Прямо под нами — высоченный отвесный скальный обрыв, присыпанный слегка снежком, скалы буквально из–под ног обрываются крутым уступом в темноту, за которой проглядывает пятнистая от снега прибрежная равнина, переходящая вдали в монотонную морскую поверхность. Справа и впереди — отчетливые проблески маяка, который словно не на месте. Куда же нас занесло? Мысленно пропускаю в памяти всевозможные варианты открывшейся местности, отдельные компоненты которой пока не складываются в единое целое… Неожиданно расшифровываю каменный неподвижный массив слева: это же гора Ермолаева, причем с такого направления, с которого я ее ни разу не видел! Дальше все складывается само собой. Маяк задний створный у полярной станции, передний почему–то не горит. А мы стоим на гребне гор Веселых, в шести километрах от базы по прямой. Неужто спаслись?
Такой вывод мог оказаться преждевременным, поскольку спуск по двухсотметровому обрыву мог закончиться совсем иначе, чем закончился. Где–то мы кувырком летели по каменным кручам, где–то скользили по снежникам, в безнадежной попытке использовать карабин вместо ледоруба. Для меня этот спуск–полет завершился в каменистой осыпи, где я оставил изрядный кусок штормовых брюк и толику собственного мягкого места. Дешево отделался!
Оставшиеся километры мы медленно тащились, проклиная на все лады непогоду, полярную ночь, Арктику, центр весеннего (а заодно и осеннего) равноденствия, все вместе и каждое в отдельности. Ветер на подходе к базе совсем ослаб, не было уже ни намека на метель, и, расслабившись, постепенно теряя силы, мы тащились от одного знакомого ориентира к другому, временами оглядываясь на гигантский снежный шлейф на гребне гор Веселых: последний привет ледника тем, кого он выпустил из своей пасти в ту сумасшедшую ночь. В четвертом часу 10 ноября мы, словно два белых призрака, наконец дотянули до базы.
К нашему возвращению здесь оставалось всего пять человек во главе с Зингером, которому Чижов препоручил хозяйство. Через несколько часов Коля Неверов на тракторе предпринял отчаянную попытку прорваться к балку Анахорет, чтобы вызволить оставшихся там людей. Однако дальше горы Ермолаева нашему отважному трактористу пробиться не удалось — метель там продолжала лютовать. Для людей в Анахорете мы с Севой оказались пропавшими без вести, практически без шансов остаться в живых. Когда через трое суток трактор все–таки добрался до цели и из него живым и здоровым выпрыгнул Сева Энгельгардт, Чижов с Хмелевским едва не приняли его за выходца с того света, мысленно простившись с нами обоими.
Ночные приключения не прошли для нас без последствий, причем Всеволод восстановился быстрее меня. Мое главное впечатление от пережитого — ощущение потрясения, хотя мы сумели реализовать тот минимум удачи, который Арктика оставила нам. Год назад исход был бы однозначным. Дело не просто в везении. Я отнесся к пережитому по–солдатски: радуйся, что живой… Тем не менее из полевой деятельности я на время выбыл.
Записи в дневнике после пережитого скупы и отрывочны, но в целом рисуют картину деятельности экспедиции, запущенной на полный ход. Вернувшись, Чижов организовал систему докладов специалистов о проделанной работе с выводами на будущее на основе полученного материала. Пока могу утверждать, что наша станция Барьер Сомне–ний смещается к фронту ледника со скоростью порядка 80 метров в год, причем скорость движения льда ближе к фронту ледника возрастает примерно вдвое, а на самом трещиноватом Барьере Сомнений, — видимо, вчетверо. Отчетливая разница в скоростях также на поперечном створе, причем лед у подножия гор Бастионы движется гораздо быстрее, чем у Перевалки. Определенно фототеодолитная съемка, успешно применяемая на Кавказе и в Тянь—Шане, — не для наших условий, пусть ею занимаются другие.
Ближайшие задачи на будущее: повторные наблюдения на пунктах геодезической сети для получения более детальной картины движения льда. Промер со льда позволит объяснить причины стационарности фронта ледника Шокальского. Пока длится полярная ночь, можно будет приступить к камеральному дешифрированию аэросъемки, прибывшей на «Сухуми», а с наступлением светлого времени можно будет продолжить ее уже в поле. На этом небогатом фоне надеюсь поправить положение новой информацией в части форм ледников и их колебаний. К такому варианту коллеги относятся с изрядной долей скепсиса, поскольку, по их мнению, по этой тематике все сделано еще Ермолаевым. Мне трудно согласиться с этим, ибо наш предшественник не располагал аэрофотосъемкой и современными картами. В любом случае мой баланс затраченных сил и результатов далек от идеального.
Отрыв от Большой земли сказывается все больше и чаще. Для многих связь только по радио там, в Москве, видимо, не устраивает наших друзей и знакомых, как и перерывы в почте, последний сброс у нас был летом. Соответственно, связи нарушаются, постепенно кто–то нас забывает, а кого–то — мы. Действительно, ведь Арктика подходящее место для забвения.
Страшно вспомнить, как мучился Олег, мы все вместе ненавидим предмет его страданий, хотя большинство из нас ее не видело и не увидит эту женщину, на это у нас свое полярное право, даже если она не подозревает об этом.
Многие наши родственники, друзья и подруги на Большой земле не представляют наших реалий. Недавно кок получил телеграмму: «Дома неблагополучно. Выезжай ближайшим поездом…» У нас же — что до ближайшей железнодорожной станции, что до Луны. А люди послали отчаянную телеграмму не случайно, Женя ходит опустив голову, а начальник экспедиции пытается объяснить его родным по радио, почему возлюбленное чадо задерживается вопреки общему желанию. С письмами не лучше. Вероятно, проклятья в адрес авиации несутся со всей Новой Земли. Не любят авиаторы наш остров с его сложным режимом ветров. Пару месяцев назад едва не долетели, но повернули чуть ли не в пределах видимости, отделавшись извинениями: «Сильные броски, рвет управление из рук». Нам ли не понять и не посочувствовать, причем вполне искренне, даже если Новый 1959 год на носу.
Есть высшая справедливость на свете! Утром 25 декабря, впервые за много месяцев, мы услышали долгожданный гул авиационных моторов и тут же бросились на полярку. Судя по тому, что на полярной станции освещение включили буквально в последний момент, самолет заходил по радиопеленгу. Снижаясь, он описал широкий круг уже на малой высоте. Когда радостный гул моторов достиг своего максимума, экипаж включил мощную осветительную фару и конус слепящего света заставил нас остановиться. Звук удаляющейся машины известил, что в нашей жизни случилось нечто новое и интересное.
На полярке нас ожидала радостная картина в виде груды журналов, газет и долгожданных писем, громоздившихся на столе в кают–компании. Среди мельканья рук чей–то голос чередовал имена полярников вперемежку со словом «экспедиция». Чем чаще оно повторялось, тем теплее становилось на душе.
С нашим возвращением какие–либо работы на базе прекратились, и из комнат слышен только шелест страниц, прерываемый порой темпераментными восклицаниями. Похоже, что жизнь на Большой земле после XX съезда обрела некий новый смысл, и в духовной сфере, и в материальной. Все москвичи после распределения вернулись в столицу, один я зацепился своими меховыми штанами за последние параллели планеты. Все жалеем Каневских с Романовым — в лучшем случае они только видели самолет над головой, возвращающийся на Диксон.
Определенно приближение Нового, 1959 года наполнилось каким–то новым смыслом. Ведь теперь нам предстояло возвращение на Большую землю, к родным и близким, заждавшимся нас. Определенно Большая земля в своем внимании к нам превзошла саму себя. Через день нам обещана передача с выступлениями родных и близких. Четыре разных частоты объявлены нам заранее на разных диапазонах, так чтобы избежать магнитных бурь и прочих коварств Арктики. В назначенное время все сгрудились по комнатам у своих радиоприемников в попытке обрести уединение в общении с дорогими людьми.
Сжавшись, я выслушал поздравления с достижением жизненной цели и пожелания избежать разочарования. А еще я услышал боль ожидания и горечь разлуки за словами о том, что все родные живы и здоровы. Матерям ли убеждать сыновей, что они любят и ждут! Долго не мог прийти в себя, испытав то состояние, которое на другом краю Арктики другой полярник назвал «сегодня ты без спирта пьян». И так, видимо, с каждым из нас. Всеобщий восторг вызвал вопрос дочери нашего парторга, навеянный полярной тематикой: «Если есть мамы и мамонты, почему нет папонтов?» Вполне заслуженно североведы МГУ объявили Каневских полярниками из полярников, раз им выпало встречать Новый год в самом сердце страны Белого безмолвия, в чем, несомненно, были правы.