но замыслу автора, должны были войти три

эссе: «Пророк» (1923), «Сад пророка» (издано посмертно в 1933 г.) и «Смерть

пророка». В «Пророке», принесшем автору мировую известность, синтезируются основные проблемы его творчества; наиболее последовательное и глубокое

воплощение здесь находят идеи трагического гуманизма Джебрана, его философская антропология, концепция всеединства сущего, вобравшие в себя

принципы, выработанные суфийской мыслью,— в особенности центральное положение о единобытии, концепцию Совершенного человека, концепцию бога, глубоко нуждающегося в человеке, в коем он (бог) являет себя и самоосуществляется. Традиционные суфийские символы (море, корабль, путь, ночь, пробуждение, заря, экстаз, вино и опьянение, птица, зеркало, покров, числовая

символика и т. д.) в обилии рассыпаны в тексте. Весьма близка суфийской и

сама манера письма Джебрана с ее принципиальной недосказанностью, многозначно емкими метафорами и зашифрованными понятиями, с орфически

темной мудростью, неявный смысл которой медлит раскрыться.

«Сад пророка» продолжает первую часть цикла. Книга эта, работа над

которой была прервана смертью писателя, увидела свет в том виде, в каком

была обнаружена в архиве; здесь дан набросок его философии природы, представленный на фоне развития характерной для его творчества философ-

ско-романтической проблематики. Глубинная тема сочинения, классическая в

суфизме,— преодоление «разлада» между человеком и природой, высвобождение из пут чисто вещных отношений, во власти которых оказался человек, и приобщение его к тайнам жизни, к подлинному бытию, к миру нетленной

истины, мудрости и совершенства. Неосуществленный замысел, касающийся

последней книги трилогии, воплотился отчасти в других работах позднего

Джебрана—христологнческом эссе «Иисус сын человеческий» (1928), философской «космологической» поэме «Боги земли» (1931) и в драме-мифе «Лазарь и его возлюбленная» (опубликована в Нью-Йорке в 1973).

* Перевод с английского выполнен В. В. Марковым по изд.: 01Ьгап К.

ТЬе Оапзеп о! №е РгорЬе1. Ь., 1974. Впервые опубликован в кн.: Джебран Ха-

лиль Джебран. Избранное. Л., 1986.

160

Ал-Мустафа, избранный и возлюбленный, полдень своего

дня, возвратился на родной остров в месяце Тишрин, месяце

поминовения.

Он стоял на носу корабля в окружении моряков и вглядывался в видневшуюся впереди гавань. Сердце трепетало в нем

п;ри мысли, что он возвращается на родную землю.

И о>н сказал голосом, в котором слышался шум моря: — Вот он, остров, где мы родились. В этом краю земля

взнесла нас песней и загадкой; песней—небесам, загадкой—земле; но есть ли хоть что-нибудь, что между землею и небесами воспоет эту песнь и разгадает эту загадку, если не наша

собственная страсть?

Море вновь выносит нас на эти берега. Мы лишь одна из его

волн. Посланные вперед измолвить его слово, мы бессильны

возгласить его, пока не разобьем соразмерность нашего сердца

о прибрежные скалы и песок.

Ибо закон моряков и моря гласит: если хочешь свободы, тебе должно обратиться в туман. Бесформенное искони ищет

форму, а бесчисленные туманности становятся солнцами и лунами; и мы, премного искавшие и возвращающиеся теперь на

остров, мы, застывшие слепки, вновь должны стать туманом и

начать все сначала. Сыщется ли что-нибудь, что жило бы и возносилось в выси, из разбившись прежде о страсть и свободу?

Мы вечно будем искать берега, где мы бы пели и нас бы

услышали. Но что сказать о волне, которая разбивается там, где ни одно ухо ее не услышит? Это — неслышимое в нас, которое вскармливает нашу глубочайшую печаль. Но как раз это

неслышимое сообщает ферму нашей душе и дает обличье нашей

судьбе.

Тут один из моряков выступил вперед со словами: — Учитель, ты правил путями наших стремлений к этой гавани, и вот мы пришли. Отчего же ты говоришь о печали, о

сердцах, которые разобьются?

И он сказал ему в ответ:

— Не говорил ли я о свободе и о тумане - - нашей величайшей свободе? И все же. преисполненный боли, я совершаю паломничество на остров, где родился, подобно тому как призрак

убитого является преклонить колена перед своим убийцей.

Тогда другой моряк сказал:

— Посмотри: толпы народа стоят на молу. В молчании они

предсказали даже день и час твоего прихода и, влекомые любовью, пришли сюда со своих полей и виноградников встретить

тебя.

Ал-Мустафа взглянул на стоявшие вдалеке толпы, и хотя

сердцем он знал, чего они жаждут, но молчал.

И вдруг крик вырвался из толпы, крик, в котором слились

память и мольба.

Тогда, взглянув на моряков, он сказал:

— С чем вернулся я к ним, охотник в далекой стране? При-

11 Зак. 1120 \§\

целиваясь и вкладывая силу, я выпустил все до единой золотые стрелы, что они дали мне, но не принес никакой добычи. Я

не шел следом за стрелами. Может статься, они и теперь летят

под солнцем на крыльях раненых орлов, которые не упали на

землю. И, может быть, наконечники стрел попали в руки тех, для кого они — причастие.