Что еще? Естественно, деньги. Она спросила, есть ли у него наличные. Ее новый друг достал бумажник и протянул ей. Продолжая держать черепашку в одной руке, так чтобы Матс ее видел, другой Сюзанна порылась в бумажнике, кожаном, дорогом, известной фирмы «Лорд Бакстон». Нашла пачку дорожных чеков, для нее бесполезных, учитывая витиеватую подпись с немыслимыми загогулинами, и примерно две сотни долларов – старую, добрую, американскую «капусту». Достала их и бросила в пакет от «Бордерс», где не так уж и давно лежали туфли. А когда подняла голову, ее ждал неприятный сюрприз: к бизнесмену присоединилась парочка герлскаутов, лет четырнадцати, с рюкзаками на спине. Они уставились на черепашку. Блестели глаза, блестели влажные губы. Сюзанне сразу вспомнились девушки-зрительницы на «Шоу Эда Салливана»[32] в тот вечер, когда ведущий пригласил Элвиса Пресли.

– Кру-у-у-то, – выдохнула одна.

– А-ахренительно, – откликнулась вторая.

– А теперь, девочки, идите по своим делам, – приказала Сюзанна.

Лица сморщились, на обоих отразилась печаль. Они вдруг стали похожими друг на друга, как близняшки из Кальи.

– А надо? – спросила первая.

– Да! – отрезала Сюзанна.

– Спасибо, сэй, долгих дней и приятных ночей, – ответила вторая. Слезы покатились по щекам. Ее подруга тоже заплакала.

– И забудьте, что видели меня! – добавила Сюзанна, когда они повернулись, чтобы уйти.

Проследила за ними, пока они не вышли на Вторую авеню и не зашагали к Верхнему Манхэттену, после чего вновь взглянула на Матса ван Вика.

– Тебе тоже пора пошевеливаться, Матс. Бери ноги в руки, двигай в отель и сними номер. Скажи им, что твоя подруга Сюзанна скоро придет.

– Что значит – бери ноги в руки? Я не понимаю…

– Это значит – поторопись. – Она протянула ему бумажник, жалея, что не рассмотрела как следует все эти пластиковые карточки, и гадая, почему их так много у одного человека. – Как только снимешь номер, отправляйся по своим делам, уж не знаю, куда ты шел, когда оказался в сквере. Забудь, что видел меня.

И тут Матс заплакал, совсем как девочки в зеленой форме.

– Я должен забыть и skolpadda?

– Да. – Сюзанна вспомнила гипнотизера, которого видела в каком-то телевизионном варьете-шоу, может, того же Эда Салливана. – Никакой черепахи вы не видели, но до конца дня будете пребывать в прекрасном расположении духа, слышите меня? Будете чувствовать себя… – «словно выиграли миллион баксов, крон»? Возможно, миллион баксов для него ничего не значил, а миллиона крон не хватило бы и на стрижку. – Будете чувствовать себя так, будто вас назначили представителем Швеции в ООН. И перестаньте тревожиться насчет любовника вашей жены. К черту его, так?

– Йа-а, к черту этого парня! – воскликнул Матс и уже заулыбался, хоть и продолжал плакать. Что-то удивительно детское проглянуло в этой улыбке. Глядя на нее, Сюзанна одновременно радовалась и огорчалась. Ей захотелось сделать для Матса ван Вика что-то еще, раз уж была такая возможность.

– А ваш кишечник…

– Йа-а?

– Будет до конца вашей жизни работать как часы. – Сюзанна подняла черепашку повыше. – Когда вы обычно справляете большую нужду, Матс?

– Сразу после завтрака.

– Пусть так и будет. До конца вашей жизни. Если только вы не будете заняты. Будете опаздывать на встречу или куда-то еще, просто скажите… э… Матурин, и желание облегчиться перенесется на следующий день.

– Матурин.

– Совершенно верно. А теперь идите.

– Я не могу взять skolpadda?

– Нет, не можете. Идите, сейчас же.

Он уже шагнул от скамьи, остановился, вновь посмотрел на Сюзанну. И хотя щеки оставались влажными, на губах играла хитрая, даже озорная улыбка.

– Может, мне следует взять ее? Может, она моя по праву?

Давай поглядим, что получится из твоей затеи, козел, подала голос Детта, но Сюзанна, которая все больше и больше чувствовала себя лидером этой странной триады, в ту же секунду осадила ее.

– Почему вы так сказали, приятель? Скажите, прошу вас?

Озорства в улыбке прибавилось. «Только не говори, будто не понимаешь», – читалось в ней. Так, во всяком случае, воспринимала эту улыбку Сюзанна.

– Матс, Матурин. Матурин, Матс. Вы чувствуете?

Сюзанна чувствовала. Хотела сказать ему, что это всего лишь совпадение, потом подумала: Калья, Каллагэн.

– Я чувствую. Но skolpadda не ваша. И не моя.

– Тогда чья? – умоляюще.

И прежде чем рассудок смог остановить ее (хотя бы скорректировать ответ), Сюзанна сказала правду, которую знали душа и сердце: Она принадлежит Башне, сэй. Темной Башне. Туда я ее и возвращу, если будет на то воля ка.

– Да пребудут боги с тобой, леди-сэй.

– И с тобой, Матс. Долгих тебе дней и приятных ночей.

Она проводила шведского дипломата взглядом, потом посмотрела на вырезанную из слоновой кости черепашку: А ведь это забавно, не так ли, Матс, старина?

Миа черепашка не интересовала, ее заботило только одно: Этот отель. Там будет телефон?

Сюзанна-Миа сунула черепашку в карман синих джинсов и заставила себя подождать двадцать минут на скамье в скверике. Провела это время, восхищаясь своими отросшими ногами (кому бы они ни принадлежали, ножки были что надо) и шевеля новенькими пальцами в новых

(отобранных, украденных)

туфлях. Однажды закрыла глаза и перенеслась в зал управления «Догана». Желтых и красных огней прибавилось, машины, установленные под полом, гудели сильнее, но стрелка на индикаторной шкале, маркированной СЮЗАННА-МИО, лишь на чуть-чуть сдвинулась по желтому сектору в сторону красного. На полу начали появляться трещины, как она и предполагала, но пока они не выглядели угрожающими. Ситуация, конечно, оставляла желать лучшего, но Сюзанна склонялась к тому, что с этим можно жить.

Чего мы ждем? – спросила Миа. Почему мы здесь сидим?

Я даю шведу время сделать в отеле все, что нужно, и уйти, ответила Сюзанна.

Когда она решила, что времени прошло достаточно и номер наверняка заказан, собрала мешки, поднялась, пересекла Вторую авеню и двинулась по Сорок шестой улице к отелю «Плаза-Парк».

Вестибюль заливал приятный глазу послеполуденный свет, отраженный угловыми панелями зеленого стекла. Сюзанна никогда не бывала в таком прекрасном зале, разумеется, за пределами собора Святого Патрика, и все-таки чувствовала в нем что-то чужое.

Потому что это будущее, подумала она.

Видит Бог, свидетельств тому она видела предостаточно. Автомобили стали меньше, их обводы разительно изменились. Большинство молодых женщин, попадавшихся ей по пути, выставляли напоказ свои животы. Виднелись и бретельки бюстгальтеров. Лишь увидев их четвертый или пятый раз кряду на коротком отрезке Сорок шестой улицы, Сюзанне удалось убедить себя, что это необъяснимый изыск моды, а не случайная небрежность хозяйки бюстгальтера. В ее дни, если из-под платья вдруг вылезала бретелька или подол комбинации, женщина стремглав бросалась в ближайший туалет и приводила одежду в порядок. Что же касается голых животов…

С голым животом тебя арестовали бы где угодно, за исключением разве что Кони-Айленда[33], подумала она. Двух мнений тут быть не может.

Но наибольшее впечатление на нее произвело другое ощущение – город стал больше. И она подразумевала под этим не только высоту домов. Город гремел. Вибрировал от распирающей его энергии. Даже воздух нес в себе особый отпечаток Нью-Йорка. Женщины, стоявшие в ожидании такси на тротуаре перед отелем (с виднеющимися бретельками или без оных), могли быть только нью-йоркскими женщинами; швейцары (два, а не один), останавливавшие такси, могли быть только нью-йоркскими швейцарами; таксисты (она изумлялась, как много среди них черных, и даже увидела одного в тюрбане), могли быть только нью-йоркскими таксистами, но все они стали… другими. Мир точно сдвинулся. Словно ее Нью-Йорк, Нью-Йорк 1964 года, играл в детской бейсбольной лиге, а этот выступал в одной из высших[34].