Противопоставить ей мы можем только терпение, запас которого у нас тоже на пределе. Вскоре она извела на нас свои лимиты этой гадости — снова солнце засияло, небо безоблачно и даже дыхание полярного зефира не тревожит наших обезображенных лиц. Пока сидели в балке с Иваном, попивая на дорожку освежающий кисель, старательно ввели его в курс обстановки на предстоящем ему пути к базе, расспрашиваем о ребятах на Ледораздельной. Особо: почему не пошел Олег?
— Во–первых, он обирается поставить дополнительный реечный створ от Ледораздельной к Бастионам. Во–вторых, он так намучился в одиночестве, что просто отводит душу, общаясь с Бажевыми и компанией. Есть и третье — не хочет он встречаться с бывшим начальником на базе, ждет, пока тот уедет.
Объяснения Ивана, в общем, понятны, и все–таки… Расстаемся, ему вниз по леднику к базе, нам вверх к Ледораздельной. На наш стационар мы решили выходить по прямой не случайно: во–первых, расстояние короче, во–вторых, выполним рекогносцировку под будущий теодолитный ход, расставляя вехи, которые тащили на себе. Поднявшись вдоль потока на метров сто пятьдесят, мы спокойно одолели Второй Барьер. Таяло там уже меньше, и до Ледораздельной простиралось пространство мокрого сыпучего фирна, идти по которому на лыжах было значительно легче, чем по топким снежным болотам. Мы отошли от барьера на полтора–два километра, когда Перов, обладавший обостренным зрением, вдруг остановился и начал, что–то выглядывать из–под ладони по направлению движения. Спустя минуту заявляет — вижу стационар. Действительно, в поле зрения бинокля прорисовываются резкие на белом фоне очертания флюгеров и метеобудок. Дальнейший путь к Ледораздельной с учетом нашего состояния занял еще часа три. Население Ледораздельной обнаружило два силуэта по непривычному направлению за километр от стационара и дружно бросилось нам навстречу. И вовремя, силенки были у нас на исходе, поскольку для похода на ледниковый покров мы выбрали не лучшую пору. Какое счастье пройти последний километр без рюкзака!
Всплеск радости от встречи с людьми прошел, осталось тяжкое нервное напряжение, которое не дает уснуть. От бессонницы мучается и мой напарник. Оба мы так и промаялись до утра, когда Олег начал готовиться к маршруту, укладывать рюкзак, инструктировать своего напарника Женю Дебабова и т. д. Поднимаюсь и я, чтобы рассказать Олегу о предстоящем ему маршруте, тем более, что он намеревался задержаться в балке Анахорет с расчетом на его запасы. Особо подчеркиваю в разницу в наших маршрутах: мы, поднимаясь, уходили от опасности, у него она будет нарастать по мере снижения. Советую ни в коем случае не выходить к балку Анахорет напрямую с форсированием ручья. Потом ударились в какую–то научную дискуссию. После завтрака Яблонский и Дебабов уходят общим направлением на Второй барьер, немного западнее нашего лыжного следа, постепенно удаляясь от него. С сожалением отмечаю про себя, что мы опять и опять развиваем наши сети независимо друг от друга, вместо того, чтобы с самого начала объединить их. Наконец, погрузился в спасительный сон, больше напоминающий забытье. Проснувшись, лишь отметил, как вернулся понурый, до предела уставший Дебабов и без привычных разговоров залез в спальный мешок.
Ситуация на ледоразделе в моем дневнике в те дни описана следующим образом: «16.06.58. Ровно год нашего пребывания на Новой Земле. Прошел год и ничего особенного — все живы. Можно считать, что половину положенного нам здесь времени мы провели… Снаружи туман и туман. Без происшествий. Кончаются папиросы — Альберт лично выдает курящим по одной или двум в день». В общем, главная проблема на Ледораздельной — отсутствие курева. Дневник также отмечает отличия Ледораздельной от Барьера Сомнений. Здесь существенно холодней, и поэтому продолжались наблюдения на снегомерной площадке и работала холодная лаборатория, в которой Бажевы изучали лед, извлеченный из шурфа глубиной 28 метров.
Однако главное отличие — жилой дом здесь погребен по крышу в протаявшем фирне, тогда как обитатели Барьера Сомнений, расположенного в области расхода, опасаются, что их жилье в ближайшем будущем окажется на ледяном пьедестале — ведь под домом–то у них лед не тает. Записи дневника: «В Москве лето, это так не похоже на нас… Завтра там обещают по радио 24–26°, разумеется, тепла… В Антарктиде на Советской —79°, в Мирном только —11°, и это в разгар Антарктической зимы!»
Осторожно интересуюсь у Альберта о возможности работ на Карской стороне. Бажев иронично пожимает плечами и, как обычно, очень веско высказывается:
— Дик, ликвидация белых пятен закончилась. Хотел Олег, но не смог, времени не нашел…
Если не смог — значит, понимал, а не смог потому, что, как и я, работал в одиночку. Вот только разговор я вел не о белых пятнах. Уже ближайшее будущее показало, что снегосъемки к карскому побережью (которые при ином планировании мы могли бы выполнить) дали бы ценную информацию о природном процессе. Однако случилось нечто такое, чего мы все в глубине души опасались…
На следующий день мы с Перовым продолжили расстановку вех по пройденному нами пути, заночевав в балке Анахорет. Странно, но, похоже, Олега не было в балке! Осталась нетронутой даже кастрюля киселя, который мы специально оставили для маршрутников, обычно страдавших от жажды. Еще неприятное открытие — южнее Второю барьера в процессе таяния вскрылась зона трещин, осложнившая завершение маршрута. Всего–то за двое суток! Подарочек! При работе с теодолитным ходом не обойти, ни объехать. Похоже, лед здесь при движении упирается в какую–то преграду на коренном ложе, с которым также связан наш Второй Барьер. Окончательно это станет ясно после повторных наблюдений на теодолитном ходу.
На всякий случай прошел несколько сот метров вдоль ручья, в котором воды стало значительно меньше, — ничего подозрительного. Выходит, Олег махнул дальше по леднику к Каневским на Барьере Сомнений? Едва ли, потому что после ссоры с ними он избегал каких–либо контактов. С другой стороны, наши маршрутники так часто были вынуждены менять свои планы (знаю это по себе), что ожидать от них можно чего угодно… Пока меня больше беспокоит признаки снежной слепоты (конъюнктивита или ожога слизистой оболочки глаз) у Перова, без которого мои планы могут завершиться крахом К счастью, помощь персонала Ледораздела помогла избежать подобного финала.
Да и дневниковые записи тех дней свидетельствуют, что озабоченность судьбой Олега еще не превратилась в тревогу.
«20 июля… Было сообщение с полярки, нет ничего об Олеге. Он вышел на Барьер Сомнений 15–го, но, возможно, там не в порядке радио». А какое у нас было радио, читатель, вероятно, получил представление. Разумеется, в разговорах мы обсуждали вероятные действия Олега, склоняясь к тому, что он, вероятно «тянет резину» в ожидании отъезда начальника то ли на Барьере Сомнений, то ли на полярке, а может быть, и в «чайном домике», балке на Усачевском языке — так откровенно ему не хотелось возвращаться на базу.
Снова работа, работа и работа, напряженная день за днем, пожалуй, впервые за долгое время успешная. С каждым днем теодолитный ход становился все длинней и длинней, в чем была немалая заслуга Альберта. Что касается озабоченности за судьбу Олега, пока не хватало какого–то звена, чтобы озабоченность сменилась тревогой. Видимо, такое же настроение было и на базе, где происходила передача дел от одного начальника к другому, а также подготовка к приходу судна.
Характерно, что связь «блиндом» (то есть односторонняя) 25 июля началась с сообщения об авиасбросе почты, именно это событие для всех было первостепенным. Зингер быстро на слух переписывал текст из эфира на бумагу, а мы, столпившись у него за спиной, старались ухватить новости, что называется, с «пылу с жару». Пока шли самые приятные: «П/х «Сухуми» вышел из Архангельска в ночь на 24 июля. Первый пункт захода Русская Гавань, может прийти 27 июля; Генин и Ружицкий вышли с Барьера Сомнений 22 июля…» А дальше — словно выстрел в упор: «Приход Яблонского с Дебабовым необходим. Чижов».
